ЗМЕИНЫЙ ВОЗРАСТ

Как перевалило старику за семьдесят пять, стал он мелочным, въедливым и своенравным. Никакого сладу с ним нет. Валенки перестал и летом снимать. Ходит вокруг холодильника, плюется.

— С тех пор, как купили холодильник, в доме стало не согреться, сколько печь не топи!

Все стало не по его. Подойдет к окну, начнет тюлевые занавески дергать.

— У-у-у, понавесили неводов на окна, свету белого не видно! — Совсем невестку с сыном заездил. Соберется в баню, дадут ему полотенце махровое не берет, утирается всякими тряпочками, клочками. Сын его пытается урезонить, невестка — у самой уже внуки — чуть не плачет:

— Папа, ну что вы в самом деле? Взяли бы полотенце!

Нет, не берет. Бережливым стал до невозможности. Что поделаешь, змеиный возраст, терпи дорогого человека.

НЕПЬЮЩИЙ

Один мужик долго спиртного в рот не брал, лет десять. Всякими правдами-неправдами, где таблетками, где уговорами, — но не пил. Жене говорил, что завязал окончательно и бесповоротно. А до этого сильно увлекался, неделями не просыхал, до того доходил, что потом едва отхаживали, уж про работу и зарплату говорить нечего.

Поначалу, как пить бросил, пьющих сторонился, вроде как неуютно чувствовал себя в компании, комплексовал. А потом осмелел, стал ходить и на именины, и на крестины, куда приглашали, от спиртного легко отказывался и ущемленным себя не чувствовал. А тем, которые чего-то не допоняли, объяснял:

— Я — не пью, — и в грудь себя тыкал. — Завязал. Мое слово — олово, сказал — как отрубил, — и еще ребром ладони показывал, как отрубают.

Тогда ему предлагали безалкогольного пива, на что он сначала искренне удивлялся, а потом брезгливо морщился.

— Вы мне еще водки без градуса предложите и сигарету без никотина. Предпочитаю лимонад, — набухивал себе полный фужер лимонада и шумно, с удовольствием выпивал. — Вот так, — говорил и аккуратно ставил стакан.

С гулянки уходить не спешил, специально задерживался, из любопытства, чтобы посмотреть на пьяных дураков.

За то время, что не пил, наладилась его семейная жизнь, хозяйство кое-какое завелось, в общем все стало как у людей. Сам — округлился, стал покупать газетки и почитывать их на диване.

Жена его успокоилась, наконец вздохнула спокойно, расслабилась. Решила съездить к сестре в гости в другую область, дней на пять, а то уже двадцать лет никуда не выезжала.

— Съезжу? — спросила как бы невзначай.

— Поезжай, дело хорошее, — крепко поддержал он ее. — За домом последим, — и добавил внятно: — Не может быть того, чего быть не может.

Она и поехала с легким сердцем… Вернулась через неделю. В доме кавардак, двери нараспашку, заходи, выноси добро, в комнатах — будто свиньи толклись, мужика нет.

— Где?! — всплеснула руками.

Сказали: на базаре видели, голый бегал.

«И ведь ни разу за это время сердце не екнуло, — уже потом рассказывала она народу, — ни одной дурной мысли в головушке».

Понеслась она на базар, нашла кое-как, привела домой. Отсыпался трое суток. Как пришел в себя, спросила, злость и обида частью уже прошла, жалость осталась:

— Зачем ты это сделал-то? Ведь не пил десять лет, человеком стал.

— Я, родная, это… только попробовать хотел, культурно выпить, посмотреть, что получится… Ведь я не пил столько времени, считай, навсегда излечился от пьянства, — ответил он с великой грустью.

— Ну что, попробовал?

— Попробовал. Видишь, не получилось…

— Вижу! И что мне теперь делать? Ведь все насмарку пошло, коту под хвост! Еще десять лет ждать, чтоб опять человеком стал? Да что я, двужильная что ли?! Нет на земле такого средства, чтоб из пьяницы в культурно пьющего превратиться, хоть ты сто лет не пей, — нет и не будет! — сказала так, спрятала лицо в ладони и заплакала горько и безутешно.

Он подкрался к ней и тихонько обнял за плечи. Он жестоко страдал, казнил себя всеми мыслимыми и немыслимыми казнями, и во всем с ней соглашался.

А еще бы он не согласился! Жестокая это правда, да деваться некуда. Тот, кто всегда был выпить не дурак, а выпив, дураком сам становился, никогда не научится пить умеренно. И никто тут не поможет, — ни нарколог, который сам обычно тихий алкоголик, ни волшебник. Потому что дно-то у бутылки — немеряное, многие герои пытались дно увидеть, да не смогли.

Так что остаются две крайности, как, впрочем, и все у русского человека: либо пить без всякого удержу, чтоб все трещало и стонало вокруг, а потом голову сломить, либо — совсем не пить. Третьего пути нет. Вот и весь сказ. Грустно. А что делать?

ЛАСКОВАЯ КОШЕЧКА

Жили в одном селе мать с дочкой и были они глухонемые от природы: ни слышать, ни говорить не могли, только на пальцах показывали. Мать уже старуха была да и дочка немолода. Оx, и трудно им жилось, и говорить не могли, и слышать, и денег у них не водилось, только что на белый свет глядели. Вот и радость.

И еще кошка у них жила, да такая ласковая кошечка, что и передать трудно, сильно она их любила. А роста сама небольшого была, не выросла почему-то и все, так и осталась небольшой, чуть покрупнее котенка. Она им как могла помогала. Если они чего-то не слышали, так она их толкала или царапала потихоньку, чтоб они внимание обратили.

А дом их, избушка плохонькая, на самом отшибе стоял. Легли они однажды спать и уснули крепко. Вдруг слышат среди ночи кошка теребит их, царапает сильно. Что такое? Соскочили они и свет зажгли. Глядят, а в окно кто-то лезет — кудлатая голова и руки — и уже раму выставил!

Схватили мать с дочкой, что под руку попалось, ухват и кочергу, чтоб отбиться. Да какой там отбиться, со страху все из рук вываливается… Одна кошечка не испугалась, из маленькой и ласковой вдруг в злую и дикую превратилась. Кинулась она тому, который лез, на голову и давай колтуны драть не хуже тигра. Тот закричал благим матом, кое-как отбился от кошечки и обратно в ночь убежал…

Так кошечка помогла им, спасла их, может, от смерти самой. Долго они боялись спать ложиться. А его потом поймали. Через несколько месяцев. Он еще не к одним пытался залезть. Не местный оказался, пришлый бандит. А кошечке после этого стал почет и уважение.

ПЯТЬДЕСЯТ МАРОК

Приехали как-то из Германии немцы на побывку, в отпуск. Когда-то они здесь жили, потом перебрались в неметчину, немцы же. И вот захотелось им на Россию, на свои родные места посмотреть, почти все они в этом селе родились и много лет прожили.

Посмотрели на все, повздыхали, всех обошли, со всеми пообщались, чтоб сердцу была услада. Чтоб было там, в далекой стране Германии, — ведь они же еще и русские как-никак! — что вспомнить.

Получили усладу, бальзам на душу, и обратно уехали. А одной женщине, они с ней много лет бок о бок прожили, подарили за доброе соседство деньги — пятьдесят марок. А женщина эта уже старушкой стала, смотрит на пятьдесят марок и не знает, что с ними делать? Попросила она тогда соседку, которая помоложе, чтоб та сбегала, разменяла эти марки и купила ей что-нибудь сладенького. Очень ей сладенького захотелось.

Сбегала соседка, сделал все как надо, разменяла, купила ей сладенького и сдачу отдала.

Да прослышал об этом ее сын. Прибежал с невесткой и налетел на нее ястребом.

— Что это вы, мамаша, делаете? Почему вы мне-то не сказали, что вам дали пятьдесят марок?!

— Так сладенького мне, Витя, захотелось. Пенсию-то я тебе отдаю… стала оправдываться старушка.

А сын еще пуще:

— Да разве так делают, мамаша? Что я сам не смог вам сладенького купить? Просите чужих людей!

Испугалась старушка, отдала ему деньги, которые остались. Схватил он деньги.

— Вот, видите, что натворили! Была бумажка в марках, а остались — одни рубли! Что теперь делать-то прикажете?