Глава 18
Клэй
Я всю неделю держался подальше от Джианы.
Это было все равно, что отказать себе в удовольствии прыгнуть в освежающий
источник в жаркий летний день, все равно что ограничить себя в питье воды, когда я страдаю от обезвоживания, но я должен был это сделать.
Я увяз слишком глубоко.
Почти неделю назад Джиана отвела меня в обсерваторию, чтобы отвлечь от мыслей о моей маме, хотя она и не знала всего, что произошло. Она каким-то образом знала достаточно, чтобы не давить на меня, когда я сказал, что не могу говорить об этом, и она каким-то образом заботилась достаточно, чтобы не оставлять меня в покое - даже когда каждый знак, который я подавал, был холодным.
Она знала, даже не сказав мне ни слова, что мне что-то нужно. Она знала, что мне нужно.
И она позволила мне раствориться в ней.
Это преследовало меня всю неделю, каково это - разрываться из-за нее, когда она разрывается из-за меня. Все это было под видом урока, но я знал, что, если быть честным с самим собой, это было не то, чем это было для меня.
Я хотел ее.
Я так сильно хотел ее, что в моей груди зияла дыра всякий раз, когда я не был с ней.
Я даже больше не думал о Малие, и, возможно, уже некоторое время не думал. Я не мог понять, когда это изменилось, когда мое внимание сместилось, но я знал, что сдвиг был фундаментальным. Я знал, что теперь каждый раз, когда я хотел дотронуться до Джианы, это было не потому, что кто-то наблюдает за нами и докладывает моей бывшей.
Это было потому, что я хотел прикоснуться к ней, обнять ее, попробовать ее на вкус. Но это было не то, чего она хотела.
Я всю неделю морил себя голодом по ее вниманию, чтобы напомнить себе, чтобы вбить в мой тупой череп, что она хотела другого мужчину, а я был просто глупым панком, который согласился помочь ей заполучить его.
Нет, чья это была идея?
Разочарование боролось с благодарностью в моей душе всю неделю, независимо от того, как я пытался справиться с этим в тренажерном зале или на поле. Я был поглощен чрезмерным анализом каждого момента, который мы провели вместе, задаваясь вопросом, почему мне потребовалось так много времени, чтобы по-настоящему увидеть это, по-настоящему понять, что я чувствую.
И я не знал, какую эмоцию я испытывал больше.
Я был зол на себя, на нее, на Шона и Малию, обоих. Я был потрясен ситуацией, даже мыслью о том, что Шон прикасался к ней так, как я.
И все же, если бы это было так, если бы это был единственный способ заполучить ее... Я был благодарен.
Я бы воспользовался каждым украденным моментом, каждым фальшивым поцелуем, каждым уроком, который она позволила бы мне преподать ей. Я бы превратил себя в песок и позволил ей оставить меня в конце концов, если бы это означало, что я должен впитать все, чем она была прямо сейчас.
Дурак, вот кем я был.
Дурак, который не переставал играть в игру, в которой, как он знал, проиграет.
Контраст между Джианой и Малией пронесся у меня в голове. Я не мог не сравнить их, где одна была мягкой, а другая - острой бритвой. Малия получала удовольствие, манипулируя мной, сбивая меня с толку, напоминая мне, как мне повезло, что она у меня есть, и как легко я могу ее потерять - точно так же, как я потерял ее. Раньше я получал удовольствие от того, насколько она была уверена в себе, от игр, в которые она любила играть. Это был кайф, погоня.
Но Джиана была полной противоположностью.
Она знала еще до того, как я осознал, что это проблема, что я ставлю других выше себя больше, чем следовало бы, что я позволяю Малие и даже моей собственной семье ходить вокруг да около, потому что это то, чего от меня всегда ожидали. Она напоминала мне при каждом удобном случае, что я достойный, что я хорош, что я куда-то иду.
Мой желудок скрутило, когда я поправлял галстук перед грязным зеркалом в своей комнате в общежитии, зная, что я не смогу избежать ее сегодня вечером. Всю неделю было достаточно тяжело игнорировать сообщения или говорить ей, что я занят, не смотреть в ее сторону каждый раз, когда она была на поле или в кафетерии, корректировать свое расписание, чтобы не находиться с ней в одном месте слишком долго.
Но сегодня был командный аукцион.
Это было ее мероприятие.
И я знал, что мне будет больно видеть ее, быть рядом с ней, даже находиться в
одной комнате.
Это убило бы меня.
И все же я жаждал этого.
Это было отвратительно и ядовито, и я больше не мог отличить хорошее от плохого, не тогда, когда я поворачивался по сторонам и смотрел на свое отражение в зеркале, разглаживая руками полностью черный смокинг, который я взял напрокат на ночь. Я был в таком же смятении, как и тогда, когда оставил ее в обсерватории на прошлой неделе, когда выключил свет и вышел из общежития, сказав своему соседу по комнате и товарищу по команде, что встречусь с ним на стадионе.
Мне нужно было идти одному.
Осень приветствовала меня, когда я прогуливался по кампусу, игнорируя взгляды, которые я получал от различных групп девушек, когда проходил мимо них. Я держал руки в карманах, прислушиваясь к шуму ветра в кронах деревьев и наблюдая, как все больше и больше разноцветных листьев падает на землю.
Я бы солгал, если бы попытался убедить себя или кого-либо еще, что ситуация с моей мамой не усугубляет мой стресс. Я разговаривал с ней каждую ночь, и каждый раз было одно и то же. Она тратила свои дни на выпивку или занималась Бог знает чем еще, ее слова всегда были невнятными и искаженными сквозь слезы, когда мы разговаривали.
И впервые в своей жизни я не только осознал, что мне нужна помощь.
Я был готов просить об этом.
Тем не менее, моя грудь горела огнем, когда я вытащил свой телефон из кармана, пролистывая до папиного имени. Я нажал на него, прежде чем смог отговорить себя от этого, остановившись на скамейке у фонтана кампуса.
— Сынок, – поприветствовал он, его глубокий голос был знакомым до боли. — Рад тебя слышать. Готов к завтрашней большой игре?
Я остановился, сбитый с толку его радостью, тем, каким спокойным и умиротворенным он был. Он был таким с тех пор, как ушел от мамы.
С тех пор, как он покинул нас.
Совершенно новая жизнь встретила его по другую сторону этого развода, та, в которой я больше не была уверен, что куда-то вписываюсь. У него был свой офис в Атланте, его огромный дом в пригороде, его идеальная лужайка, идеальные дети и идеальная жена. За пределами футбола у нас не было ничего общего.
Он больше ничего обо мне не знал.
— Провиденс жесток, – продолжил он, когда я не ответил, ошибочно приняв мое молчание за нервозность по поводу игры. — Их нападение быстрое и хитрое. Но ты чудовище. Ты устроишь им ад. Будь агрессивен и не ленись во втором тайме - именно там они обычно наносят наибольший урон.
— Я не беспокоюсь об игре – наконец сказал я.
— Хорошо. Тебе не следует этого делать. Ты…
— Маме нужна помощь.
Я был удивлен глубиной своего собственного голоса, тем, как ровно слова
вырывались из моего горла. Я знал, что это тоже удивило моего отца, потому что он замолчал, прочистив горло после долгой паузы.
— Твоя мать меня больше не касается.
— Да, я знаю. Ты бросил ее и своего первого сына много лет назад.
— Клэй, – предупредил он, как будто я перешел черту. Этот глубокий рокот его голоса заставил меня остановиться, заставил волосы на затылке встать дыбом, как это всегда бывало перед тем, как я пробовал что-то рискованное - например, новую игру на поле.
— Это правда, и ты это знаешь. И знаешь что? Все в порядке. Честно говоря, так оно и есть. Я продолжаю жить без тебя.
— Без меня? – он вмешался. — Как ты думаешь, кто помог тебе заплатить за то, чтобы ты поступил в колледж в Бостоне? Кто купил тебе ноутбук, и твой движущийся грузовик, и..
— И кто звонит мне только после игры? Кому не о чем со мной поговорить, кроме футбола? Который знает все о моих сводных братьях и абсолютно ничего обо мне?
— Не будь смешным. Я..
— Назови хоть что-нибудь, что ты знаешь обо мне, кроме моей позиции на поле. Я подожду.
Мой нос вспыхнул, когда я подавил желание продолжать, поскольку я боролся с тем, чтобы быть достаточно тихим, чтобы моя точка зрения дошла до меня. И это произошло. Я знал, что это так, потому что мой отец больше не сказал ни слова.
— Я не завидую тебе, – наконец сказал я, успокоившись. — Я люблю тебя. Я понимаю. Я знаю, какой мама может быть... очень, – признался я. — И я знаю, что она не была подходящей женщиной для тебя. Но ей нужна помощь, папа, а я не могу сделать это сам.
Он испустил вздох.
— Дай угадаю - ее недельный любовник оставил ее, и теперь она в полном беспорядке.
— Они встречались несколько месяцев, – уточнил я. — Но да. И он заботился о ней, а теперь у нее нет работы, и она живет на те небольшие деньги, которые я могу позволить себе отправлять домой.
— Ну, и чья же это вина? Она сделала это с собой.
Я покачал головой.
— Она никогда не знала, что это будет ее жизнь, папа. Предполагалось, что это ты будешь заботиться о ней. Когда вы познакомились с ней, вы знали, что она даже не окончила среднюю школу. Она никогда не хотела делать карьеру. Она хотела семью. – Я сделал паузу. — Она хотела тебя.
— Чего она хотела, так это поджечь меня, контролировать и унижать, пока я не потеряю себя, – рявкнул он на меня. — Что-то, о чем ты должен немного знать после знакомства с Малией, я полагаю.
Моя челюсть сжалась.
— Не говори о ней так, как будто ты ее знаешь.
— Возможно, я не все знаю, но я знаю эту девушку. Я знаю ее отца. И я знаю достаточно, чтобы сказать тебе, что ты маменькин сынок до мозга костей, потому что ты даже искал ее в девушке, на которой хотел жениться. – Он усмехнулся. — Слава богу, ты увернулся от пули.
Что-то в его словах задело меня, не потому, что они были оскорблением, а потому, что в них была правда - правда, которую я не хотел видеть или признавать.
— По крайней мере, у Малии есть отец, который активно участвует в ее жизни, – выплюнул я в ответ. — В моей жизни. Ты знаешь, он пролетел через всю страну, чтобы посмотреть, как я играю. Он был здесь на последней домашней игре. И угадай, кто не может сказать то же самое?