Когда скорость превысила какой-то предел, само пространство свернулось вокруг меня в бескрайний темный тоннель, в конце которого забрезжил яркий, но не слепящий белый свет, манящий своим мягким ласковым сиянием. Свет становился все ближе и ближе, и его искрящиеся потоки все плотнее и плотнее овевали меня, и при соприкосновении с ними я слышал чарующие и торжественные звуки, будто ангелы трубили в фанфары... И вот настал тот долгожданный момент, когда я полностью окунулся в этот уютный светящийся мир, и уже не стало никакого движения, а были лишь покой и радость.

Навстречу мне вышел искрящийся любовью Занзибаров, и я тотчас понял, что это уже не тот Занзибаров, которого я знал на Земле, а "Занзибаров" в кавычках, как бы актер, игравший прежде роль земного Занзибарова, и мы тепло обнялись с ним, как, должно быть, обнимаются после удачной премьеры друзья-артисты, представлявшие на сцене заклятых врагов. "Пошли, - сказал мне "Занзибаров", - я отведу тебя к Нему". Мне сразу же стало ясно, что Он - это Он, и я с готовностью пошел за Занзибаровым, не задавая ненужных вопросов. И я увидел Его... Он был в белых, сотканных из света, просторных одеждах, и лик Его был озарен всепрощающей родительской любовью.

- Зачем ты так рано пришел сюда? - спросил Он строго, но без упрека.

- Мой человеческий ум слаб, - признался я. - Я не знал, как поступить, и решил, что это лучший выход.

- Это последний выход, и потому не лучший, - сказал Он. = Ты должен вернуться обратно.

- Я не хочу возвращаться, - возразил я. - Там ложь и разврат, жестокость и грязь... Я не в силах исправить мир людей, и только сам погрязаю в грехе. И потом... я не хочу снова умирать!

- Ты должен вернуться, чтобы завершить свою миссию, - мягко настаивал Он.

- Но я не могу понять, в чем она заключается... Скажи мне! - взмолился я.

- Я не могу тебе сказать, пока ты ее не выполнишь, а после ты и сам узнаешь, - ласково, как ребенку, улыбнулся Он мне. = Ты должен сам понять. А теперь тебе надо идти - ты должен торопиться!

Он подал знак "Занзибарову", и тот вывел меня через открывшийся в световом полотне проем в полутемный длинный коридор, освещавшийся за счет света, который пробивался через щели из-за множества дверей. Ближайшая дверь, сделанная, на вид, из толстого листа прочной стали, сильно выгибалась и дрожала, готовая вот-вот сорваться с петель, а за ней гудел, беснуясь, мощнейший световой ураган, выбивающийся из-под нее ослепляющим сквозняком, и свет тот внушал таинственный страх, который мучительно хотелось преодолеть, чтобы узнать Последнюю Великую Тайну или даже Великую Последнюю... Завороженный, я метнулся к этой двери, но "Занзибаров" ловко поймал меня и оттащил, и я вдруг почувствовал облегчение, будто вырвался из смертельной западни... "Нужно искать дверь, за которой меньше всего света", - сказал знающий "Занзибаров".

Мы пробежали вдоль целого ряда интенсивно светящихся дверей и распахнули белую легкую дверцу, из-под которой струилось тихим ручейком ровное голубоватое свечение... Нашему взору предстала залитая каким-то неестественным светом, бледным и ярким одновременно, огромная комната без стен и потолка, в которой стоял просторный стол, а вокруг стола - прозрачные люди в зеленых халатах и белых марлевых повязках. Я отшатнулся в испуге, и, осторожно закрыв дверь, мы помчались дальше, пока не остановились у массивной резной двери, под которой трепетала золотистая полоска света. Мы потихоньку просунули головы в эту тяжело отворившуюся дверь, и увидели необъятных размеров зал, слабо освещенный дрожащим светом канделябров. Высокие стенызала были завешаны причудливыми гобеленами мягких тонов, а по украшенному паркетной мозаикой полу передвигались в неспешном и плавном танце под клавесинную музыку маленькие и странные, но симпатичные существа: пухленькие, с круглыми детскими мордашками и слюдяными крылышками, как у стрекоз.

- Пошли дальше! - сказал я "Занзибарову", убирая голову обратно за дверь.

- Дальше идти нет времени, - ответил он. - Давай пройдем через зал вон к той двери, - он показал на маленькую, точно потайную, дверцу в боковой стене зала.

- А если там западня? - усомнился я.

- Придется рискнуть.

"Занзибаров" первым вошел в зал, увлекая меня за собой. Не успели мы пройти и нескольких шагов, как маленькие подвижные существа вовлекли нас в свой танец и закружили в хороводе. Свечи разгорались все сильней, музыка становилась все громче, а мы с "Занзибаровым" все энергичнее выделывали замысловатые па... И тут я с ужасом почувствовал, как у меня за спиной отрастают аккуратные крылышки, а сам я, помимо своей воли, время от времени вспархиваю к потолку, чтобы выкупаться в плотном ярко-золотистом свете. Я отыскал взглядом "Занзибарова": его голова, руки и ноги стали совсем крошечными, и он напоминал теперь в своем увлеченном порхании отвратительно-красивую крылатую личинку. Я с трудом выдернул его из этого заразительного хоровода и протащил, упирающегося, к заветной дверце. Забыв обо всех предосторожностях, я настежь распахнул дверцу и, ввалившись вместе с "Занзибаровым" в открывшийся сумрачный проем, плотно захлопнул ее с облегчением.

- Ты что, сдурел? - спросил я только теперь опомнившегося "Занзибарова".

- Извини, увлекся, - вздохнул он, обрывая с моей спины ломкие крылышки.

Придя в себя, мы огляделись и увидели, что находимся в совсем темном коридорчике, в котором была видна всего одна дверь, кроме той, через которую мы вошли. Растворив со ржавым скрипом эту кованую железом дверь, мы очутились на пороге клетушки с каменными стенами и крохотным окошком под потолком, через которое мягко пробивался пыльный сноп вечернего солнца, окрашивая грубые шершавые стены в нежный латунный цвет. "Давай останемся здесь, - предложил я "Занзибарову". - Тут тихо и уютно, да и свет совсем не яркий". В ответ "Занзибаров" выразительно постучал пальцем по виску: дурак, это же камера смертника! Меня передернуло, и я поспешно захлопнул дверь этой ловушки, оставшись в полной темноте. "Занзибаров!" - позвал я, ничего не видя перед собой. Никто не ответил. Я пошарил руками в темной пустоте и нащупал мягкую, будто обшитую дерматином, дверь. Не теряя времени на раздумья, откуда она взялась, я толкнул ее ногой и попал из полной темноты в абсолютную черноту. Мне стало страшно, и это был уже не тот возвышенный страх, который я испытал перед первой ослепительно-таинственной дверью, а самый обычный животный ужас, ложащийся тяжелым грузом на сердце и провоцирующий предательское бурчание в желудке...

"Нет, не может быть, чтобы была абсолютная темнота, потому что нет ничего абсолютного", -я стал отчаянно всматриваться в черноту объявшей меня пустоты, и чем дольше и дальше я в нее всматривался, тем больше она давила на меня, и я почувствовал, что это уже не сама пустота, а некий ее густой тяжелый концентрат вязко пропитывает все мое сознание. В этом черном концентрате, как в тяжело кипящей смоле, стали образовываться моментальные прорывы с безобразными рваными краями, и сквозь эти прорывы, как через мутное стекло, я увидел полукруг сведенных макушками человеческих голов. В то же время я неприятно ощутил свое ноющее тело и обнаружил, что лежу на чем-то жестком и колком с закрытыми глазами... Разлепив веки, я увидел все те же головы склонившихся надо мной людей. Сам я лежал совершенно голый на мокром и колючемсинтетическом ковре и дрожал от холода.

- Закутайся, водолаз! - бросил мне седой сдернутое с кровати одеяло.

- М-м-мерси, - простучал я зубами.

- Насилу откачали, - буднично сказал он, закуривая.

- Юрий Палыч, принесите коньяку, - попросил его Иван Иваныч.

Кивнув на дверь двум своим подручным, седой вместе с ними вышел, чтобы всего через полминуты вернуться с пузатым "Наполеоном" и тонкими ломтиками лимона на подносе.

- Выпейте с нами, - сказал ему Иван Иваныч, имея ввиду "вы заслужили".

Мы молча опрокинули по стопке, и седой почтительно, как сценический лакей, удалился.