Тонкая струйка воды омывает ее глаза, пока она держится за последние частички своей гордости.

— Я так хотела быть с тобой, Рук, — капают первые слезы, ее голос ломается. — Но Истон узнал о нас. Он узнал и очень ясно дал понять, что, если я не вступлю в брак, они навяжут его Рози, а я не могла поступить с ней так.

Она пытается вытереть щеки, но они падают слишком быстро, в этом действительно нет смысла.

— Меня уже уничтожили. Каин уже сломал меня. Приучил меня к тому, что происходит в такой жизни. Розмари не была — она была свободна и счастлива. У меня не было причин разрушать это, потому что я хотела быть эгоистичной. Я сделала достаточно. Я просто пыталась защитить ее. Пытаюсь защитить тебя.

Я во всем сомневаюсь. Мой кишечник, мое сердце, мой мозг.

Границы честности и обмана размыты, зло и праведность снова смешаны с грязью, которая просачивается с территории Пондероз Спрингс. Это заставляет меня задаться вопросом, действительно ли она когда-либо лгала мне, если я провел год своей жизни, ненавидя единственную женщину, которая пробудила во мне интерес и сохранила его.

Мне все равно.

Мне все равно.

Я…

— Что сделал Каин? — рявкаю я, нахмурив брови, и проделал оставшуюся часть пути. Я позволил своему гневу выйти на передний план, пока, затмевая боль в груди. Не желая смотреть в лицо тому, что может быть правдой. Не прямо сейчас.

Этого слишком много, чтобы принять за один раз, и я даже не уверен, что верю ей. Я никогда не знаю, чему верить.

— Это то, что ты…

— Сэйдж, — хмыкаю я. — Если тебе когда-нибудь было не насрать на меня, ответь на гребаный вопрос. Что Каин сделал с тобой?

На ее лице появляется онемение. Как будто она отделяет свои эмоции от своего разума, чтобы сказать это.

— Человек, о котором я рассказывала тебе в доме у озера, тот, кто прикасался ко мне в детстве, — она кивает. — Это был Каин.

Я чувствую, как будто горячее масло льется прямо на мою кожу, заставляя ее шипеть и шипеть. Мой кровоток бежит так быстро, что у меня начинает кружиться голова. Чем выше поднимается мой гнев, тем меньше становится моя боль, и мне нужно, чтобы она ушла.

Потому что эта боль, которую я испытываю к ней, я хочу, чтобы она ушла.

Мне нужно, чтобы это прекратилось.

Все это время я пытался вырезать ее из себя, тогда как на самом деле я просто пытался разорвать созданную с ней связь. Каждый раз, когда Тэтчер вонзал лезвие в мою кожу, я просто пытался не чувствовать ее боль.

Ее боль. Ее печаль. Ее гнев.

Я чувствовал все это, как если бы это было моим собственным, и в какой-то степени так оно и было.

И я ненавидел ее за то, что она разрушила что-то настолько могущественное. Связь, которую мое сердце отчаянно пыталось доказать, не могла быть поддельной. То, что у нас было, было реальным.

И хотя Сэйдж безразлична к своей травме, я — нет.

— Каждую ночь с десяти лет до тринадцати, когда он уезжал в академию, — она делает паузу. — Но он не главное. Мне уже все равно.

Она настолько измучена собственной травмой, что ее не волнует, что произойдет с тем, кто причинил ей боль, только с мужчиной, который забрал ее сестру. Она уступила принятию, вынуждена работать с мужчиной, который лишил ее невинности еще до того, как она поняла, что это такое.

Человек, который украл ее крылья.

Теперь я почти во всем не уверен, кроме того, что хочу носить кишки Каина как ожерелье.

— Ты пойдешь со мной.

— Почему? Куда мы идем? — она спрашивает.

Я нахожу ее глаза, видя женщину, которая построила себя из последней искры своих догорающих углей.

Феникс.

Та, которая не извиняется за то, кем она себя сделала, не извиняется, если ты подойдешь к ней слишком близко и обожжешься.

У нее вырвали крылья из спины, но она заменила их пеплом и вечными крыльями из самого горячего голубого пламени.

И чтобы она могла летать, я перережу цепи, удерживающие ее на земле.

Но сначала…

— Есть теория, которую мне нужно проверить.

— Нам нужно поговорить.

Дверь, которую я толкнул, отскакивает от стены.

Я смотрю на Тэтчера, который сидит на своей кровати, скрестив ноги и молчит, поднимая бровь поверх своей книги.

— Не нужно хлопать дверями, — говорит Алистер, откидываясь на спинку стула и отворачиваясь от стола, за которым он сгорбился до того, как мы громко вошли. — Почему она здесь?

Я смотрю в сторону и вижу Сэйдж, стоящую со скрещенными руками, с выражением разочарования и замешательства на лице.

— Я бы хотела узнать себя, — бормочет она.

После того, как я пригрозил, что прорежу ей все четыре шины и притащу сюда против ее воли, она согласилась пойти со мной.

Она знает, что я не блефую, и я не принимал «нет» за ответ.

Мне нужно это.

Мне нужно убедиться, что я просто невосприимчив к ее нечестности или она на самом деле говорила правду. Я не могу больше рисковать с ней. Я не переживу еще одного предательства от ее рук, не снова, и она тоже.

— Ты в порядке? — бормочет Сайлас, изучая ее лицо, прежде чем оглядеть ее тело. Это не сексуально; он просто проверяет, нет ли у нее травм, но меня это раздражает. Он делает неторопливые шаги в ее сторону, и я словно инстинктивно встаю на его пути.

Он останавливается, его туфли касаются носков моих. Наши взгляды встречаются, и между нами возникает невысказанный вызов. Я бы не стал с ним драться из-за чего-то подобного, потому что я знаю, что это произошло не из-за желания, а из-за страстного желания.

Однако я все равно не позволю ему баюкать Сэйдж, потому что она напоминает ему Роуз.

— Она в порядке, — хмыкаю я. — Ты принимаешь лекарства? — я не в состоянии остановить себя. Я не мог спросить его на кладбище — эмоции были слишком сырыми, слишком свежими.

Но это не он.

Он выдерживает мой взгляд, не двигаясь.

— Мне не нужна няня, Рук.

—Я не собираюсь спрашивать снова. Ты принимаешь…

— Да.

Это еще не конец. Я знаю, что это не так, и я планирую сопротивляться этому, как только то, ради чего я пришел сюда, будет сделано.

Я смотрю через плечо на Сэйдж.

— Я хочу, чтобы ты рассказала им в точности то, что рассказала мне о Каине. Все это.

— Почему следует…

— Сэйдж, — шепчу я ее имя, словно какое-то смертельное красивое проклятие. Темное и одинокое проклятие. — На этот раз просто сделай то, что я говорю.

Я знаю, что она хочет драться со мной; это то, что она делает лучше всего. Но она всегда хочет доказать себе, доказать мне, что она, наконец, говорит правду. Это занимает некоторое время, но она делает, как я прошу.

Я отхожу в сторону и смотрю, как двигается ее рот. Как щелкает ее язык, когда она произносит слова, в которых есть буква Л. Пытаюсь уловить изменение цвета ее глаз — все, что покажет мне то, что я, возможно, пропустил в первый раз.

Я никогда не чувствовал себя так спокойно. Так рассчитано. Это не то решение, в отношении которого я мог бы действовать взрывоопасно. Хоть и хочу. Хотя все, что я хочу сделать, это поверить ей, чтобы я мог вырвать сердце Кейна Маккея прямо из его груди и съесть его сырым.

Вот эту теорию я и хотел проверить.

Я хотел посмотреть, сможет ли Алистер обнаружить предательство в ее тоне или сможет ли Тэтчер увидеть сквозь стены, которые она возвела вокруг себя, увидеть ее истинные мотивы. Даже Сайлас — может быть, он заметит генетическую привычку Сэйдж, которую заметила и Роуз, когда солгала во спасение.

Мне нужно посмотреть, не только ли я пропустил знаки. Если бы я был настолько ослеплен веснушками с коричной пылью на ее щеках или формой губ в виде изогнутой дуги купидона, настолько отвлечен нашей связью, что у меня даже не было возможности почувствовать ее ложь.

У них непредвзятое видение ее.

Они не разделяют связи, которую я имел с ней, и, возможно, этого будет достаточно, чтобы они поняли, действительно ли она говорит правду или играет с нами.

Играет со мной.

Она рассказывает им все о Каине. О ее отце. И когда она доходит до той части своего детства, эта боль возвращается.

— Печальная история, правда, — Тэтчер говорит первым, поправляя очки и садясь на край белой кровати. — Но грусть не означает, что я должен тебе верить. Это может быть одна большая паутина, которую ты плетешь, поэтому мы тебе доверяем, и, хотя у моих друзей, к их большому несогласию, есть сердца… — он делает паузу. — У меня нет.

Сэйдж стоит во весь рост. Сильная. Непоколебимая, даже когда Тэтчер пытается ее расспросить.

— Я говорю вам не из жалости или потому, что все это грустно. Мне не нужно этого ни от кого из вас, — она обязательно смотрит на меня в последнюю очередь после того, как говорит это. — Я говорю вам, чтобы помочь. Таким образом, мы все можем получить то, что мы хотим в конце всего. Правосудие для моей сестры.

— Зачем нам помогать? Почему бы тебе просто не согласиться на сделку, не выдать нас и не поджать хвост?

Это вопрос, который волнует всех нас. То о чем я думал с тех пор, как она мне все рассказала. Мы не были друзьями в старшей школе, и она всегда выражала свое отвращение к нам и нашей анархии.

— Из-за Рози, — она вздыхает. — Она видела что-то в каждом из вас, даже если вы пытались закопать это глубоко. Даже если я сама этого не вижу. Она была хороша в этом, видя вещи под обломками. Она сделала это со мной, и неудивительно, что она сделала это с вами. Несколько раз она просила меня увидеть эти вещи своими глазами, но я игнорировала ее. Я слушала, что говорил город и его дерьмовые люди вместо того, чтобы увидеть все своими глазами. Я здесь не для того, чтобы быть вашим другом или связывать вас узами. Я здесь, потому что она хотела бы этого, и я обязана это сделать. Я должна ей возместить ущерб, которого она заслуживает, и я должна защитить тех, о ком она заботилась, и это ты. Вы все.

Жало воспоминаний острое.

Он вибрирует в воздухе, разрезая каждого из нас по-своему. Память о Розмари жива и дышит в комнате. Ее энергия, ее присутствие, вот почему мы все это делаем. Потому что это гребаное преступление, что эта энергия была взята с этой планеты.