— Мой добрый Лисандр! Клянусь тебе сильнейшим луком Купидона, его лучшей стрелой с золотым наконечником, простотой венерианских голубей, тем, что связывает души и укрепляет любовь, и тем огнем, что сжег Карфагенскую царицу, — я делаю паузу, сцена настолько интуитивна, слишком реальна. У меня перехватывает дыхание.

Я качаю головой, переводя дыхание и продолжая.

— Когда был замечен лжетроянец под парусом, клянусь всеми клятвами, которые когда-либо нарушали мужчины, числом больше, чем когда-либо говорили женщины, на том же самом месте, которое ты назначил, — я снова делаю паузу, мой голос ломается. — Завтра я действительно встречусь с тобой.

Гермия обещает встретиться с ним, чтобы они могли вместе сбежать, обещание, которое я хотела бы дать Руку. Слова, которые я хотела бы сказать. Мне больно, что я не могу сказать, что я на самом деле чувствую, что я не могу сказать ему свою правду, когда это важнее всего.

Говорят, что никогда по-настоящему не осознаешь, насколько ты заботишься о человеке, пока он не ушел.

А когда его не стало? Он взял меня с собой.

Но дым остался.

Он задерживался, заполняя пустоты.

Та, кем я всегда хотела быть, принадлежала ему, и я знаю, что никогда не верну ее.

Когда я думаю о нем, возвращаюсь туда, мои чувства трепещут. Я снова чувствую его запах, точнее, дым. Я чувствую запах травы, фруктовый и мускусный, ударяющий мне в нос.

Внезапно раздается хлопок, громкий громовой звук, который уносит меня со сцены, прочь от прошлого и возвращает обратно в реальность.

— Рад узнать, что ты все еще умеешь лгать, — его голос заставляет меня дрожать. — Извини, продолжай.

Я щурюсь, ища его лицо на сиденьях, нахожу его тень возле спинки, но он идет по проходу, приближаясь к свету.

У меня скручивается живот, когда я вижу порез на его губе. Тот, который не от Алистера или его отца, а от меня. Я сделала это с ним. Пока я тонула в жалости к себе и в ярости, я выместила это на нем, на Сайласе. И Рук, он позволил мне. Он позволил мне причинить ему боль.

Свернутый косяк у него на губах, дым клубится вокруг его головы, когда он стоит перед сценой и смотрит на меня. То, как отросли его волосы, вызывает у меня желание измерить их пальцами. Они аккуратно заправлены за уши, но все равно выглядят дико.

— Чего ты хочешь от нас?

Откровенно и прямо в точку.

Глупо с моей стороны думать, что он будет здесь по какой-то другой причине, кроме как усомниться в моих мотивах.

— Я уже говорила тебе. Я хочу помочь поймать Фрэнка. Я сделаю все, что вам нужно, ребята. Я хочу, чтобы он ушел. Как только это закончится, я уеду отсюда, — честно отвечаю я.

— И что? Я просто должен поверить тебе на слово?

— Сайлас поверил.

Это заставляет его остановиться.

После Перчатки Сайлас появился в моем общежитии, чтобы поговорить. Я извинилась за то, что сказала о Роуз. Я знаю, что это не его вина, но в тот момент мне нужно было кого-то обвинить. Это было эгоистично с моей стороны. Он продолжал говорить мне, что я уже вовлечена, даже если ему это не нравится. Что он предпочел бы, чтобы я помогла им, чем сделала бы это сама и позволила себя убить. Потому что очевидно, что люди, с которыми мы сталкиваемся, не заботятся об убийстве невинных женщин.

Он согласился на мои условия, позволил мне участвовать в будущих планах. Но он ясно дал понять, что после смерти Фрэнка я должен уйти. Он не хочет видеть меня здесь.

Я тоже не хочу, чтобы я находилась тут.

И хотя я уверена, что Тэтчер и Алистер были недовольны этим, они поддержали его решение. Но не Рук.

— Сайлас позволяет чувству вины затмить его разум, — уверяет он меня. — Сайлас не знает, что ты змея в траве. Что ты всегда играешь роль. Он не знает тебя. Не так, как я.

Я знаю, что нет никакого способа исправить то, что было сломано между нами двумя — ущерб был нанесен. Но я устала притворяться, что ненавижу его, даже если он действительно презирает меня.

Я до сих пор злюсь, что так и не получила его, а я отдала ему всю себя. Но я не ненавижу его. Никогда такого не было.

Я никак не могла.

Долгое время я думала, что ненавидеть его будет проще. Это был способ держать его огонь близко к моему сердцу. Способ для меня не оплакивать потерю его, нас. Я просто слишком устала, чтобы притворяться. Что-либо подделывать.

Я не хочу вцепляться друг другу в глотки все время, пока я в деле, особенно если учесть, что он по-прежнему непреклонен в том, чтобы скрывать то, чем мы были, от своих друзей.

Я тяжело вздыхаю и подхожу к краю сцены, где опускаюсь в сидячее положение. Мои ноги свисают за борт, и я провожу руками вверх и вниз по бедрам, прежде чем сказать: «Что тебе нужно услышать от меня, Рук? Что мне нужно сказать, чтобы это было как можно безболезненнее?»

Он вытаскивает косяк изо рта, облизывая пересохший рот языком.

— Ничто между нами никогда не будет безболезненным, Сэйдж, — его глаза обжигают меня. — Но ты могла бы начать с того, что рассказала бы мне, с кем ты разговаривала перед тем, как войти сюда.

Я хихикаю, качая головой.

— Преследуешь меня? — я вопросительно выгибаю бровь.

— Нет, я случайно оказался рядом. Я просто нахожу подозрительным то, что ты снова появляешься здесь, волшебным образом высвобождаясь из психбольницы, куда тебя поместил твой отец, — он выпускает кольцо дыма в мою сторону, наклонив голову. —Теперь ты болтаешь об этом с двумя парнями, которые очень похожи на федералов.

Я думаю о том, чтобы сказать ему прямо сейчас, но даже если бы я сказала, он бы мне не поверил. Думаю, этой истории он поверил бы меньше, чем той лжи, которую я собираюсь рассказать. Все, что я скажу Руку Ван Дорену, никогда не будет воспринято как правда.

Еще когда-либо.

— Они друзья моего отца. Я думаю, что они здесь в совете директоров. Мы просто столкнулись друг с другом, и они поздоровались. Тебя это устраивает? Могу ли я поздороваться с людьми? Или ты просто завидуешь?

Я не должна была быть с ним такой язвительной, не тогда, когда я знаю, почему он спрашивает, но я ничего не могу с собой поделать. Я не могу не проверить эту иррациональную теорию о том, что его просьбы проистекают из какой-то формы ревности.

Он облизывает щеку, глубоко дыша через нос и приближаясь ко мне. Его тело касается моих коленных чашечек.

— Ревную? Кого? Девушку, с которой я когда-то трахался? Если бы это было так, я бы ревновал практически к каждой женщине в кампусе

Сквозь пелену дыма я вижу его радужки.

Адские глаза.

Такая чертовски яркая и всегда горящая.

Это делает его комментарий еще более болезненным. Зная, что он смотрел на других девушек такими глазами, был внутри них, и более того, они трогали его. Это делает мне больно.

Думая о том, как они водили пальцами по его ключице и спрашивали, откуда у него этот шрам. Интересно, правду ли он им говорит?

Что в какой-то момент он подумал, что мы родственные души, и пытался заставить судьбу согласиться с нами. Что на девушке, которая была ему небезразлична, есть такая же.

— Ну, если это все, то можешь уйти. Я ответила на твой вопрос, — я упираюсь руками в пол, готовясь подняться, чтобы схватить свои вещи, но он останавливает меня.

Его ладонь прижимается к моему бедру, пальцы пробираются сквозь мое платье и погружаются в мою кожу. Я ахаю от того, как высоко он стоит, его средний палец касается внутренней части моего обнаженного бедра под платьем.

В опасной близости от места, к которому он не прикасался почти год.

— Я уйду, когда захочу, а ты уйдешь, когда я скажу, да? — он сжимает челюсти, кладя выцветший косяк рядом со мной. — Я пришел сюда, чтобы дать тебе знать, что я слежу за тобой.

— Ты смотришь на всех девушек, которых трахал?

— Только те, кто представляет угрозу для моей семьи.

В моей груди неописуемая пульсация. Я разбила его так чертовски сильно, что он искренне верит, что я сделаю что-нибудь, чтобы навредить его друзьям. Когда он говорит о семье, он имеет в виду парней. Это единственная семья, которую он когда-либо знал.

И я опасна для них.

— Рук…

— Поджигатель, помнишь? — перебивает он, медленно оглядывая меня с головы до ног. — Так ты называла меня, когда думала, что я псих с проблемами насчет мамы, который собирается тебя убить.

Это все еще может быть правдой, думаю я про себя. На самом деле, это определенно все еще верно.

— Теперь я знаю лучше, — бормочу я. — Я знаю тебя лучше.

Его хватка усиливается в гневе, его тело приближается к моему, когда он пробирается между моими бедрами. Они инстинктивно сжимаются, мое тело начинает болеть от жара, который он излучает. Вспышка его Zippo ловит свет, и через несколько секунд сверху вырывается горячее оранжевое пламя.

Я напрягаюсь. С Руком ты никогда не знаешь, что проносится у него в голове, что он сделает по прихоти, просто потому, что ему так хочется.

— Ты думаешь, я не убью тебя? — риторически спрашивает он, его левая рука ползет выше по моему бедру, поднимая ткань моего платья и обнажая мои красные трусики. Тонкий кружевной материал — единственное, что скрывает от него мой и без того мокрый центр. — Думаешь, я не сожгу тебя заживо, если почувствую хоть капельку предательства с твоей стороны?

— Я...

— На этот раз я без колебаний похороню тебя навсегда, Сэйдж. Из такой чертовски глубокой ямы ты никогда не сможешь вылезти, — продолжает он, имея в виду каждое слово.

Я дергаюсь от него или пытаюсь сделать это, когда он стягивает боковую ткань моего нижнего белья с моего тела. Он остается на месте, его рука мучительно неподвижно держит меня. Он так близко, его запах окружает меня. И Боже, его глаза — они испепеляют меня, не отводя взгляда от моего озабоченного взгляда.

Что он делает? Что он делает со мной?

Мой разум и тело противоречат друг другу.

Мое тело, которое в прошлом не получало от него ничего, кроме удовольствия, доверяет ему, но мой разум знает, как далеко он готов зайти ради мести.

— Что ты...

Мое сердце подпрыгивает к горлу, когда он подносит обжигающее пламя Zippo к материалу, едва коснувшись его пламенем, прежде чем оно разорвется надвое. Я чувствую тепло от огня на чувствительной коже бедра. Он успокаивается почти мгновенно, когда он убирает его, прохладный воздух помогает укусу.