Озеро как маска

Я практически вырос в доме у озера ― мне нравится называть его хижиной. Он принадлежал моим бабушке и дедушке, они подарили его моим родителям, и теперь я живу там один круглый год. Однажды у меня будет жена, и у нас появятся дети, которые будут рассказывать истории о домике у озера, подобные моей. Ну, может быть, не совсем такие, как моя.

Мистер Овергаард жил на вершине холма в маленьком домике рядом с моей хижиной. Он кормил белок и птиц и оплакивал потерю своей жены и молодости. Я уже бывал в его маленьком домике раньше. В нем повсюду были развешаны фотографии его супруги, а над каминной полкой гордо висела его собственная фотография в военной форме. Понимаю, когда твои колени больше не сгибаются, а спина напрягается от того, что ты обоссался в штаны, выполняя обычные домашние дела, твоя фотография в расцвете сил служит полезным напоминанием о том, что так было не всегда. Что раньше ты был кем-то особенным. Кем-то, кто заставлял намокать женские трусики, а мужчин съеживаться.

Фотографии его жены были разного возраста ― от подросткового до того, как она превратилась в раковую оболочку себя прежней. Мы были в хижине в то лето, когда она умерла. Четвертого июля того же года мистер Овергаард отвез свою жену на хосписной койке к озеру, чтобы посмотреть шоу фейерверков. Я держался на расстоянии и не мешал им, но наблюдал за ней. Ее глаза были похожи на два черных озера, распахнутых с детским удивлением многоцветными взрывами. Мистер Овергаард наблюдал за шоу через отражение в ее глазах. Я думаю, он знал, что это продлится недолго. Женщина умерла три дня спустя.

Мы ходили на похороны. Это был первый раз, когда я видел, как плачет взрослый мужчина.

Годы спустя хижина стала моей, и я все еще заглядывал к мистеру Овергарду. Мужчина настолько независим, насколько это вообще было возможно, он был как молодой холостяк. Но с разбитым сердцем и пенсией, которая удерживала его на плаву. Он ухаживал за своей лужайкой, следил за домом ― внутри и снаружи ― подметал причал, когда гуси устраивали на нем беспорядок, и, как я подозреваю, даже подстригал вечнозеленые растения вдоль моей хижины, когда меня не было дома.

Само озеро было приличного размера, хотя я бы и не сказал, что слишком большое. Вы сможете без проблем разглядеть дома на другой стороне. А с помощью телескопа, я полагаю, даже подсмотреть и за раздевающейся женщиной, если вам такое нравится. На озере обитает множество диких животных, но больше всего гусей и журавлей. Ну и, конечно же, лягушек. Время от времени мы даже замечали случайно забредших сюда оленей, в поисках воды. Всего два лета назад один из них подошел к мистеру Овергарду, когда тот сидел на причале, наклонился и съел сэндвич с арахисовым маслом и желе прямо у него из рук.

Озеро было убежищем, как я знал. Особенно для мистера Овергаарда это было местом уединения. Этот человек мог часами сидеть на причале, глядя на спокойную воду. Без удочки и книги, только он, озеро и мысли, какие могли быть у старика в голове.

Иногда я присоединялся к нему. Мы выпивали по шесть банок пива, и я слушал, как он рассказывал о своей службе в армии, о том, как он работал на железной дороге, и о своей жене. Но в основном он говорил о том, какой замечательной была раньше жизнь. Говорил, что мир был лучше, когда он был моложе, что любовь и покой было легче найти. Что их не нужно было искать. Они сами находили его. Я верил ему.

Однажды ко мне пришел рабочий, чтобы отдать мне смету на замену док-станции, которую мы делили. Она была старой и тонула ― почти вровень с водой, ― и даже малейший дождь погружал его на день или два под воду. Я не хотел, чтобы старик поскользнулся и сломал бедро или, что еще хуже, оказался на дне озера. Но в тот же день я выглянул и увидел, что мистер Овергаард лежит на причале, голова его покачивалась в воде.

Я побежал к нему, отгоняя гусей, которые толпились вокруг его тела. Я был уверен, что он мертв. Но как раз перед тем, как я добрался до конца причала, старик высунул голову из воды и посмотрел на меня, улыбаясь.

― Я в порядке, малыш. Просто смотрю что там, вот и все. Ты был бы удивлен, увидев, насколько там красиво.

Сюрреалистический ― довольно хорошее слово для описания того, что я чувствовал в тот момент. Мистеру Овергарду было далеко за восемьдесят, и я никогда не ожидал, что он будет лежать на причале с головой под водой, во всяком случае, не для удовольствия.

Он поднялся ― его колени хрустели, легкие хрипели ― и спросил меня, не хочу ли я взглянуть.

― Тебе может понравиться то, что ты увидишь, ― сказал он. ― Я видел большую синегривку. Самую большую, наверное, в своей жизни. И как она умудрялась ускользать от нас, когда мы рыбачили.

Я сказал «нет, спасибо» и сообщил, что нашел рабочего, который починит причал. Он нахмурился и сказал, что хоть он и старый, но в нем еще осталось немного жизни. И что он хотел бы оставить все как есть. Я рассказал об опасности его сохранения, о том, что любой из нас может упасть или даже провалиться сквозь доски, но он был непреклонен, поэтому я отменил работы. Я достаточно взрослый, чтобы справедливо предположить, что возраст приносит с собой сентиментальность, которая иногда является единственным, что удерживает мужчину от того, чтобы проглотить пулю, особенно после того, когда его любимая ушла.

***

В течение следующих нескольких дней я наблюдал, как мистер Овергаард посещал причал и не раз лежал ничком, погружая голову в воду на долго, как только мог выдержать, а затем выныривал, отдышаться. Я пытался оставить этого человека в покое. То, что он стар, не лишало его права на частную жизнь. Но его новое времяпрепровождение действительно беспокоило меня, и я чувствовал себя обязанным следить за ним. И вот однажды я купил упаковку из шести бутылок его любимого пива «Stroh's», наполнил холодильник льдом, а затем направился к причалу со своей удочкой и снастями. Я знал, что, в конце концов, он появится. И сразу после ужина он пришел.

― Добрый вечер, приятель. Я принес тебе «кожурку».

Так он называл свои сигары ― «кожурки». Я не уверен, почему он их так назвал, но мне понравилось это слово. Он протянул мне одну.

― А я взял пиво, ― сказал я.

Он развернул стул и сел рядом со мной, затем открыл холодильник.

― «Stroh's», ― сказал он с освежающим вздохом. ― У каждого мужчины есть любимое пиво. Я когда-нибудь говорил тебе, почему это мое?

Он поднял пиво так, словно гордился им, затем открыл его и сделал большой глоток.

Мужчина уже рассказывал мне эту историю раньше, она была хорошей, и я никогда не возражал слушать его истории дважды или даже трижды.

Я зажег сигару и затянулся. В ней точно была гвоздика, плюс что-то, что придавало цитрусовый привкус. Я никогда не был поклонником сигар, но «кожурки» мне нравились. Старик же похвалил пиво и природу.

― Это любимое пиво моего отца. Впервые он попробовал его, когда служил в Европе, а потом началась война... Первая мировая, заметь.

Он сделал глоток.

― До войны пивоварня «Stroh» варила пиво на открытом огне. Это когда используют прямое пламя, а не пар. Чем выше температура, тем больше вкуса у него будет.

Я сделал глоток, чтобы проверить вкус.

― Это единственное пиво, к которому у них там был доступ, и когда папаша вернулся домой, он контрабандой переправил ящик в штаты, не зная, что оно уже продавалось здесь. Все, что он приносил домой, отправлялось прямиком на чердак ― его форма, медали, даже пиво. Я думаю, он хотел забыть. Ну, так и произошло, и это пиво простояло там пятнадцать лет. И вот однажды, во время сухого закона, он возился с вещами и нашел его. В тот день он стал счастливым человеком, будто нашел зарытое сокровище. И я полагаю, что так оно и было. На самом деле отец был так счастлив, что подарил мне бутылку. Я еще даже не достиг подросткового возраста, а уже взлетаю на двенадцати унциях. С того дня я понял, что «Stroh's» ― мое пиво, точно так же, как и «кожурки» ― мои сигары.

Еще глоток.

― Обожаю эту историю, мистер Овергаард.

― Сделай мне одолжение, малыш. Прекрати это дерьмо с мистером, ты знаешь, как меня зовут. ...и больше пожалуйста не лови рыбу с причала.

― Хорошо, Билл... но почему мне нельзя ловить рыбу?

― Под водой очень красиво, сынок. Ничего подобного сверху нет. Во всяком случае, здесь ничего нет. И когда я там, внизу, становлюсь кем-то другим. Я ношу это озеро как маску.

Я помолчал, обдумывая это. Эти разговоры казались безумными. Или это оно и было на самом деле?

― Я и не жду, что ты поймешь. Просто сделай мне одолжение и не лови рыбу с причала.

Посмотрел вниз, на причал. Лес был серо-зеленым. Случайная волна выталкивала воду через небольшое отверстие в одной из досок. В конце концов, его придется заменить с согласия мистера Овергаарда или без него.

― Нет проблем, Билл. Я скоро куплю лодку. Мы выйдем в ней, возьмем удочки рака ловки. Поймаем себе несколько больших синегривок.

― Может быть. ― Мистер Овергаард поднял свое пиво и допил его. ― Обожаю его вкус.

***

В течение следующих нескольких дней мистер Овергаард проводил все больше и больше времени на причале, опустив голову в озеро. Я действительно старался не обращать внимания, позволять ему делать это. Но однажды я заметил, что он не поднял голову подышать воздухом. Я побежал к причалу, уверенный в его смерти. На этот раз, поддавшись панике, я соскользнул с причала в воду. Я вскарабкался на край и подтянулся. Мистер Овергаард сидел на причале, посмеиваясь над моим падением. Его нос был заткнут трубками, которые тянулись за головой, лицо было бледным и морщинистым. Он соорудил самодельную трубку для подводного плавания, чтобы продлить свои визиты под водой.

― Осторожнее, малыш. Они становятся все более скользкими.

― Это именно то, о чем я говорю, Билл. Этот док нужно убрать. Эта штука едва держится над водой. Ты будешь следующим, кто...