– Моя дорога, видать, – на виселицу, гетман...

Так он сам начал разговор, невмоготу было уже.

– Сам выбрал себе ту дорогу, казак, – сурово проговорил гетман.

Охваченный отчаянием, Нечипор вскочил на ноги. Ударил себя кулаком в грудь...

Хмельницкий прищурил глаз, откинулся на спинку кресла, процедил:

– Что, может, и на меня с ножом?

Нечипора эти слова пригвоздили к месту. Упал головой на стол, потом заставил себя подняться. Показал Хмельницкому багровое пятно на виске.

– Он ударил меня, ударил, обесчестил. Я грудью от смерти его закрыл... Под Зборовом...

– Знаю! – Гетман хлопнул ладонью по столу, как бы приказывая Нечипору молчать.

– Знаю, Галайда. Но кто тебе дал право подымать руку на полковника?

Нечипор молчал.

– Поступил Громыка негоже, должен мне челом бить! Есть на всех суд и расправа. Все должно делаться по закону... Знаешь ли ты, что паны только о том и мечтают, чтобы раздор и смуту посеять в нашем войске? Ты что ж, им на помощь стал?

– Гетман, – хрипло проговорил Галайда, – взгляни, гетман, что вокруг тебя творится. Ты пойди сам по селам, послушай, о чем народ толкует, погляди, сколько полковников твоих плохому научились у панов...

Все, что думал в эти дни, все, что испытал злого и страшного, про ту ночь на гуте, про расправу Гармаша и Тикоцинского, про сестру Килыну, про нищету отца и матери, про свои надежды несбывшиеся – обо всем горе и обидах сказал Нечипор.

– Все тебе поведал, гетман. Можешь посылать меня на виселицу или на кол, выбирай сам, какой смерти достоин я.

Голос Галайды прозвучал твердо, и Хмельницкий, глянув на него исподлобья, вдруг сказал:

– Нет, ни виселицы, ни кола тебе не выберу, хоть и заработал ты одно из двух. Волю даю тебе, Нечипор Галайда, сам выбирай себе дальше дорогу...

Хмельницкий хлопнул в ладоши. Нечипор Галайда, широко раскрыв глаза, глядел на гетмана. Джуре, появившемуся в дверях, Хмельницкий приказал:

– Скажи есаулу – одеть казака Галайду, дать саблю, коня...

Джура скрылся за дверью. Нечипор, не сводя глаз с гетмана, прижал руку к сердцу:

– Дай еще послужить тебе, гетман... дозволь!..

– Не мне служи, казак, вот ей служи честно, – Хмельницкий, сверкнув глазами, указал рукой на окно, за которым синела весенняя ночь, – ей служи честно, отчизне нашей. Она теперь в муках великих. Терзают ее иезуит и шляхтич, и татарин, и турок, уния моровою язвою ползет. Иди в свой полк, казак Галайда, скоро быть битве. Там, на поле битвы, с саблею в руке, покажи свою силу...

...В гетманском универсале, объявленном в Белоцерковском полку, говорилось, что бывший казак этого полка Нечипор Галайда из села Белые Репки убил насмерть полковника Михайла Громыку и за этот злоумышленный поступок генеральным судьей приговорен к казни через повешение. Но понеже оный Галайда под Зборовом спас в бою жизнь полковнику Громыке, а под Берестечком добыл отвагою своею великую заслугу перед войском, гетман Богдан Хмельницкий приговор генерального судьи отменяет и дозволяет Нечипору Галайде быть дальше в полку, дабы на поле битвы искупить свой грех.

Казаки, выслушав гетманский универсал, говорили:

– Хмель за нас горою стоит...

– Хмель не даст казацкие вольности затоптать...

– Громыка запанствовал, вот и пал от руки казака... Где ж такое слыхано, чтобы у казака поволовщину брать?..

Об этих речах Капуста доложил гетману. Хмельницкий ничего не сказал на то, лишь загадочно улыбнулся. А что было говорить? Разве он и раньше не знал, что именно так будет? Полковники советовали: «Надо так сделать, чтобы все казачество знало...» Что ж, он сделал.

И правда, двух недель не прошло, как о гетманском универсале знали далеко за пределами Белоцерковского полка.

Случай с Галайдой снова подтверждал, как крепко держит он, Хмельницкий, сторону казачества, не дает никому поблажки, хотя бы и полковнику, и снова казаки говорили: «Единая наша надежда – гетман Хмель».

Теперь Иван Выговский понял, почему Хмельницкий не соглашался на все уговоры казнить Галайду.

Трудное время переживал генеральный писарь. Больше чем когда-либо ему надо было беречься, хотя самый опасный для него человек – Малюга – уничтожен. Выговского бесило, что его отстранили от переговоров с Москвой и доверяли теперь только второстепенные дела. Писарь прилагал все усилия, стараясь убедить московского посла Зеркальникова в том, что Хмельницкому верить нельзя, что Хмельницкий держит руку султана и замышляет вкупе с ним и с ханом всякие злые дела против царя...

Еще в Белой Церкви, во время переговоров о мире, Выговскому удалось о многом договориться с коронным гетманом Потоцким. Но Потоцкого вскоре унесла смерть. Это событие несколько спутало расчеты генерального писаря.

Снова ему приходилось выжидать. Недавний приезд из Москвы Ивана Искры и его долгие беседы наедине с Хмельницким заставили Выговского забеспокоиться. Надо было крепче держаться на своем месте. После расстрела Гладкого Выговский понял: гетман ни перед чем не остановится.

Генеральный писарь всячески старался подчеркнуть свое умение.

Действуя неспеша и настойчиво, он постепенно прибрал к своим рукам дела, касающиеся молдавского господаря. Тут, помимо воли гетмана, получилось так, что Выговский стал его первым советчиком.

Зная слабое место гетманича Тимофея, Выговский говорил ему:

– Что ж, господарь Лупул смеется над нами? В прошлом году обещал выдать за тебя Домну-Розанду, да на том и успокоился...

Тимофей, насупив брови, недобро поглядывал на генерального писаря, но это не могло остановить Выговского.

– Саблей бы заставить его держать слово.

Предстоящий поход Тимофея на Молдавию, благодаря стараниям Выговского, не был тайною ни для Лупула, ни для канцлера Речи Посполитой.

И Варшава воспользовалась полученными сведениями. Три корпуса кварцяного войска, вооруженные с ног до головы, имея при себе большое число пушек, вышли на правый берег Днепра, по приказу короля повернули на юг и двинулись к Батогу.

Но генеральный писарь готов был пальцы кусать себе, когда узнал, что вместо Тимофея четыре лучших полка поведет на Батог, навстречу войску Калиновского, сам гетман. Изменить что-нибудь в этом было уже поздно, да Выговский и не в силах был.

В заранее намеченном порядке шли в начале мая гетманские полки по Каменецкому шляху. Чигиринский, под бунчуком гетмана, и Белоцерковский были в авангарде. Следом двигалась артиллерия под началом Коробки, за пушками, на телегах, по всему окоему тянулся пехотный Переяславский полк, а за ним – арьергардный – Черкасский. Корсунский полк во главе с Иваном Золотаренком выступил на несколько дней раньше, взяв путь на север от Батога, чтобы выйти Калиновскому в тыл.

Мягко стлалась под майским ветром трава. Высоко плыла над конниками небесная лазурь. Снова шумел степной шлях. В придорожных селах били в набат.

...Хмельницкий едва сдерживал своего аргамака. Конь ржал и, мелко перебирая ногами, взбивал на шляху легкое облачко пыли. Рядом с гетманом – Носач, Богун, Тетеря и Пархоменко. В такой погожий день грех забираться в закрытую карету.

Весна раскинула вокруг свой светлый шатер. Ветер высушил степные шляхи. Гетман впивался взглядом в синюю даль. Он снова ощущал в сердце необычайную легкость, то чувство, какого не знал уже много месяцев.

В тягостных заботах прошла трудная зима. Позади остались бесконечные хлопоты об оружии, ядрах, порохе, переговоры с ханом, непокорство посполитых, жалобы Адама Киселя. У края неба обманчивым маревом поднимался день грядущей битвы. Гетман понимал: не в молдавском господаре дело. Паны сенаторы и король поручили Мартину Калиновскому потрепать казацкое войско.

Калиновский ждет гетманского сына, – что ж, он будет иметь удовольствие встретиться с самим гетманом. Выиграть предстоящую битву, разгромить Калиновского, это означало – сорвать панам посполитое рушение на нынешний год.

Знал доподлинно: пусть только судьба порадует победой, – и тотчас подымется весь народ. О каких реестрах тогда говорить?.. Подавшись всем телом вперед, зорко вглядываясь вдаль, Хмельницкий скакал, обгоняя полки и обозы, и конь послушно подчинялся его твердой руке.