– Хорошо, допустим, бывает, – и зачем-то тоже смотрит на меня. Видимо, пытаются быть толерантными. – Но у человека, попавшего в силки власти, есть она?

– Либо ты имеешь власть, либо власть имеет тебя, – говорит Зет. Она больше не течёт по дивану, она сидит на краю, и Эш, как она сидит на краю, над столом, они смотрят друг на друга. – Сила, направленная во зло, разрушает направителя. Ладно, допустим, его ослепило, он делает, не понимая, в порыве лунатизма. Но разве не должна я дать ему по башке, наконец, чтобы он проснулся?

– Проснулся, или убедился, что создал себе кошмар? К чему ты стремишься, из двух?

– И к тому, и к другому. – Ни один луч не проникает в бар, освещение искусственное, свет не танцует – лежит в её волосах. – Хочу ткнуть его носом в его же морду: смотри, вот ты какой. Жалкий трус, не способный даже ответить за свои поступки. Мелкая сошка в большом кресле. – Сжимает кулаки, кривит рот. – Предатель, убивший друга ради паршивой сидушки. Крыса на троне.

– «Сила, направленная во зло, разрушает направителя», – повторяет за ней Эш. – Хочешь разрушить себя?

– Я понимаю это, – решительно. – Я готова на это пойти. Соответственно, имею право.

– Чтобы множить зло? – скептически.

– Чтобы множить зеркала, – полушепот-полукрик. – Чтобы он увидел образину свою, в зеркале, и схватился за морду обеими руками, и понял, что морда эта – он, а он – это морда.

– А себя ты в зеркале давно видела? – Скорость их диалога такова, что жесты и мимику разглядеть нет времени, не то, что описать. – Не в том, где красишься.

– Я постоянно себя вижу, Эш. Я знаю, кто я. Ты в одном прав, – слегка расслабляется, наливает себе в стаканчик. – Убить его было бы слишком просто. У меня есть план куда интереснее. План, достойный твари внутри меня, – горько усмехается. – Но мне придется попросить тебя об одной вещи.

– О чём? – отмираю я. – Что за план?

Зет смотрит на меня, с сожалением, долго, очень долго. Её не перебивают. Наконец, она поворачивается обратно, к нему.

– Позаботься о Риччи, – озвучивает. – Что от меня зависит, я сделаю. Её в это впутывать не хочу.

– Ты меня вообще спросила? – закипаю я. – Что за план у тебя, отвечай!

Сестра улыбается. Помада до сих пор на месте, краснее красного. Два слова, мне:

– Тебе понравится.

– Что ты задумала, Розетта? – вступает Эш. Она терпеть не может, когда её так зовут, но сейчас почему-то пропускает мимо ушей.

– Я Юдифь этого города, брат мой, – отвечает косвенно, не на сам вопрос. – О, я нашла отличное решение. Сама Фемида не поступила бы иначе.

– Зет, – утвердительно, без вопроса, зовёт её Эш. – Давай перенесём наш разговор. Тебе следует протрезветь…

– Я трезва, – перебивает она. – Ещё один плюс алкоголя: не выпей я сайчас, не придумала бы, что делать. А может и придумала бы… Впрочем, неважно. Идея есть; это главное. Вы оба, – то на одного, то на другого смотрит и, будто взгляда мало, указывает пальцем, – должны обещать, что не будете мешать мне, что бы я ни делала.

Мы, естественно, не можем пообещать, не зная, на что подписываемся. Трясти Зет приходится долго, но в итоге она сдаётся. Мэр симпатизировал ей давно, ещё со школы. На кладбище он, бедняга, ляпнул: «По любым вопросам обращайтесь ко мне». Обратиться – вот, что стало планом Зет, заставить ответить за слова. Войти в его доверие, вызвать сочувствие, а затем… затем уже страсть. Чтобы инициировать ситуацию, где ей будут нанесены увечья. А дальше – суд. Суд и журналисты. Журналисты и молва. Молва и конец карьеры. «Мне это по силам», – утверждает Зет. «Нет, это безумие», – восклицает Эш. Если это он, то дело просто не дойдет до суда. Если ей так нужно посадить его, пусть обеспечит защиту пострадавшей: уже пострадавшей, по факту, а не в будущем. Зачем вредить себе, когда вред уже нанесен, потворствовать преступнику и… «Я хочу власти над ним, – отрезает Зет. – Не косвенной, а реальной. Вот тогда я его пойму. И только, поняв его, уже решу, что с ним делать».

Сидим, все трое, молча. Я пью, не замечая, как пью. Тело расслаблено, ум нет. Чтобы у меня ум расслабился, нужно чего покрепче, чем эти ваши градусы.

– Знаешь, чего ты пытаешься добиться, своим планом? – тихо произносит брат. – Войти в доверие и ударить побольнее… Ты собираешься стать такой, как он. Да, он увидит себя в зеркале. Только вот зеркалом этим будешь ты.

– Пусть так, – тихо (и хрипло) произносит сестра, – меня устраивает. – Она смеётся, как тогда, надрывно; нет в смехе радости. – Вам меня не переубедить. Ты, со своим миром во всём мире, – ему, – и ты… О, нет, ты понимаешь, я знаю, – мне. – Тебе жаль меня, но в душе ты не против. Мне жаль времени, что я упустила, не общаясь с тобой. Не подпустили бы, ты же з…

– Знаю, Зет, – тихо произношу я. – Они подпустили нас друг к другу, исчезнув. Ты не совсем прав, Эш. Она делает то, чего не смогли родители. Приятель, не приятель, он злодей, горный тролль. И тролль должен быть обезврежен.

– Ценой превращения в тролля? – поддевает тот. – Нельзя убить дракона, не став драконом, об этом любой ребёнок, читавший сказки, знает. Но чтобы самому выбрать себе такой путь… Я должен переубедить тебя, – пользуется моментом, наваливается грудью на стол, ближе к Зет. – Есть и другие варианты...

– Останавливать мысль в медитации, выходить за её пределы? – поддевает та, – пробовала, знаю, увольте. У меня другой метод, с мыслью: чтобы выйти из неё, я её ускоряю. Есть такая скорость, за которой наступает остановка. И вот там-то самое интересное…

– Может, пойдёмте ко мне? – ни с того ни с сего предлагаю я. Неожиданно мне становится неуютно здесь, в баре. Дело ли в том, что кончился коктейль, или в чём-то ещё, я не знаю, но оставаться не хочется. Блондинка за соседним столом сосредоточенно строчит сообщение в айфоне. Её мэн, со своим телефоном, вышел поговорить. Человек и телефон, надо же, какое одиночество…

– Ладно, – говорит Эш, – хорошо. Сменим обстановку. А за свободную ванную и чистые полотенца, я так вообще буду бесконечно тебе благодарен. – Считаться не за что; всё оплачено. Можно встать и идти. Встаëм и идём. Зет ещё раз кивает соседке, с айфоном, проходя мимо неё. Девушка улыбается, но как-то рвано, неестественно. Будто её уличили во лжи.

Ко мне (то есть к дому моих родителей) мы попадаем на такси. Дорога баюкает. Завтра нас очевидно будут допрашивать, их смерть не была случаем из породы несчастных: счастливые копы знают своё дело. Вечер стекает синевой на крыши домов, облака узкими бороздами царапают его бездонность.

В нашем доме три этажа. Нас тоже трое: занятно, но я отмечаю это именно теперь, не раньше и не позже. Чтобы попасть туда, где ванная, нужно войти в лифт. Унимаю дрожь: это дом, а не здание суда. Дома случается только то, что должно случиться. Нажимаю на кнопку…

Мысль, что посещает меня первой, мысль, что посещает меня последней, перед взрывом: Морин О'Нил. Она, как её мать, выбирает именно тех мужчин, что совершенно ей не подходит. Среди них – мэр.