3 КИРИЛЛ

Пот покрывает мою кожу, когда я сажусь на жесткую поверхность военной кровати. Оглушительная тишина окружает меня, я встаю, мои ноги бесшумно ступают по полу. Образы из кошмара застилают мне зрение и воспроизводятся как в замедленной съемке в темных уголках моего подсознания. Все, что я вычеркнул из своей жизни, постепенно возвращалось в мое непосредственное присутствие. Не лично, а как призраки и тени.

Я смотрю на отметины и шрамы от порезов, скользящие по моей коже, служащие постоянным напоминанием о том, что произошло до того, как я попал сюда.

Причина, по которой я избежал всего этого.

Это также причина, по которой у меня есть эта чертова потребность вернуться и управлять всем. Каждой последней частицей.

Никто не сможет контролировать меня, если я буду лидером. Никто не может отказать мне в чем-либо или приказать мне что-либо делать. На самом деле, все будет наоборот.

Но это ни здесь и не сейчас.

Я надеваю брюки и футболку, затем тихо выхожу из комнаты и направляюсь в пустой тренировочный лагерь. Солдатам была предоставлена ночная прогулка, так что они все уехали, чтобы напиться и получить немного киски, пока могли. Включая моих собственных людей, которые обычно следуют за мной, как тени-подражатели.

Тем лучше. Пустая тьма дает мне необходимое пространство, которое позволяет мне бегать и доводить себя до предела своих физических возможностей. Это верный способ зарядиться энергией и стереть кровавые события из предыдущего кошмара.

Или, скорее, как воспоминание.

Несмотря на яркую лунную ночь, холодный воздух с каждой минутой все глубже пробирает меня до костей, но я всегда находил утешение в морозной погоде. Что-то в суровых природных условиях позволяет мне сливаться с ними и видеть себя частью экосистемы.

Я разрушительная сущность, без всяких угрызений совести уничтожающая все на своем пути.

Мой выбор неограничен, все что я делаю, будет названо стихийным бедствием. Я не выбирал быть таким, но это случилось, и вместо того, чтобы бороться с этим, я принял это. Полностью.

Без всяких расспросов.

Либо так, либо я стал бы сопутствующим ущербом в более крупной и опасной игре.

Стонущий звук доносится до меня с другого конца дорожки, и я останавливаюсь.

Это снова звучит как «Угх» очень знакомым низким голосом.

Я осторожно и бесшумно следую за голосом. Ночь служит мне камуфляжем, а тишина — моим прикрытием. И действительно, когда я добираюсь до источника шума, я нахожу темную фигуру, отжимающуюся от земли.

Только здесь не все так темно.

Руки, выглядывающие из-под футболки, бледно-белые в ночи, а лицо красное от напряжения. Его движения дезориентированы и нескоординированные, а конечности бесконтрольно трясутся.

— 109, 110, 111, 112… — с каждой произносимой шепотом цифрой он становится слабее, его ритм, дыхание и нетерпимость усиливаются, пока он не превратится в мириады бурлящей энергии.

Я прислоняюсь к колонне, скрестив руки и ноги.

— Ты все делаешь неправильно.

Липовский поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, затем ссбивается и падает набок, его хрупкие мышцы, наконец, отказываются от него. Секунду он наблюдает за мной со своего места на земле, как будто я какая-то извращенная форма спасения, брошенная на его пути. Он сделал то же самое неделю назад, когда попросил, нет умолял меня, взять его в мою команду с его несуществующими навыками. Это был смелый шаг. И он наглый маленький ублюдок, учитывая то, как он смотрит на меня без намека на приветствие. Этот парень либо жаждет смерти, либо ему просто не следует служить в армии, как я ранее пытался донести до него.

Может быть из-за моего пристального взгляда или, хотя вероятность этого очень мала, он осознал свою дерзость, потому что наконец с большим трудом встает и отдает честь.

— Капитан.

В лучшем случае он выглядит грубо в бесформенных брюках-карго и футболке большого размера, пропитанной потом спереди и сзади.

— Если это твой способ проявить себя, то ты можешь с таким же успехом сдаться. Мои люди делают 200 в устойчивом ритме, не моргнув глазом. Ни трясущихся конечностей, ни стонов, ни нытья, ни вида дилетанта.

Глаза Липовского расширяются, на мгновение он кажется встревоженным, прежде чем вспоминает, что нужно скрывать выражение лица.

— Я улучшаюсь по сравнению с моим предыдущим рекордом. И я сравниваю свои достижения только с самим собой, сэр.

Понятия не имею, смеяться мне или дать ему подзатыльник.

За годы службы в спецназе я встречал много типов, но он единственный, у кого была эта раздражающая привычка возражать, даже начальству.

— Это глупый способ сказать, что ты никогда не справишься. Прошлое не является критерием успеха и если ты будешь сравнивать только себя, мир пройдет мимо тебя, прежде чем ты это осознаешь, — я выпрямляюсь. — На землю, рядовой.

Его глаза изучают меня некоторое время, вероятно, задаваясь вопросом, верно ли то, что он услышал.

— На. Землю. — повторяю я. — Продолжай то, что ты делал.

Он собирается возразить. Я вижу это в его глубоких каре-зеленых глазах, редкий цвет для глаз, в которых странная смесь земли и леса. А поскольку здесь холодная зима, такое ощущение что они застряли в другой вселенной и в другое время с нетрадиционными обычаями.

Протест явно вертится у него на кончике языка, но все же у него хватает инстинкта самосохранения, чтобы медленно опуститься на землю для отжиманий.

— Один. — считаю я, и он падает. — Два.

— Сколько я должен сделать?

— Пока я не перестану считать. Три.

Он остается в той же позе, но его спина слегка изогнута.

— Четыре. Пять. Шесть.

— Сэр, могу я сказать?

— Ты уже говоришь.

Он уставился в землю. Я вижу это, потому что я нахожусь в положении, когда я могу видеть его целиком, в том числе его стройное и костлявое тело, которое в первую очередь не должно было быть принято в армию.

— Мой лимит 120, сэр! И я уже сделал его, я добавлял по десять в день за последние шесть дней, так что больше я не могу, — он напрягается с каждым словом, и его задница выгибается вверх.

Я упираюсь ботинком ему в спину и толкаю его вниз, чтобы он выпрямился.

— Твое желание присоединиться к моей команде должно стать решающим фактором в том, сможешь ли ты пойти дальше или нет. Семь.

Это занимает мгновение, всего несколько секунд тяжелого дыхания и полустонов и кряхтений, прежде чем он опускается еще ниже. Я считаю быстрее и держу свой ботинок на его спине, а затем на его заднице, когда он начинает проявлять неряшливость. При этом его лицо становится еще краснее и у меня возникает искушение оставить его там. Однако он достаточно умен, чтобы слегка приподнять спину и привлечь к этому мое внимание. Как только я переставляю свой ботинок на его позвоночник, он больше не поднимает свою задницу. Ни разу.

Однако он на грани срыва.

Хорошо. Очевидно, он никогда не доводил себя до физического истощения, когда он больше не чувствует своих конечностей и именно поэтому я это делаю. Он должен осознать, что ограничения придуманы только в его уме и могут служить только самодельной клеткой. Сейчас мне двадцать восемь, так что я могу это понять, но давным-давно, когда я был моложе его и мне приходилось сталкиваться с играми моего отца, я был таким же невнимательным, как этот ребенок.

— Сэр, я больше не могу этого выносить, — его голос и конечности дрожат.

— Тридцать пять.

— Сэр…

— Тридцать шесть.

— Я..

— Тридцать семь.

— Я не могу… — его голос прерывается, и он падает, внезапно обмякнув.

Он что? Просто… упал в обморок?

Я похлопываю его ладонью по потному лицу, затем делаю паузу. В тот день, когда я увидел, как эти солдаты загнали его в угол, я услышал косые замечания. Такие вещи, как:

Он такой женственный.

Слабак.

Держу пари, он берет в задницу.

Содомит.

Обычно я бы ушел от такой сцены, и учитывая, насколько настойчивым стало это дерьмо с тех пор, как я спас его, вероятно я должен был оставить его в покое.

Но я этого не сделал.

Интересно, почему? Вероятно, это было связано с отчаянием на его лице и с тем, как он намеревался принять побои, какими бы жестокими они ни были.

Теперь я снова думаю о словах тех солдат. Точнее, девчачья часть.

Его кожа такая мягкая, что под моими пальцами она почти как масло и это… полный пиздец.

Не из-за женской части, а из-за того факта, что такой деликатный человек, как он, одержим желанием вступить в армию. Это место для таких скотов и изгоев, как я. Люди, которые знают только, как убивать и нуждаются в лицензии, чтобы делать это свободно и по уважительной причине. Это гнездо для сирот, бедных и мужчин, которым обычно некуда возвращаться. Те, кто защищает общество, это те самые люди, которые были отвергнуты им.

Я на девяносто девять процентов уверен, что Липовский — женщина. Единственная причина, по которой я продолжаю обращаться к нему «он», заключается в том, что именно этот пол он предпочитает демонстрировать снаружи. На самом деле, он прилагает много усилий, чтобы не выделяться.

Он начинает хрипеть, его дыхание становится неровным. Я хватаю его за рубашку и переворачиваю так, чтобы он лежал на спине. Мои ботинки по обе стороны от его талии, и я замираю при виде его лица в ярком лунном свете. Тонкие, нежные черты лица, маленькие нос и рот, мягкие изгибы лица.

Неужели я действительно единственный, кто видит знаки?

Я уже собираюсь отпустить его, когда чувствую что-то туго натянутое на его груди, прямо под футболкой большого размера. Я позволяю его голове упасть на землю и тянусь к ней.

Но маленькая рука хватает меня за запястье, останавливая на полпути. Глаза Липовского блестят в темноте, напоминая дикое раненое животное. Я почти уверен, что он начнет рычать и шипеть в любой момент.

Как беспомощный котенок.

Он один раз качает головой, то ли предупреждая, то ли умоляя, я не уверен. Этот маленький ублюдок имеет наглость прикасаться ко мне. Я вырываю свое запястье из его руки и встаю в полный рост, но не меняю позы, поэтому смотрю на него сверху вниз.