Глава 20

Хоакин проснулся в своей квартире в пятницу утром после трех часов беспокойного сна. Похмелье не было желанным другом. Как и уведомление о просроченной арендной плате.

Со стоном он сел. Болела голова. Солнечный свет, просачивающийся сквозь жалюзи, которые он не потрудился закрыть, угрожал расколоть его голову, как перезрелую дыню.

Поморщившись, он поднялся и потащился в ванную, где рывком открыл аптечку. Никаких обезболивающих. Здорово. Точно так же, как прошлой ночью он пошел искать еду в холодильнике и обнаружил, что тот пуст.

До прошлой ночи он никогда не осознавал, что его жилище выглядело так, как будто здесь никто не жил. Он не мог не заметить это снова, когда, шаркая, возвращался в постель. Ни одной картины на стенах или тумбочке. Здесь нет ничего личного. Никаких семейных сувениров, никаких записей о достижениях, никаких забавных подарков от друзей или напоминаний о любимых. Его окружали белые стены, обычный черный кожаный диван, шоколадно–коричневое одеяло и дюйм пыли на всей мебели с гаражной распродажи. Это никогда не выглядело так чертовски грустно, пока он не представил, какое место он мог бы делить с Бейли, будь он другим человеком.

Прошлой ночью он забежал в винный магазин в нескольких милях вниз по дороге, порадовавшись, черт возьми, что сегодня не воскресенье и он все еще может купить бутылку. Хоакину было все равно, какого содержимого. Он изо всех сил старался заглушить постоянный прилив боли от того, что был без Бейли, и беспокоился, все ли с ней в порядке.

Выписали ли ее из больницы? Ненавидела ли она его хотя бы вполовину так сильно, как он ненавидел себя прямо сейчас? Или Шон прав? Зная ее, она поняла бы его слишком хорошо. Она бы пожалела его. Господи, эта мысль чуть не причинила еще большую боль.

Этим утром Хоакин слишком ясно понял, что не может выпить достаточно, чтобы заглушить муку пребывания без нее. Он действительно надеялся, что сможет вырубиться прошлой ночью. Вместо этого его чуть не вырвало после трех четвертей бутылки водки с кексами. О чем, черт возьми, он думал? И что, черт возьми, он собирался теперь делать?

Покачав головой, он откинулся на кровать с долгим, прерывистым вздохом. Боже, он чувствовал себя старым. Он, наверное, так и выглядел. Что он имел в своём возрасте? Паршивая квартира, из которой его выселят, если он не будет вовремя оплачивать свои счета. И... больше ничего. Черт, он даже никогда не хотел завести себе домашнее животное. Нет, с таким же успехом можно быть честным. Он не хотел рисковать, любя четвероногого друга и переживая его потерю задолго до того, как тот найдет могилу. Он действительно больше не знал, как найти мать. Младшая сестра, без сомнения, была очень зла на него прямо сейчас.

Что, если бы он умер в Айове? Каким было бы его наследие? Встретил бы его отец у жемчужных врат, разочарованно качая головой?

Черт, он ненавидел этот самоанализ.

Но трудные вопросы не переставали вертеться у него в голове. Что чувствовала Бейли, когда проснулась в больнице и обнаружила, что его нет? Была ли она опечалена, раздавлена или просто смирилась? Нечто большее, чем смутный стыд, наполнило его.

Выругавшись, он вскочил с кровати и направился в ванную. Включив свет, он оперся руками о стойку в ванной и опустил голову. Ему придется искать другую работу. Может, лучше похоронить себя, ничего не чувствовать... и умереть молодым и забытым. Черт, разве это не отличная мысль?

Или, прошептал голос в его голове, он мог бы прекратить это праведное помешательство, надеть штаны как взрослый мужик, и найти Бейли. Он мог бы извиниться и придумать, как справиться с тем фактом, что смерть была частью жизни. Может быть.

Разве это не было тяжелым дерьмом?

Он посмотрел на себя в зеркало. Вокруг глаз появились мешки. Гусиные лапки, которых он раньше не замечал, покрыли его кожу морщинами. У него была морщина между темными бровями, там, где он хмурился. Черт, он даже заметил седину у себя на висках. Его не беспокоила собственная смерть, просто течение времени. Однажды он поднимет глаза и, если он все еще будет бродить по земле, все, кого он любил, уйдут, если не в буквальном, то в переносном смысле. Его мать старела. Что, если он впустую потратил годы, которые у него остались с ней? У его сестер была своя жизнь.

И Бейли... Он не мог ожидать, что она будет тосковать по нему, пока он выясняет, как преодолеть себя. Если бы ему потребовалось еще десять лет, чтобы прийти в себя, она была бы замужем, матерью, устроенной и счастливой – и все это без него.

Хоакин стоял прямо перед развилкой дорог. Он должен выбрать путь и пойти по нему сейчас. Завтра может быть слишком поздно.

Справившись со своими нервами, он включил душ и разделся. Душ был приятен, но он не задерживался. Ему предстояло много думать и вести машину. Кроме того, ему нужно сделать несколько телефонных звонков.

Через двадцать минут он вышел за дверь и поехал на восток по межштатной автомагистрали 10, наслаждаясь безоблачным голубым днем. Ему не нравились три часа, проведенные в ловушке собственных мыслей, но он решил, что это ему нужно. Два телефонных звонка немного отвлекли его. Стоун посмеялся нал ним и дал ему необходимую информацию. Как только Хоакин повесил трубку, он сразу же осознал, насколько сильно он вчера перегнул палку. И как сильно он облажался.

Его GPS привел его к нужному дому, и слишком скоро он уже стучал в незнакомую дверь. Хорошее место. Хороший район. Ухоженный. Красивые цветы.

Черт, он действительно чертовски нервничал.

Он ожидал, что дверь откроет его мать. Но в дверях стояла не она.

– Калеб. Привет.

Ладно, это прозвучало глупо. Но как еще он должен был приветствовать отчима, которого едва знал?

– Привет, – пожилой мужчина стоял, опираясь мускулистой рукой о дверной косяк, и смотрел на него так, словно ему были рады, как продавцу. – Чего ты хочешь?

– Поговорить с матерью. – Хоакин не ожидал, что это пройдет легко, но как еще он мог понять, как преодолеть препятствие смерти отца, если он не поговорил с кем-то, кто был там и страдал больше?

– Ты мог бы сначала позвонить, – протянул Калеб.

И дать Шарлотте Муньос Эджингтон повод увернуться от него так, как он делал это с ней столько лет?

– Прости. Я просто... мне вроде как нужно ее увидеть.

Калеб уставился на него пронзительными голубыми глазами. Теперь он знал, от кого Хантер и Логан взяли свой взгляд. Хоакин подавил желание поерзать.

– Я посмотрю, свободна ли она. Но, прежде чем я впущу тебя в свой дом, я хочу, чтобы ты понял, я делаю это ради нее. Она скучает по тебе. Но после того, как ты вел себя так мудак, я не испытываю к тебе никакого уважения.

Добро пожаловать в клуб. Он посмотрел вниз, пошаркал теннисными туфлями по кирпичному крыльцу.

– Я хочу загладить свою вину перед ней. Я должен с чего-то начать.

– Ты повернулся спиной к своей семье и оставил их в руках небрежного, контролирующего, словесно оскорбляющего придурка.

Хоакин заскрежетал зубами.

– Я всегда ненавидел Гордона. Я пытался отговорить маму от брака с ним. Она не стала слушать.

– Она хотела обеспечить вас, детей, так, как не смогла бы одна.

Хоакин знал это. Наблюдение за тем, как бывший муж пожирал ее уверенность в себе и автономию, пока ему не исполнилось восемнадцать и он не ушел из дома, чуть не убило его.

– Я сделал все, что мог, чтобы предотвратить их брак и помочь ей финансово. Но если вы женаты на моей матери больше пяти минут, то знаете, что иногда она может быть очень упрямой.

С намеком на улыбку Калеб отступил назад и впустил его в прохладный интерьер уютного помещения.

– С этим я не могу поспорить. У Шарлотты определенно есть свои собственные идеи. Она только что закончила смену в больнице. Я посмотрю, готова ли она говорить.

Это застало Хоакина врасплох.

– Она снова работает?

Калеб кивнул.

– Ее выбор. Я был бы счастлив, если бы она была полностью предоставлена мне, но это полезно для ее уверенности в себе. Она завела новых друзей и вернула себе большую часть самоуважения. Я беспокоюсь, что она слишком много работает, и мне не нравится, что она иногда работает по ночам, но я бы никогда не отнял это у нее.

Новому отчиму не потребовалось много времени, чтобы понять его мать и дать ей то, в чем она нуждалась. Он поддерживал ее, отложив в сторону свои собственные заботы, чтобы она могла быть удовлетворена. Хоакин опустил голову. Это именно то, что он должен был сделать для Бейли.

– Тогда я уверен, что ты был добр к ней, и я ценю то, что ты сделал. Я знаю, что не справился со своими сыновними обязанностями, – он потер затылок. – Я... эм, надеюсь начать с чистого листа.

– Присаживайся, – Калеб указал на бежевый диван.

Хоакин видел свою мать повсюду в этой комнате. Темные деревянные полы блестели. На коврике кремового и темно-серого цветов был узор с мягкими линиями, но комната не казалась слишком женственной. Цветы стояли в хрустальной вазе на кофейном столике. Акценты в землистых тонах сочетаются с блестящим, каким-то более современным хрусталем. Он увидел, что здесь смешалось старое и новое, сосуществовали теплота и холодная утонченность.

– Спасибо, – он опустился на диван, примостился на краешке, поставив локти на колени. Черт, он действительно нервничал.

– Я найду Шарлотту.

– Подожди, – он остановил Калеба. – Скажи мне... Она сейчас счастлива, верно?

– Наконец-то. Мы с твоими сестрами близки. У нас много общих семейных праздников. Во время праздников или собраний никто никогда не хмурится.

Хоакин улыбнулся, проглатывая неприятное осознание того, что он так много пропустил, пока был занят тем, что избегал их.

– Хорошо. Вот какой должна быть ее жизнь.

– Да, – согласился Калеб. – Но я знаю, что она чувствовала бы себя полноценной, если бы все ее дети чаще бывали здесь.