- Мощная идея, - достаточно серьезно заметил кто-то.
- А за чем очередь? - взволнованно спросил я Мишку.
- Спроси уж прямо, старик, "что дают?", - заржал он в ответ.
- А все же? - настаивал я.
- Ну, скажем... - замялся Мишка, очевидно, соображая, как бы поэффектнее сострить.
- За помидорами, - подсказала ему высокая девушка в алой косынке с выбивающимися из-под нее ржаными кудряшками.
- Почему за помидорами? - спросил Мишка, удивляясь тому, что это не похоже на остроту.
- Потому что я их люблю, - просто ответила девушка.
- Поразительно! - сказал я сквозь общий смех, вспоминая, как не так давно Сизова действительно выгнали из очереди за помидорами.
Когда смотрины закончились, Мишка завел древний патефон, и начались танцы под шуршащие "Амурские волны". Я пригласил на вальс высокую блондинку - любительницу помидоров.
- Как вас зовут? - спросил я, топчась в обнимку с ней в тесной комнате.
- Марьяна, - ответила она.
- Оригинальное имя.
- Очень! - расхохоталась она. - Всех подружек саньков зовут так. Здесь все - или Санька, или Марьяна.
- Не все, возразил я, прозрачно намекая на себя.
- Да что вы говорите! - весело состроила она мне глазки.
- Меня зовут Зоро, - сообщил я ей по секрету на ухо.
- Симпатичное имя, - похвалила она, - только немного бандитское...
"Сизов наверняка затащил бы ее сейчас в ванную, как некогда свою будущую жену, - сказал я себе, - но я не сделаю этого, потому что не хочу опошлять такой чудный вечер". Моя партнерша тотчас почувствовала, что я настроен вполне миролюбиво, и мы очень мило провели с ней остаток ночи, беспрерывно вальсируя и болтая о всякой ерунде. "Бедный Сизов, - вздохнул я про себя, засыпая под утро в кресле в обнимку с обвившей мою шею очаровательной блондинкой, - он не дожил до этого дня, так и не став ни мессией, ни настоящим человеком".
9. Бегство в Египтовку
Весь остаток недели я безвылазно провел в мишкиной квартире, наблюдая за тем, как он малюет свои шедевры, или же просто сидя у окна и любуясь кружением снежного пуха - снег вылил, не переставая ни на минуту, и уже весь город был выкрашен в белый цвет, а улицы вздыбились по обочинам высокими сугробами, сахарно искрящимися в пастельно-сиреневом свете неоновых фонарей. Впервые в жизни я ровным счетом ничего не делал и никуда не торопился, и на душе у меня было спокойно, потому что я знал, что впереди меня ждут великие дела и грандиозные свершения, но для них еще не пришло время. Я наслаждался тишиной и спокойствием, чувствуя себя полководцем, который осматривает на заре поле предстоящего сражения и с умилением вслушивается в стрекот кузнечиков в забрызганной росой траве и в пение жаворонков в прозрачно-синем небе, слишком хорошо при этом понимая, что через несколько часов в изумрудном ковре травы будет выжжена бескрайняя дымящаяся дыра, а небо станет непроницаемо-коричневым от копоти и смрада... И кто вспомнит про несчастных кузнечиков и жаворонков, когда в грохоте взрывов, лязге стали и предсмертных воплях сшибутся между собой две грозные армии, готовые биться до победного конца?! Я смотрел из окна на передвигающиеся по белому полю фигурки людей, и мое сердце наполнялось щемящей любовью к ним, ибо одному мне дано было знать о готовящемся на небесах сражении армий Добра и Зла, в котором людям отводилась роль отнюдь не ратных воинов, а беспомощных в своем непонимании сути происходящегокузнечиков. О, сколько их еще будет раздавлено колесницей истории! "Господи, будь милостив к ним", - шептал я про себя, чуть не плача.
Наконец, сердце мое настолько переполнилось жалостью к людям, что в ночь с субботы на воскресенье я долго не мог уснуть, а когда уже под утро сознание не выдержало и провалилось в темную пустоту, я вдруг увидел на черном бархате поглотившего меня космоса загорающиеся алмазными искрами буквы:
ЗЭТАЙММЭЙКАМФОРДУМЗДЭЙКРЭКВЕНШЭДОУЗОФАНБИИНГРАЙЗ...
и так далее, много букв, которые явно несли в себе какой-то смысл, но этот смысл был скрыт от меня, и я чувствовал, что сам я не смогу его разгадать и что мне должен помочь в этом кто-то, но кто? Я видел эти буквы всего несколько секунд, но они прочно врезались мне в память, и, проснувшись, я дал себе клятву хранить их, как в надежном ларце, в своей черепной коробке, пока не найду ключа к разгадке их тайного смысла, который представлялся мне чудесным, так я был убежден в том, что он несет в себе великое откровение.
В воскресенье вечером я решился выйти на улицу, чтобы подышать перед сном свежим воздухом. Мишка одолжил мне для конспирации свое пальто и шапку и, кроме того, я замотал рот и нос шарфом, будто болею ангиной и не могу дышать морозным воздухом. В таком вот полубандитском виде -настоящий Зоро! - я отправился на вечерний моцион.
Битый час я протолкался на автобусных остановках и в очередях, узнавая от случайных собеседников, в основном = подвыпивших мужиков, последние известия и просто слухи. Интересовало меня, прежде всего, не слышно ли что-либо о гибели расклеивавшего листовки паренька, но никто ни словом не обмолвился про это, а сам я напрямую спрашивать не решался. В местных газетах об этом случае также не упоминалось, и это было странно, потому что даже при нынешнем высоком уровне преступности убивают в Углове не каждый день, а тут еще и сам собой напрашивался вывод о политических мотивах преступления... Поразмыслив, я пришел к выводу, что демократы и консерваторы договорились не раздувать этого дела до окончания следствия: консерваторы-коммунисты, очевидно, боялись, что и без того злой на них народ возьмется за топор и пойдет на штурм райкома, а незакрепившиеся у власти демократы - что их могут обвинить в "кровавой провокации".
Как бы то ни было, про убийство паренька ничего не было слышно, а говорили в основном про субботний митинг, про то, сколько на нем было милиции, которая, кстати, непонятно кому подчиняется - демократическим "советам" или партийным органам, - про то, что радикалов не удалось спровоцировать, а консерваторы заявляют, мол, милиция была на высоте, хотя на самом-то деле она просто растерялась, увидев бескрайнее море народа, и теперь консерваторы добиваются привлечения армии к обеспечению соблюдения моратория на митинги и демонстрации. А еще я узнал от одной разговорчивой женщины, что Угловскому мессии не дали выступить на митинге, и теперь он находится под домашним арестом... Услышав это, я не смог сдержать улыбки, ведь я и правда посадил самого себя под домашний арест!
Я толкался среди людей, и меня не покидало чувство, будто мне в этот вечер предстоит некая волнительная встреча, и эта встреча на самом деле произошла... Уже возвращаясь к Мишке, я проходил мимо ресторана "Лазурный берег", и с расстояния в несколько шагов увидел, как из распахнутой швейцаром двери вышли Занзибаров и Ольга. Они были немного навеселе, и, очевидно, в продолжение какого-то игривого разговора, начатого еще в ресторане, Занзибаров что-то шепнул на ухо Ольге перед открытой шофером задней дверцей дожидавшейся их черной "Волги", бесстыже блестящей своей новизной, а она, прежде чем впорхнуть в эту холодно отсвечивающую заиндевелым металлом клетку на колесах, прощебетала нечто в ответ, чмокая Занзибарова в пухлую щечку и тутже стирая пальчиком след от губной помады. "Проститутка!" - сказал оживший во мне Сизов, провожая грустно-злым взглядом окутанную в клубы углекислого пара "Волгу". И напрасно я пытался заверить Сизова, которого, казалось, навечно похоронил в своей душе, что мне это безразлично и что это есть в сущности ничто по сравнению с ожидающими меня великими делами, - в ответ на все мои заверения Сизов твердил лишь одно: "Она - блядь, а ты - мудак!"
Вернувшись к Мишке, я неторопливо разделся, улегся на диван и стал мысленно препарировать свои чувства. "Нет, так не годится, - сказал я себе, заглушив, наконец, в себе доставшиеся в наследство от Сизова животные инстинкты, - как раз в то время, когда я должен собраться с мыслями и проникнуться грандиозными космическими идеями, которые наполнят мои глаза светом истины и дадут мне неиссякаемую чудотворную энергию, необходимую для борьбы с силами Зла, от исхода которой будет зависеть, быть может, судьба всей вселенной, рудиментарный Сизов, как настоящий дьявол-искуситель, навязывает мне свою замешанную на голой похоти ревность, не достойную не то что мессии, а и простого культурного смертного. "Это элементарная ревность", - обращался я к Сизову в попытке урезонить его, но он мне отвечал в своей манере: "Если бы ты был настоящим мессией, то от тебя не отворачивались бы бабы, потому что они любят выдающихся людей. Вот, скажем, Занзибаров..." - "Подлец! - не выдержал я. - Ты мне наносишь удар ниже пояса, пытаясь играть на моем самолюбии, но знай же, что мне чуждо самолюбие, и я немедленно докажу тебе это!"