Уходит он легкой походкой, сплевывая сквозь зубы: знай наших. Такой он и в жизни, все привык брать нахрапом, наскоком. Быстро, все сразу. Но это, правда, раньше было, по-молодости, сейчас слегка подостыл. Работает качегаром, подбрасывает уголек в топку. Шахматы для него — развлечение, серьезно он к ним не относится. Но есть у него и настоящая страсть: делать модели парусных судов. Когда-то он был матросом, ходил на судне в Атлантике. Если об этом заходит разговор, просит не путать: «ходил», а не «плавал», плавает одно дерьмо. Возни с этими моделями много, много работы мелкой, кропотливой, нудной. Но ему нравится. Модели получаются красивые легкие, изящные, одним словом, загляденье. Сделал он уже больше двух десятков. Одну у него даже купили. Трехмачтовый бриг за тысячу рублей. Ниже он не отдал. Уперся, и все.

Шахматист-разрядник работает зоотехником. Но работа эта — не его, не его призвание, так уж сложилось, ничего не попишешь. Жена его, когда не в духе, обращается к нему не иначе как: ну ты, гинеколог коровий. Он не обижается, отмахивается. Настоящая его жизнь — шахматы. Он и выигрывает чаще. Он играл бы и с другими, но с другими ему не интересно — фантазии не хватает, выдумки. А этот иногда вдруг такую комбинацию соорудит, что только диву даешься. Бывает, что и выигрывает. Как сегодня.

Они не друзья, хотя знают друг друга давно, живут рядом, а вот друзьями не стали, не получилось. Встречаются только за шахматной доской. Так и расходятся, даже не попрощавшись, так уж у них повелось. До следующего раза.

СКУКА

Как жену похоронил, стал пальцами по столу барабанить, делать-то больше нечего. Сидит за столом, зевает до челюстного вывиха, до хруста; все из рук валится и кусок в горло не лезет. Взял, сходил бы в гости к куме или на рыбалку, в саду бы покопался, — нет, не хочет.

Неделю сидел, терпел, барабанил по столу, потом пошел, веревочку смастерил и заперся в сарае. Тут и сказке конец.

ОХОТНИКИ

Нет, нельзя бывалым охотникам вместе собираться. Особенно на людях, на публике. Как начнут рассказывать, не сразу и поймешь, когда много соврали, когда не очень. Вот один такой, распушил усы, начинает рассказывать:

— Я как-то лису подстрелил. Ободрал, выделал, все как надо, жене с дочкой по шапке получилось и по воротнику. Куда остальное девать? Ну, обменялся с соседкой на зерно, чтоб моим-то не завидовала. А лисы еще осталось, куда девать? Решил себе на унты пустить, не пропадать же добру.

— Так они ж у тебя собачьи! — вспомнил кто-то.

— Э-э-э, дурья голова, лиса-то у меня под собакой, чтоб не изнашивалась. И тепло, и хорошо. Да, крупная кумушка попалась, ничего не скажешь. А мой дед мне…

Тут другой охотник не выдерживает, перехватывает инициативу:

— А я раз в лесу заночевал. Ничего не убил, даже рябчика, стыдно домой на глаза показаться. Ну, думаю, утром убью, без добычи не останусь. А ночевать холодно, осень уже, а у меня из теплой одежды только пиджачок и спички отсырели. Что делать? Гляжу, передо мной гора, на горе дерево, на дереве большое гнездо воронье. Забрался я в него, как раз оно мне впору пришлось, и все мягкой шерсткой выстлано, тепло. Положил я ружье под голову и заснул.

Только заснул, вдруг гнездо подскочило и давай подо мной скакать! Я вниз-то посмотрел, а это лось подо мной наяривает, копытами бухает… И, главное, прет меня в противоположную сторону от дома. В Монголию! Я ему: «Куда? Мне домой надо, а ты меня прешь к татаро-монгольской границе! А у меня и паспорта с собой нет, еще поймают как диверсанта».

— Так татаро-монголов-то yж давно нет, мы их всех вывели! — опять все тот же встряхивает, фома неверующий, хочет уесть рассказчика.

— Нo-но, особенно ты со своей пукалкой… Чингизханы — они тут как тут, не дремлют! Надо в оба глядеть, — осадил его охотник и дальше продолжает: — Ага… Ноль, значит, на меня внимания, два презрения, лось-то, знай наяривает дальше, ножищи-то будь здоров, только деревья трещат… Прямо не лось, а великан какой-то попался, я опять к нему с просьбой: «Стой такой-сякой-стоеросовый! Ведь совсем упрешь меня за границу!» А лось отвечает, услышал наконец, что я в гнезде нахожусь: «Занимайте места согласно купленым билетам». Тогда я кричу: «Так у меня билета-то нет, касса была закрыта». Он сразу остановился, говорит: «С вас штраф три рубля». Хорошо, что у меня с собой в заначке три рубля было. Отдал я ему деньги, штраф за безбилетный проезд, спустился, домой пошел. Три дня добирался, так далеко он меня завез. Домой прихожу, жена с ехидным вопросом: «Ну и где ты три дня болтался?» Так, говорю, и так, лось далеко увез, насилу домой добрался. А она не верит. «Опять, — говорит, — по любовницам шатался, охотничек?» Волос полголовы мне выдернула. Вот, глядите, — и лысину народу показывает. Лысина действительно знатная, если не от природы, так точно — жена выдернула.

Тут и третий, тоже охотник не промах, в разговор вклинивается:

— А меня глухарь укусил! Выскочил из кустов, здоровый такой, зубы тоже здоровые, как тяпнул — кусок мяса отхватил! Я-то с двухстволкой и развернуться не успел. Вот, — закатывает рукав, руку показывает, шрам со столовую ложку. Действительно укусил. — Так я его потом все равно поймал и дома на цепь посадил, вместо собаки, пусть охраняет. Ох, и злющий глухарь попался. Пришлось даже табличку прибить: осторожно, злая собака. Вот он гавкает, слышите? — издалека доносится приглушенный лай. — Так это он и есть, мой глухарь.

Дальше они начинают говорить не по отдельности, а вперемешку и все скопом. Ничего уже не разобрать, кто про что рассказывает.

Чудные люди эти охотники, поди, разбери, когда они правду говорят, а когда неправду. Одни жены, горемычные, их и понимают.

ХРУСТАЛЬНАЯ ДЕВА

Почему муж с женой чаще, как кошка с собакой, живут, а не в ладу, чтоб все у них тихо и мирно было! Ведь они две половины и предназначено им единым целым быть, жить в единстве и согласии.

Нет, никак не получается. Редко, когда встретится семья, чтоб все у них по-доброму, по-хорошеиу было. Но вдруг и эти — трах-бах — разошлись и разбежались в разные стороны.

А чаще всего, что очень грустно, царит в семье недоброжелательность, непокорность, рукоприкладство и ненависть — открытая или тайная, и вражда.

Вот живут двое, семья, дети давно у них выросли, разлетелись из гнезда. Остались вдвоем, как когда-то начинали жизнь. Сами еще нестарые, считай, вторая молодость наступила. Свой дом у них, сад, огород, машина есть. Что, казалось бы, людям надо? Все есть, дом — полная чаша. Живи и радуйся, купайся в счастье и благополучии, получай, чего в молодости не дополучил! Нет, не выходит. Раз в два-три месяца случается у них в семейных отношениях коренной слом, разлад. А ведь вроде все было ничего: то в доме возились вместе, то во дворе, то в огороде, посмеивались, разговаривали громко, не стесняясь, иногда переругивались по-пустому.

Но вдруг наступила у них во дворе странная тишина… Только слышно как побрякивает цепью, поскуливает собака… Они пробегают по двору, как тени… Все уже делают молчком, быстро и по отдельности. Все, значит быть скоро буре — большой ругани. А молчать они могут еще с неделю, выжидают, копят злость.

И вот рано утром — обычно это утром происходит — начинается у них светопреставление. Ну все, значит злости поднакопилось порядочно, надо пару дать немедленно выйти, а то как бы атомному взрыву не произойти. Вначале идут реплики непонятные, вопросы и ответы. Она что-то скажет в сторону, то ли к нему обращалась, то ли нет, непонятно… А он уже весь на стреме, держит ухо востро, тут же переспрашивает громко:

— А? Что? Ты к кому обращалась-то, ко мне что ли? Я что-то не понял!

Она опять что-то скажет, буркнет в сторону, тоже громко, но неразборчиво.