Глава 7

Лея

Три недели. Три недели понадобилось для того, чтобы у мамы, которая держалась так мужественно, все изменилось к худшему. И хотя я заставляла себя верить, что готова встретиться лицом к лицу с ее уходом, ничто не могло подготовить меня к тому, что это произойдет у меня на глазах.

— Привет.

Смотрю на Ронду и чувствую, как на глаза снова наворачиваются слезы. Без нее, Бена и Остина я бы пропала.

— Привет, — тихо говорю я и чувствую, как ее рука скользит по моей спине, а голова склоняется мне на плечо.

— Так ей хорошо, — серьезно говорит она.

— Да, — соглашаюсь я; мама выглядит, словно мирно спит.

Три недели назад я вернулась домой после того, как провела день с Остином, и все ей рассказала. Мы поговорили об офисе Ларри, о том, насколько он идеален, и о моем предложении. Я рассказала ей о доме Остина, о том, как много он сделал и как там красиво. Мы поговорили об отце, и я видела — мы обе смирились с его потерей. За последние три недели мы много разговаривали, но каждый день я замечала, что ее энергия истощается, отчего она стала проводить все больше и больше времени в постели, пока два дня назад я не вошла к ней в комнату, чтобы разбудить к обеду, а она не проснулась.

Я перепробовала все, что было в моих силах, чтобы заставить ее очнуться, но ничего не добилась. Мне ужасно хотелось вызвать «скорую», но я знала, что в составленном мамой и Рондой плане ухода указано позвонить Ронде, поэтому позвонила ей. В тот момент я даже не помню, что сказала. Не имею представления, был ли смысл в моих словах, но Ронда, должно быть, поняла, потому что появилась вскоре после этого, когда я все еще пыталась разбудить маму. Я понятия не имела, насколько быстро все может измениться и пойти под откос.

— Мне очень жаль, — говорит Ронда, выводя меня из задумчивости.

— Мне тоже. — Беззвучно плачу, наблюдая, как одна из медсестер накладывает свежий кодеиновый пластырь маме на грудь, а затем снова укрывает ее одеялом.

— Я буду здесь до семи, так что, если понадоблюсь, просто нажмите на кнопку вызова, — нежно улыбаясь, говорит мне Лив, медсестра хосписа, которая ухаживает за мамой.

— Спасибо, Лив. — Я сжимаю ее руку, после чего она выходит из комнаты.

— Я знаю, что она хотела остаться дома, но для тебя и для нее так будет намного легче, — говорит Ронда, когда я подхожу к кровати.

— Полагаю, так будет лучше. Не думаю, что смогу остаться в доме, если буду знать, что она там умерла, — говорю я, чувствуя себя виноватой.

— Лея, это понятно, и ты имеешь право так себя чувствовать, — тихо говорит Ронда, но я все равно испытываю вину за то, что не дала маме всего, чего она хотела.

— Спасибо, что уладила дела с больницей.

Поскольку мама должна была находиться дома, пришлось перевести нескольких пациентов в больницу, чтобы у нее была здесь своя комната.

— Ты же знаешь, я сделаю для вас все, что угодно.

— Знаю, — соглашаюсь, садясь в изножье кровати рядом с мамой. — В глубине души я задаюсь вопросом, знала ли она каким-то образом, что это произойдет.

— Что ты имеешь в виду?

— Перед сном она взяла мое лицо в ладони и поцеловала в лоб, прошептав, что любит меня, а затем вышла из гостиной и легла спать. — Хотела бы я тогда знать, что это последний раз, когда я слышу ее голос или могу ее обнять.

— Возможно, у нее было предчувствие, — говорит Ронда, отчего я чувствую себя менее сумасшедшей.

— Она еще здесь, а я уже скучаю по ней, — шепчу, чувствуя, как по щекам катятся слезы.

— Тебе следует разговаривать с ней. Некоторые исследования показывают, что даже если человек находится без сознания, он все равно слышит, что происходит вокруг.

— Она ничего не ела.

— Ей хорошо, — спокойно уверяет Ронда.

— Мама ничего не ела и не пила. Как долго она так протянет? — Всхлипываю, реальность наступает. Это конец.

— Никто не знает наверняка, — говорит она, садясь на стул рядом с кроватью.

Четыре дня. Четыре дня потребовалось, чтобы мама сделала свой последний вздох. Четыре дня я пересказывала все истории, которые могла вспомнить о ней и папе, о нашей семье. Обо всем, что только приходило в голову. Я не знала, слышит ли она меня, но не могла остановить поток слов или слез, слушая ее дыхание, запоминая звук, время между вдохами и их продолжительностью, пока она не вдохнула очередной раз, и комнату не заполнила тишина. Я долго ждала, не сделает ли она еще вдох, но ничего не произошло. Не знаю, сколько времени я пролежала там, глядя в потолок, пока в комнату не вошли, и не прозвучал сигнал вызова.

Я не плакала. Не могла даже пошевелиться. Все казалось сном, будто ничего из этого не было реальным. Я лежала, глядя в потолок, пытаясь дышать, а потом Остин подхватил меня на руки и унес. Я уткнулась лицом в его шею, запах его кожи оставлял глубоко внутри меня покой, он держал меня на своих коленях, прижимая и что-то нашептывая, пока я снова не смогла дышать.

***

— Что хочешь, чтобы я сделал с печеньем, которое принесли мистер и миссис Грейтс? — спрашивает Бен, входя в кухню, где я мою посуду.

— Положи вместе со всем остальным, — бормочу, глядя на стол, заваленный всевозможными блюдами, печеньем и пирожными.

— Ты никогда не сможешь все это съесть, — говорит он то, что я и так знаю.

С того дня, как я вернулась в дом, люди стали стекаться с едой со всей округи. Я и понятия не имела, что мама знакома со столькими жителями, и мне было интересно, знают ли они, что сейчас здесь лишь я.

— Знаешь, она никогда не говорила о Кордове, — шепчу, глядя в мыльную воду.

— Прости? — спрашивает Бен, передвигая что-то на столе, чтобы поставить тарелку.

— Она никогда о ней не говорила. Сначала, после отъезда из дома, я спрашивала, как там дела, и она немного мне рассказывала о том, кто чем занимается, но потом эти подробности сошли на нет. Через какое-то время мама заговаривала о здешних жителях только когда забывалась и невзначай упоминала о ком-то.

— Правда? — спрашивает Бен, оглядываясь на меня через плечо.

— Я не понимала, почему она не хочет об этом говорить, а спрашивать боялась, потому что думала, здесь кроется нечто важное, чем она не хочет делиться, например, у нее появился парень или что-то в этом роде. — Или то, что Остин женился и завел детей.

— Может, она не хотела, чтобы ты скучала.

— Да, возможно, — соглашаюсь, убирая вымытую посуду, и шепчу: — Жаль, что я не вернулась много лет назад, вместо того чтобы так бояться встретиться с этим городом и людьми. Мне много о чем жаль.

Чувствую, как сжимается горло, потом ощущаю рядом Бена и его руку, обнимающую меня за плечи.

— Мне кажется, все родители убеждены, что знают, что лучше для их детей, даже если это не так, даже когда они позволяют собственным страхам руководить своими мыслями.

— Чего она могла бояться?

— Не имею понятия, Лея, — тихо говорит он, прежде чем поцеловать меня в висок и отойти. — Знаешь, я действительно рад, что ты остаешься в городе.

— На сегодняшний день мой план — остаться в городе, — говорю, наблюдая, как он в замешательстве морщит лоб.

— Что это значит?

— Я не знаю, чего ждать от будущего, — шепчу, не называя истинной причины, по которой однажды уеду, и это случится в тот день, когда Остин скажет, что собирается начать жизнь с другой. Я знаю, что при таком раскладе не смогу здесь жить.

— Ты ведь не оставишь Остина снова, как в прошлый раз?

— Конечно, нет. — Когда я уйду, Остин будет счастлив и продолжит жить своей жизнью, и я сделаю то же самое. Каким-то образом.

— Черт, — бормочет он.

— А что, если завтра я устрою здесь небольшую вечеринку? — меняю я тему. — Так бы я частично избавилась от всей этой еды, и, возможно, в то же время это бы стало для людей некоторого рода завершающим этапом.

Его глаза сужаются, но я отворачиваюсь, краем глаза замечая в дверях кухни Ронду.

— Отличная мысль, — мягко говорит она. — Я сделаю несколько телефонных звонков и все устрою.

— Хорошо, — соглашаюсь, глядя, как она поворачивается и уходит.

— Я позвоню Остину и сообщу о том, что намечается, — говорит Бен.

Я улыбаюсь ему, затем подхожу к столу, выдвигаю один из стульев и сажусь, чувствуя себя измученной. За последние несколько дней мне так и не удалось ни разу нормально поспать. Каждый раз, закрывая глаза, мой разум, как заезженная пластинка, снова и снова прокручивал последний вздох мамы. Я хочу спросить Кита, может ли он прописать что-нибудь, что помогло бы мне, но в то же время мне ненавистна сама мысль о том, чтобы накачаться наркотиками.

— Цепочка телефонных звонков запущена. Я сказала, чтобы народ подтягивался к пяти и ничего с собой не приносил, — говорит Ронда, садясь напротив. — У тебя усталый вид. — Она внимательно меня изучает.

— Я почти не спала. — Пожимаю плечами, беру с тарелки печенье, разламываю его пополам и откусываю. — Каждый раз, когда ложусь, меня одолевают мысли.

— Хочешь, узнаю у Кита, выпишет ли он тебе рецепт?

— Рецепт на что? — прерывает нас низкий голос.

Перевожу взгляд с Ронды на Остина, который стоит в дверях вместе с Беном. В момент, когда наши глаза встречаются, что-то во мне раскрывается. Я не видела его с тех пор, как он привез меня домой из больницы и убедился, что я в порядке. Все последние сутки мне его не хватало, просто до сих пор я не понимала, насколько сильно.

— Она не может спать, — услужливо подсказывает Ронда, и он хмурит брови.

— А лекарство поможет? — спрашивает он, шагнув ко мне, но тут же останавливается и сжимает кулаки.

Мой взгляд задерживается на его кулаках, и я чувствую, как хмурюсь.

— Не знаю, — бормочу я.

— Лея, тебе нужно поспать, — мягко говорит он, и мой взгляд перемещается от его кулаков вверх, встречаясь с глазами.

— Я понимаю.

И я, правда, это понимаю, но мне не удастся, не сейчас. Надеюсь, через несколько дней, когда все уляжется, я, наконец, смогу лежать в темноте и не слышать ее.

— У тебя есть телефон Кита? — спрашивает он Ронду, и его взгляд падает на печенье в моей руке. — Ты ела нормальную еду?