И Шон шутит, увлекая его, но он не может допустить, чтобы тот подумал, что в этом есть хоть малейшая доля правды. Он не может этого позволить. И не допустит.

Поэтому Майк говорит, как можно искреннее:

— У меня никогда не появится кто-то другой.

И Шон перестает смеяться, с удивлением смотрит на Майка, и Майк отказывается отводить взгляд, смотреть в сторону, потому что он узнал из тех дешевых детективов в мягкой обложке, что именно так ведут себя лжецы, они выдают себя таким поведением. Они отводят взгляд. Он не может допустить, чтобы Шон подумал, что он лжет. Он не лжет. Не об этом.

Ему кажется, что он видит, как Шон задерживает дыхание, прежде чем он улыбается той самой улыбкой-только-для-Майка.

— Я знаю, — говорит он. — Знаю, Майк. Я просто над тобой подшутил.

— Ясно, — говорит Майк, потому что не знает, что еще сказать.

Зато Шон знает. Он всегда знает. И говорит:

— Хочешь проводить меня домой, здоровяк?

И, конечно, Майк отвечает: «да», «да», и еще раз «да».

***

Они выходят из закусочной, и, несмотря на то, что людей стало меньше, на них по-прежнему кидают многозначительные взгляды, как бы говоря: «Мы знаем про вас двоих, от нас не спрячешься». Оскар машет из кухни коротким пренебрежительным жестом, едва отрывая хмурый взгляд от Уолтера, которому остается только закатывать глаза от того бесценного жизненного урока, который преподает ему Оскар.

Без лишней суеты они выходят за дверь и попадают в летние сумерки. Небо пастельных и огненных цветов, воздух стал лишь слегка прохладнее. Люди выстраиваются в очередь у театра, ожидая заплатить сорок один цент за билет, и оказаться на пару часов вдали от Амории. В парке люди отдыхают на клетчатых пледах, между ними стоят плетеные корзины.

В Амории это обычный вечер, и, если не считать мигрени Шона, все просто прекрасно.

Майк чувствует себя немного осмелевшим после своих слов и действий в кабинете и подставляет Шону локоть. Шон на него смотрит, потом снова на Майка, на его лице ясно читается веселье. Майк краснеет, но в последнее время это в порядке вещей. Шон слегка ухмыляется и подсовывает руку под локоть Майка. Майк держит локоть близко к телу, прижимая к себе руку Шона. Они иногда так делают. Но Шон всегда первым за него цеплялся. Майк чувствует, как узел в груди ослабевает.

Они идут вместе, Шон тесно к нему прижимается. Его макушка доходит Майку до подбородка, и он находит это чрезвычайно милым. Он большой парень, и не только в том смысле, в котором его всегда называет Шон. Он больше, чем большинство жителей Амории, но он никогда не использует свой размер, чтобы запугать других. Он не такой.

Прогуливающиеся горожане понимающе им улыбаются, но, за исключением нескольких приветствий, оставляют их предоставленными самим себе. Кто-то приподнимает в приветствии поля широкополой шляпы или руку в перчатке, слегка шевеля пальцами в их сторону. Но в Амории знают, что такие вечера, эти небольшие отрезки времени между закусочной и домом предназначены для Шона и Майка.

Иногда они разговаривают друг с другом тихим голосом, негромким шепотом, который невозможно подслушать. В другое время они молчат, просто наслаждаясь обществом друг друга. Майк может делать и то, и другое, и он старается следовать примеру Шона. Шон лучше разбирается в таких вещах, и Майк все еще беспокоится о том, что скажет что-то такое, и все испортит. Он не силен в словах, хотя и старается стать лучше.

Шон говорит:

— Думаю, это моя любимая часть дня.

Майк не совсем понимает, что он имеет в виду.

— Сумерки? — спрашивает он.

Снова эта улыбка.

— Иногда мне кажется, что ты прикидываешься, что не понимаешь.

— Какова твоя история, соловей? — спрашивает Майк, и Шон смеется над ним из-за этого. Господи, каким же счастливым это делает Майка.

— Какова моя история? — произносит Шон. — Ага. Ты знаешь, о чем я говорю, ты, слабак.

— Я? — пораженно отвечает Майк.

— Ты.

Майк… не знает, что с этим делать. Он знает, что хотел бы с этим сделать, но не знает, как. Может, это было бы неправильно, здесь, на открытом пространстве, где любой может их увидеть, но он хочет прижать Шона к стене ближайшего здания и просто уткнуться лицом в шею Шона, снова и снова вдыхая его запах.

Вместо этого он говорит:

— Ты тоже моя любимая часть дня, — и надеется, что этого достаточно.

И достаточно. Судя по медленно расцветающей улыбке на лице Шона, так оно и есть, потому что по какой-то причине, какой-то чертовой причине, которую Майк не понимает, его всегда достаточно для Шона.

Шон крепче сжимает локоть Майка и наклоняет голову, пока не ложится на плечо, и они не спеша идут к дому Шона. Потому что у них есть время. Все время в мире.

***

К тому времени, как они подходят к двери Шона, появляются первые звезды. Майк живет через пару улиц отсюда, и с нетерпением ждет возвращения домой, учитывая, что у него будет время подумать о следующем шаге в отношениях с Шоном. Это должно быть что-то особенное. Что-то только для него, чтобы не было никакого недопонимания по поводу того, чего хочет Майк.

Но это позже.

Сейчас, сейчас он стоит перед маленьким одноэтажным домом Шона, пытаясь найти слова, чтобы выразить я скучаю по тебе, когда мы не вместе, и думаю, что, возможно, я в тебя влюблен, и давай будем вместе навсегда, не произнося этого вслух.

Майк уже открыл рот, чтобы что-то сказать, когда Шон спрашивает:

— Ты поранился?

Майк захлопывает рот. И потом:

— Что?

— Твое запястье, — говорит он, проводя пальцами по руке Майка. — Ты продолжаешь его царапать.

— Ох, — произносит Майк. — Нет. Я не поранился. Думаю, просто чешется. По правде говоря, он даже не осознавал, что снова расчесывает запястье.

Он слегка вздрагивает, когда Шон хватает его за руку и подносит к своим губам. Он хочет посмеяться над выражением лица Шона, над его пристальным взглядом, будто он собирается найти корень проблемы.

Он начинает:

— Каков ваш диагноз, доктор Меллгард? — потому что он в хорошем настроении, ничего не случилось и все в полном порядке.

Но слова застывают, когда он чувствует на себе теплое дыхание, и Шон, глядя ему в глаза, покрывает его запястье нежнейшими поцелуями. Майк тяжело сглатывает, когда губы Шона касаются кожи, прижимаясь один, два и три раза, прежде чем отстраниться. Он чувствует себя заклейменным. Отмеченным, будто ему дали обещание, вытатуированное на коже.

Шон снова выглядит удивленным, как это часто бывает с ним, когда он с Майком.

— Ты в порядке, здоровяк? — спрашивает он.

Майк просто кивает, не доверяя голосу. Должно быть, его лицо стало огненно-красным, и он только надеется, что бороды достаточно, чтобы это скрыть. Он знает, что это не так.

— Хорошо, — говорит Шон и, наконец, отпускает запястье Майка. — У тебя завтра вечер покера с парнями?

Майк снова кивает.

Вот она. Улыбка только для него.

— Тогда увидимся утром? Никаких любовников, верно?

Майк обретает дар речи.

— Ага, — быстро говорит он. — Да. Увидимся утром. Я не пропущу эту встречу. Я бы так не поступил.

Шон смеется, и это все, что Майк может сделать, чтобы не заключить его в объятия прямо здесь и сейчас. Он думает: «Ну, меня ничего не останавливает». Но поцелуя в запястье пока достаточно. Он хочет сделать все правильно. Он всегда хочет поступить правильно по отношению к Шону.

— Я знаю, — говорит Шон. — Просто пытаюсь тебя смутить.

Майк шутливо хмурится и говорит:

— Точно-о, — но затем улыбается, чтобы показать, что он в курсе шутки.

— Знаешь, что забавно? — спрашивает Шон, открывая дверь и делая шаг внутрь.

— И что же?

Шон оглядывается и смотрит на Майка.

— Мигрень прошла.

— Хорошо, — говорит Майк. — Должно быть, таблетки подействовали.

— Таблетки, — выдает Шон. — Ага, они. Как же.

Он подмигивает Майку и закрывает дверь.

И что такого, если Майк с потрясенным выражением лица пару минут постоит на крыльце?

Ну.

Это касается только его и никого больше.