Он вновь не ответил. Что у него сбылось? Да он и задумал-то лишь одно, единственное, главное. Вернее, у него появилось в жизни одно, единственное, главное, вдруг унесенное неизвестно куда и неизвестно почему. Как этой рекой, бездумно несущей пену, листья и ветки.
- Сережа, мы всегда получаем меньше, чем ждем...
Меньше, чем ждем... То, чего ждал он, не делилось на "меньше" и "больше" и ничем не мерилось - все или ничего.
- А почему, Сережа? Потому что никогда не знаем, чего ждем.
Сознание, даже отключенное, нашло в себе малые силы не согласиться. Он знал, чего ждал.
- Сережа, я пошла...
Всю последующую жизнь он хотел понять, какая же тревога заставила его глянуть на Машу тем редким и запечатляющим взглядом, который оставляет лик человека в бороздках памяти навсегда; глянуть тем взглядом, который стукнул в его собственное сердце болезненным толчком... Прощался ли он с ней, уходящей к другому, к мужу? Интуиция ли коснулась своей неосознанной ясностью? Или непознаваемое предупредило его?
Маша стояла, слабо улыбаясь как-то издалека, словно она была на другом берегу. Карие глаза потеряли ясность - грусть ли их затуманила, отражалась ли в них дымка Сихотэ-Алиня... Крепкая и беззащитная шея вздрагивала от ветерка. Струились выгоревшие волосы, увлекая ее туда, в маршрут. Она вскинула руку и провела пальцами по лбу, уже отстраняясь от разговора, от Рябинина, от уходящего и ушедшего.
- Сережа, любовь - это когда хорошо оттого, что любимому хорошо, повторила она, хотела повернуться, но вдруг нагнулась и поцеловала его в краешек губ, как тогда.
И пошла скоро, не оглядываясь...
Он просидел тут весь день. Солнце перевалило с одного берега на другой. Ветерок сменился ветром и опять ветерком. Птицы к нему подлетали, рыбы к нему подплывали, черепахи к нему подползали... Река струилась и окрашивалась небом, пока не потемнела. Тень от скалистых аргиллитов наползла на него, погребая на ночь.
И тогда он услышал смертельный и далекий крик - в лагере.
Рябинин вскочил и побежал на затекших ногах...
Повариха рыдала, упав головой на доски обеденного стола. Рядом темнел Степан Степаныч - мокрый, с несвоим, перекошенным лицом. Больше никого не было.
- Где все? - спросил Рябинин.
Степан Степаныч неопределенно махнул рукой в сторону тайги...
- Что случилось?
Они не ответили - повариха плакала, Степан Степаныч мелко дрожал мокрым телом.
- А где Маша? - почти крикнул Рябинин.
Повариха оторвала от стола страшное лицо и простонала по-кладбищенски:
- Утонула-а-а...
Рябинин не мешал слезам - омытая ими душа будет чище и спокойней. Много ли их было у этой Жанны, не первые ли настоящие? Она пробовала с ними справиться, слепо нащупав в сумочке платок... Но Рябинин тихо сказал:
- Поплачь, поплачь...
За окном потемнело до черноты. Морозец расписал стекла мельхиоровыми петушиными хвостами. Паровая батарея иногда зябко потрескивала, согреваясь. Лампа светила раскаленно, бело - к морозцу, что ли? А на столе плакала женщина.
Рябинин глянул на топаз - тот блеснул, повернув его на знакомую мысль: "Мужчина всегда виноват перед женщиной..." Она записана в дальневосточном дневнике. Почему же вспомнилось? Не из-за кристалла. Из-за ее слез. Не виноват ли он перед ней?
- Ну и хватит, - мягко сказал Рябинин, удивившись своей мягкости.
Видимо, слезы омывают не только душу плачущего, но и душу соседнюю.
- Хватит-хватит, - повторил он.
Жанна вытерла лицо. Успокаивалась она медленно, по необходимости - одна еще бы поплакала. Рябинин смотрел в ее лицо...
Другое, как другой становится земля, омытая дождями. Где прищур глаз и стеклянный их блеск? Где надменная грешность губ? Где спесивые арочки бровей? Женское лицо, омытое слезами...
- Мужчина всегда виноват перед женщиной, - тихо и непроизвольно повторил он.
- Что? - всхлипнула она запоздало.
- Жанна, у меня только один вопрос...
- Не знаю.
- Что не знаешь?
- Зачем я взяла кольцо.
- Да, зачем ты его взяла?
- Не знаю.
- Но ведь так не бывает.
- Какое-то наитие... Может быть, понравилось?
Она спрашивала у него, почему она украла бриллиант.
- Жанна, безмотивных поступков не бывает...
Рябинин считал, что нет безмотивных поступков, а есть поступки неосознанные. Когда-то у человека тлело желание, которое он подавил. Но однажды это подавленное и забытое желание, словно дождавшись своего часа, вырывается на белый свет, и человек совершает поступок. Могло быть и сложнее - слабое, мимолетное желание человек подавлял незаметно для себя, так ничего о нем и не узнав. И опять-таки оно могло вырваться из небытия неосознанным поступком.
Сейчас Рябинин думал о другом: если неосознанный поступок есть плод неосознанного желания, то ответствен ли за него человек? Ответствен, ибо человек. Неосознанность для животных; да и те, говорят, безмотивных поступков не совершают.
Но тогда получалось, что когда-то Жанна - осознанно ли, неосознанно подавила желание украсть?
- Ну почему же ты взяла?.. - задумчиво переспросил Рябинин.
- Сергей Георгиевич, и сама не понимаю. Моей рукой как дьявол водил.
Рукой водил дьявол... А почему не допустить мотив простенький, блестевший поверху, как банка консервная на куче мусора? А почему бы ее рукой водить не дьяволу, а Великому Комфорту? Бриллиант, какая-то там роза, редкое украшение... Очень пойдет к ее серым глазам и платью из тонкой серой шерсти. Эдак блеснуть прищуренными глазами и алмазными гранями. Престижненько.
- Как все вышло-то? - спросил он без особого интереса, ибо теперь это не имело никакого значения.
- Увидела я блеск... Сердце почему-то зашлось... Она положила кольцо в сумку, а сумку на заднее сиденье. Смотрит за дорогой. А рука... - Жанна споткнулась.
- Дьявола, - зло подсказал Рябинин, хотя слезы еще не просохли на ее лице.
- Мне было легко протянуть руку назад...
- А почему кольцо не обнаружили при обыске?
- Пока шла, я завернула его в бумажку и бросила в урну. А потом вернулась и вытащила.
Вот и все. Она жадно смотрела на него, торопя взглядом новые вопросы, которые теперь были ей нужны. Но рябининские вопросы иссякли. Один бесполезный, правда, был - где бриллиант? Тут он на откровенность не надеялся; не для того воруют, чтобы расставаться с добычей.