Не помню, когда в последний раз смеялась так сильно, что у меня болят мышцы живота. Встав с постели, хватаю со стула свитер и облачаюсь в него, затем роюсь в ящике, отыскивая пару кашемировых чулок, доходящих до середины бедра. Когда дверь снова открывается, заставляю себя не смотреть на Остина, пока он не рычит:

— Ты это не наденешь.

Повернув к нему голову, хмурюсь и спрашиваю:

— Что?

— Чулки. — Он качает головой, уголки его губ опускаются. — Ты их не наденешь.

— Почему?

— Мудак все еще здесь.

— Остин, я помню. — Закатываю глаза и, поправив мягкую ткань, встаю.

— Сними их.

— Нет. — Скрещиваю руки на груди, но затем мое тело двигают назад, икрами я ударяюсь о кровать, и падаю, подпрыгнув на матрасе. — Какого черта ты делаешь?

Я взвизгиваю, когда мои ноги поднимают вверх. Пытаюсь вырваться, но он одной рукой удерживает обе ноги и, пока я в борьбе перекатываюсь и мечусь взад-вперед, стягивает один чулок, потом другой.

— Отдай! — кричу я.

— Ни хрена. Надень обычные носки.

— О боже, верни их сейчас же.

— Ты не наденешь эти проклятые штуки, так что смирись, — огрызается он.

— Ты не можешь указывать мне, что надевать! — почти ору я.

— Я только что это сделал, — говорит он, отходя от меня.

— Остин, да поможет мне бог. — В отчаянии я откидываю голову назад. — Верни их сию же секунду, или я надеру тебе зад.

— Попробуй, детка, и я тебя отшлепаю, — рычит мужчина, наклоняясь ко мне.

— Не верю, что ты только что угрожал отшлепать меня.

— Угрожал и отшлепаю. — Остин скрещивает на голой груди руки, в одной из которых болтаются мои чулки.

— Пожалуйста, отдай мне чулки. — Я пробую другую тактику, надеясь, что более мягким тоном заставлю его понять, насколько это глупо.

— Нет.

— Прекрасно. — Я пожимаю плечами, иду к ящику и нахожу пару другого цвета. Полагаю, моя позиция ясна, но он выхватывает их у меня, присоединяя к тем, что уже держит в руке.

— Почему ты так нелепо себя ведешь?

— Я уже сказал, мудак все еще там.

— Да какое он имеет отношение к тому, что ты взял в заложники мои чулки?

— Войдя в комнату, моей первой мыслью было, что я хочу тебя — в этих чулках и ни в чем больше, чтобы ты обхватила мою талию своими длинными ногами, пока я буду тебя трахать, — рычит он.

Дыхание вырывается из меня с внезапным свистом, голову заполняет образ: я под ним, мои ноги вокруг его бедер, наши лица близко друг к другу, а потные тела движутся в едином ритме.

— Ох.

— Да, ох.

Остин запихивает чулки обратно в ящик и захлопывает его, затем поднимает с пола рубашку и натягивает ее через голову. Наблюдаю за ним, все еще ошеломленная его словами. Знаю, он сказал, что ответил на мой поцелуй, и я вижу, как что-то меняется, но признание в том, что он меня хочет — не то, что я когда-нибудь снова предполагала от него услышать.

— Что происходит? — спрашиваю, даже не уверенная, достаточно ли громко говорю.

Он изучает мое лицо, делает ко мне шаг, и, наклонив голову в сторону, касается губами моего уха, шепча:

— Нечто прекрасное, ягненочек. — И прежде чем отступить, прижимается к моим губам в легчайшем поцелуе, затем открывает дверь и выходит из комнаты, оставляя меня бороться за каждый вздох, но в кои-то веки не от боли.

Мне требуется несколько минут, чтобы набраться храбрости и выйти из комнаты, сделав это, я иду на кухню, видя картину, которую никогда не думала, что увижу. Остин, в джинсах, рубашке и босой, наливает кофе, а Кен, одетый почти так же, как Остин, стоит ко мне спиной с чашкой кофе, опираясь на стойку. Переводя взгляд с одного на другого, мне хочется развернуться и уйти до того, как кто-то из них меня заметит.

— Детка, хочешь кофе? — спрашивает Остин, и я перевожу взгляд с него на Кена, краем глаза замечая, как тот напрягается. Я поворачиваюсь к нему, и наши взгляды встречаются, заставляя внутренности скрутиться от беспокойства. Я его больше не люблю. Честно говоря, он мне даже не очень нравится как человек, но когда-то я его любила. Может, не всей душой, но часть меня любила его достаточно, чтобы хотеть провести с ним весь остаток жизни. Но если быть с собой честной, не произойди того, что случилось, оставайся он мне верен, не знаю, какими бы сейчас были наши отношения.

Ногти впиваются в ладони, словно пытаются ухватиться за то чувство, что я испытала несколько минут назад. Когда смотрю в глаза Кена, та пара минут счастья с Остином стирается. Моей щеки касается теплая ладонь. Я поднимаю взгляд, встречаясь с голубыми глазами Остина, и, выдохнув, прикрываю веки, не совсем понимая, как один его взгляд, одно маленькое прикосновение может заставить все вокруг исчезнуть, превратив в ничто.

— Лея, мы можем поговорить? — спрашивает Кен, и я зажмуриваюсь, прежде чем снова открыть глаза, но вместо Кена вижу Остина, он с беспокойством изучает мое лицо.

— Пожалуйста? — нетерпеливо просит Кен.

— Нам не о чем говорить. Я разговаривала с Томом и подаю в суд.

— Я не об этом хочу поговорить. Я подпишу эти гребаные бумаги.

— Осторожнее, — рычит Остин.

— Могу я поговорить со своей чертовой женой? — ревет Кен, и, не успеваю я даже моргнуть, как Остин оказывается перед ним, упираясь в него грудью.

— Не повышай на нее голос. Она тебе ни хрена не должна.

Грудь Кена вздымается, но потом он опускает плечи и сжимает пальцами переносицу.

— Я просто хочу с ней поговорить.

Я кладу руку на спину Остина, чувствуя, как от моего прикосновения его мышцы сокращаются и расслабляются.

— Все в порядке, — мягко говорю я.

— Я не оставлю тебя с ним наедине. Если он хочет говорить, то может сделать это при мне или вообще не делать.

— Со мной все будет в порядке.

— Нет, — твердо говорит он, и Кен с грохотом опускает чашку на стойку, выплескивая кофе.

— Прости, ладно? — рычит Кен, встречаясь со мной взглядом. — Прости, что я никогда не был достаточно хорош. Прости, что не пытался. Мне жаль, что твоя мама умерла, и чертовски жаль, что я тебе изменил.

Сердцебиение усиливается, в ушах шумит, а он продолжает:

— Мне так чертовски жаль, Лея, понимаю, это ничего не изменит, но ты должна знать, что если бы я мог вернуться в прошлое, то сделал бы все по-другому.

Его взгляд мечется от меня к Остину, и скорбь заполняет его черты.

— Но ведь это не имеет значения, правда? Твое место здесь.

С этими прощальными словами он покидает кухню, и через несколько секунд входная дверь открывается и захлопывается, заставляя меня вздрогнуть от резкого звука, отдающегося во всем доме. Закрываю глаза, и меня обхватывают руки, крепко обнимая, защищая. Не знаю, как долго мы так стоим, но, в конце концов, Остин меня отпускает, возвращается к кофеварке, наливает чашку и протягивает мне.

— Поговори со мной. — Он опирается на стойку, подносит кружку к губам и делает глоток. Хотя поза у него небрежная, взгляд оценивающий. Я вижу, как мужчина пытается прочесть мои мысли, чувства, но я сама не понимаю, что происходит внутри меня.

— Не уверена, стоит ли мне говорить с тобой об этом.

— Лея, я знаю, что ты была за ним замужем. Знаю, что ты его любила и трахалась с ним. Не думаю, что ты можешь рассказать мне что-то, что бы меня шокировало.

— Ладно, тогда я не хочу говорить с тобой об этом.

— Поговори со мной, — повторяет он.

— Не помню, чтобы ты был таким властным или надоедливым, — ворчу, делая глоток кофе.

— Пятнадцать лет назад я не был внимателен, и ты от меня сбежала. Я не услышал тебя, когда ты спрашивала, хочу ли я когда-нибудь покинуть это место, думаю ли заниматься в жизни чем-то еще, кроме рыбалки. Лея, я не позволю этому случиться снова, — мягко говорит он. Несмотря на неимоверную нежность, с которой Остин произносит эти слова, они медленно режут меня, вскрывая старые раны, заставляя чувствовать себя перед ним живой и уязвимой.

В носу щиплет, я борюсь со слезами, но все же умудряюсь спросить:

— Что происходит между нами? В один миг ты говоришь, что ненавидишь меня, потом я тебя целую, и ты убегаешь. А потом... потом, этим утром… — Опускаю глаза, чтобы он не видел, как я краснею, словно подросток, а не взрослая женщина.

— Я уже говорил, что не ненавижу тебя. — Остин касается пальцами моего подбородка, заставляя поднять голову, и наши глаза встречаются. — И никогда не ненавидел. Да, поцелуй застал меня врасплох. Твоя мама только умерла, и я не хочу, чтобы ты пользовалась тем, что сейчас происходит между нами, чтобы сбежать от болезненной утраты, а потом, когда снова приведешь мысли в порядок, сожалела бы об этом. Что касается нас с тобой, — его лицо смягчается, а голос падает на октаву, — мы неизбежны, Лея, и я знаю, ты тоже это чувствуешь. Меня тянет к тебе так, что пройди еще пятьдесят лет, я все равно интуитивно бы жаждал тебя.

— Я... — Смотрю на него, и слова застревают в горле. Знаю, он прав; столько всего изменилось, и в то же время то, что было у нас много лет назад, все еще существует, как живое, дышащее существо. Со временем оно изменилось, но по-прежнему хорошо знакомо.

— Детка, поговори со мной, — снова говорит он.

Отступаю на шаг и опираюсь на стойку, делая глоток кофе и приводя мысли в порядок.

— Понимаю, это глупо, но я чувствую себя виноватой. Когда я обвинила его в измене, он даже не извинился. Он заставил меня чувствовать, что это я заставила его вступить в отношения с другой. — До сих пор, словно пощечину, ощущаю те слова, которые он выкрикивал мне на кухне в тот день, когда я увидела их переписку с Кортни, говорившую, что между ними нечто большее, чем просто деловые отношения. «Ты не любишь меня, вот я и нашел ту, кто любит», — вот что он мне сказал, когда я спросила «почему».

— Можно тебя кое о чем спросить? — Я киваю, давая ему разрешение. — Если бы вся эта ситуация сложилась точно так же, — твоя мама нуждалась в тебе, но ты бы все еще была замужем, — ты бы ко мне пришла?

— Имеешь в виду, завела бы я с тобой интрижку? — спрашиваю я.

— Да, у нас был бы роман, ты бы захотела выяснить, что между нами, будучи замужем за другим?