– Как звать?

– Галайда. Казак третьей сотни...

Он ждал – теперь Громыка вспомнит. Всплывет в памяти августовский день, поле битвы под Зборовом, гром пушек и он, Галайда, точно из-под земли вынырнув, заслоняет полковника своей грудью от вражеской пули... Но на лице полковника суровое презрение и нетерпение. И глухая обида наполняет сердце Нечипора Галайды. Громыка молчит, и Нечипор уже знает: ни за что на свете не напомнит он полковнику об этом дне.

– Чего хочешь от меня?

– Корову у родителей моих в поволовщину забрали, – глухим голосом говорит Галайда, – прикажите воротить...

– Вот что! Так не ко мне обращайся, к управителю...

– Я вас прошу, добром прошу...

– Ты что? Придержи язык! Прикажу на конюшне палками угостить... Пошел отсюда!

Громыка сделал шаг к Нечипору и гневно повторил:

– Вон!

– Под Зборовом вы иначе говорили со мной, пан полковник... – У Галайды дергались губы, сорвался голос. – Под Берестечком к своему столу кликали. Теперь палками грозите... Рано в паны вышли, пан Громыка...

Полковник рванул из-за спины руку и ударил Нечипора по щеке.

– Ах ты, сволочь, бродяга! Есаул! Казаки!

Джуру как ветром вымело. У Нечипора в глазах потемнело. Пошатнувшись от пощечины, он увидел полковничью саблю на кресле, и все дальнейшее произошло молниеносно. Когда есаул и Приступа вбежали в покои, Громыка навзничь лежал на ковре, с перерубленным горлом, а Галайда стоял над ним с саблей в руке.

Глава 9

В посольском приказе в Кремле посол гетмана Хмельницкого, полковник Иван Искра, говорил:

– Изнываем в великих тяготах, панове бояре, войско королевское села палит, всех, кто замечен в непослушании шляхте, сажают на кол. Только в феврале месяце на Подолии сожжено двенадцать сел. Ведомо вам – сейм в Варшаве не утвердил Белоцерковского трактата. Сие означает – скоро новое посполитое рушение. С крымским ханом король ведет переговоры.

Подговаривает его сообща ударить на нас, чтобы гетмана с войском толкнуть против Москвы. Пусть братская кровь льется, вот чего хотят...

– Не беспокойся, посол, – ближний боярин Василий Васильевич Бутурлин чинно разгладил окладистую черную бороду. – Туркам выгодно, чтобы у Речи Посполитой руки были связаны, пока султан с Венециею воюет...

– Сие неоспоримо. Но живем в непрестанной тревоге. Единая надежда – ваша помога. Гетман дозволения просит послать посольство к вам, хочет просить царя принять под свою высокую руку войско наше со всеми селами и городами... – Искра, как подобает, помолчал минуту-две, потом продолжал:

– Король дозволил татарам в счет дани брать ясырь в южных землях наших.

Перекопский мурза больше шести тысяч жен и детей в ясырь забрал...

Православных на галерах теперь, как звезд в небе... Изнываем в тяготах, панове бояре. Одна ваша помощь может спасти. Еще гетман велел сказать: весной должен начать поход, дабы предупредить войну. Есть вести, что польный гетман Мартин Калиновский с отборным войском движется на нас.

Гетман Хмельницкий челом бьет, чтобы в том разе, если фортуна от нас отшатнется, дозволить ему со всем войском отойти в земли царства Московского, а только королю и панам ляхам не поддаваться.

Бояре – Бутурлин, Морозов, Милославский, князь Прозоровский, дьяки Алмаз Иванов и Григорий Лопухин – внимательно слушали Ивана Искру.

– Сами, панове бояре, видите, народ наш одного желает – быть с русским народом воедино. Сами видите, в каком большом числе идут в вашу землю. Поляновский договор...

Бутурлин только шевельнул плечом. Возразил:

– Поляновский договор – дело не вечное!

Иван Искра, сплетя пальцы рук, перегнулся через стол.

– Униаты силою заставляют людей ходить в свои церкви. Нами перехвачена грамота от кардинала-примаса униатскому епископу Климашинскому. Писано в грамоте: дескать, в каждой проповеди надо оскорбительно о православии говорить, и православные обряды языческими в том письме названы. Вот-вот дождемся, что на кострах начнут жечь наших попов... В Дубне из православного собора икону с ликом спасителя выбросили на мусор...

Искра перевел дыхание, заговорил спокойнее:

– Просит гетман оказать ему сейчас помощь, продать пушек тяжелых двадцать, да легких пушек числом тоже двадцать, мушкетов тысячу и гульденок двести. Могу ли быть в надежде?

– Будь в надежде, полковник, – Бутурлин кивнул головой. – Дело неотложное, скоро решим. Великому царю о просьбе гетмана будет сказано.

...В тот день велено было быть у царя Алексея Михайловича в Преображенском дворце стрелецкому воеводе Артамону Матвееву да ближним боярам – Бутурлину, Милославскому и Морозову.

Дьяк Алмаз Иванов, затаив дыхание, наклонив голову на правое плечо, записал:

«С пушечного двора боярина Морозова дать гетману Хмельницкому Богдану пушек числом двадцать да легких пушек числом двадцать тож. Брянскому воеводе князю Мещерскому и путивльскому воеводе Хилкову – дать мушкетов девятьсот, какие в их оружейнях для нового набора стрелецкого числятся».

Что затем было говорено, дьяк не записывал. Приговорили: посольство от гетмана Хмельницкого в Москву может прибыть, царь с ним говорить будет.

Про замышленный гетманом поход на Молдавию, приговорили: в сие дело не вмешиваться, а ежели король обратится, тогда и обсудить. Хмельницкому совет дали договора с крымским ханом на вечную дружбу не заключать, от турок держаться в стороне. Послам царя в Варшаве настаивать перед королем – дабы зла казакам не чинил, а соблюдал Зборовский договор. На все требования королевских послов оказать помощь Речи Посполитой, двинуть стрелецкие полки против гетмана Хмельницкого, отвечать: «Того не можем».

Поляновским договором предусмотрена помощь в случае нападения врага из чужих краев, а тут война домашняя, – ведь и сам канцлер пан Лещинский о событиях на Украине писал, что сие есть «беллюм цивиле».

Из-за всех этих решений возникало одно: Поляновскому договору – конец. Да теперь уж никто из бояр иначе и не мыслил. Шла речь только: когда именно? А спешить в таком деле не следовало.

Конец договора означал объявление войны. Можно и нужно было ожидать создания новых союзов.

Боярин Морозов был прав. Речь Посполитая уже сейчас нащупывала пути к заключению военного договора с Крымом, вела переговоры в Стокгольме с шведскою королевою Христиной, да и папа Римский не замедлил вмешаться.

Принятие Хмельницкого с войском и со всем народом под высокую цареву руку будет первым и решительным шагом, который положит конец Поляновскому миру и начало войне. К такой войне надо было притти не с голыми руками. Два десятка стрелецких полков дела не решали. Тут шла речь уже не о мелких военных стычках, а о великих баталиях, в которых придется рисковать судьбою Московского царства. Шла речь о войне с державою, на помощь которой придет немало сил.

Царь Алексей Михайлович, выслушав бояр, сказал:

– Гибнуть народу, родному нам по вере и крови, не дадим.

Ближние бояре поняли: быть войне.

Что ж касается просьбы гетмана о дозволении казакам селиться на русских землях, было приговорено:

«Московская держава богата великими и обширными землями, есть где в ней селиться, и если снова казаки угнетены будут поляками, его царское величество дозволяет им перейти на речки Дон и Медведицу, в места просторные и пригожие, а если селиться войску в иных местах кучно, вблизи рубежей, то будут нежелательные стычки и наезды».

Иван Искра имел еще две приватных беседы с боярином Василием Васильевичем Бутурлиным и, долго не задерживаясь в Москве, выехал в конце марта в Чигирин.