Гринхолм мимолетно улыбнулся приятным воспоминаниям.

— В тот вечер я впервые ушел позже, чем мой отец. Эти несколько часов изменили мою жизнь. Я ничего не знал о ней, но я понял главное: этим вечером со мной произошло что-то редкое, не выразимое словами, и это «что-то» сделало меня счастливым. Я поклялся себе, что отныне эта девушка будет играть только то, что хочет сама, и чаще всего — для меня.

Никто из гостей больше не ел. Руки Гринхолма, лежавшие на скатерти, слегка дрожали.

— Вот уже почти сорок семь лет, как Мэри моя спутница, — продолжил Гринхолм. — Без нее я бы не добился успеха. Ради меня она оставила преподавательскую деятельность. Мы никогда не лгали друг другу. Нам никогда не было скучно вместе. Она никогда не сомневалась во мне. Я всегда старался оградить ее от темных сторон жизни. Когда она чувствовала, что у меня кошки на душе скребут, она садилась за пианино и играла. И ни одна «кошка» не могла устоять против этого, даже совет директоров с его пятидесятью идиотами!

Дженни была растрогана. Даже Скотт, переживший тяжелое расставание родителей и собственный разрыв отношений и потому не особенно восприимчивый к идиллическим семейным историям, даже Скотта тронул рассказ Гринхолма.

— Именно музыка открыла мне Мэри, — произнес старик, опустив голову, — и именно музыка подсказала мне, что она больна. Это случилось чуть больше года назад. Она играла Рахманинова. Ее пальцы танцевали. Это зрелище всегда меня завораживало. За годы нашей совместной жизни я видел в ее исполнении много разных вещей, и, должен признать, время сказалось на ее игре. Пальцы Мэри стали двигаться медленнее; это был уже не тот неистовый перезвон хрустальных бокалов, способный довести меня до упоения. Но когда она играла, она будто сбрасывала свой возраст. Ее игра не утратила ни яркости, ни энергии. Слушая ее, я каждый раз видел ту молодую хрупкую девушку, какой она явилась мне в первый вечер. Но в тот раз хрустальные бокалы разбились. В одно мгновение мелодия рассыпалась и сменилась пугающей какофонией. Я подумал, что у моей жены случился сердечный приступ или еще что-то, столь же опасное, но она по-прежнему сидела за фортепьяно, совершенно не изменившаяся, но с отсутствующим взглядом. Мы обратились ко всем возможным врачам, и они заключили, что ее здоровье в порядке. Тогда я решил, что она просто устала, что жизнь, которую мы ведем, слишком утомительна для нее, и мы взяли передышку. Подобного больше не повторялось, и Мэри играла так же хорошо, как раньше, но в душе у меня поселилась тревога. Теперь я жил со страхом; внутренне я не сомневался, что рано или поздно это вернется. Несколько месяцев назад ей наконец поставили диагноз. Когда я понял, что эту болезнь невозможно остановить, что лечение способно лишь замедлить ее развитие, я заинтересовался этим вопросом. Дэвид обратил мое внимание на вашу работу, и вот вы здесь.

Скотт не сводил глаз с Гринхолма. Почему же он до сих пор не спросил о результатах анализов своей жены?

Вошла Эдна. Дженни подумала, что она пришла убрать со стола, но вместо этого экономка подошла к Холду и что-то прошептала ему на ухо. Дэвид тут же поднялся и произнес:

— Прошу простить меня.

Гринхолм вопросительно посмотрел на своего помощника.

— Все в порядке, сэр, — ответил тот.

Эдна вновь скрылась в боковой комнате, а Холд покинул зал через главную дверь. Заметив беспокойство на лицах гостей, Гринхолм счел нужным объяснить:

— Вероятно, какое-то срочное дело. За последние дни я подписал гору документов, и теперь американский филиал компании то и дело просит что-либо уточнить…

На этот раз Скотт не дал разговору свернуть в сторону. Пришла пора объявить правду, какой бы горькой она ни была.

— Мистер Гринхолм, нам нужно поговорить о вашей жене. С момента нашего приезда сюда мы, я и Дженни, чувствуем себя сильно не в своей тарелке; возможно, вы заметили нашу скованность… Это никак не связано с контрактом, и еще меньше — с оказанным нам фантастическим приемом…

Лицо старика напряглось, губы сжались. Метаморфоза была поразительной. Приветливый хозяин исчез, а его место занял одетый в броню человек власти, готовый к сражению. Гринхолм машинально сцепил руки, чтобы не дать увидеть, как они дрожат.

— Значит, вы получили результаты анализов моей жены.

— Да, сэр. У нее тяжелая стадия болезни…

— Вы можете определить, сколько времени у нас осталось, прежде чем наступит то, что вы называете коллапсом?

— Мы знаем точную дату.

Гринхолм тяжело дышал. Было видно, как он напряжен. Но Скотт уже не мог отступить.

— Мы думаем, что это произойдет в течение ближайших трех дней, скорее всего, в ночь со среды на четверг.

Гринхолм пошатнулся, хватаясь руками за стол. Дженни стало больно за него.

— Так скоро… — пробормотал старик.

— Нам очень жаль, — сказал Скотт. — Мы сомневались, стоит ли говорить вам дату. Иногда не знать — лучше…

— Вы правильно сделали, что сказали. Я благодарен вам. Что мы можем сделать, чтобы помочь Мэри?

— Увеличить дозы препаратов, которое мы ей уже назначили. Мы можем попробовать другие лекарства и посмотреть на ее реакцию, но поскольку времени в обрез, чуда не ждите. Это все, чем мы можем ей помочь, и нам очень жаль, поверьте. Если вы захотите расторгнуть контракт, мы поймем…

— Наше соглашение остается в силе. То, что болезнь подло ударила исподтишка, не повод пересматривать наши договоренности. Я проведу с Мэри ближайшие дни. Я все еще надеюсь, что вы могли ошибиться.

Гринхолм вгляделся в лица своих гостей, и вспыхнувшая в нем искра сразу погасла. В этот момент вернулся Холд.

— Вовремя, Дэвид. Да, сегодняшний вечер никак не назвать праздничным… Ну что ж поделаешь… Как дела у Мэри?

Холд, казалось, удивился тому, что Гринхолм не стал скрывать истинную причину его ухода. Он немного поколебался, но затем решил ответить столь же откровенно.

— Она в ясном сознании и чувствует себя хорошо. Я сказала ей, с кем вы ужинаете.

Гринхолм повернулся к гостям.

— Профессор Купер, доктор Кинросс, я хочу попросить вас пройти со мной. Вам необходимо кое-кого увидеть. Надо торопиться; времени у нас немного…