3

Мама еще не пришла с ночной смены. Работает она в артели «Красные бойцы». Это недалеко — всего квартал от нас по Стахановской улице. Раньше, до войны, в артели делали детские игрушки — автомашины, деревянные лошадки на колёсиках, разные совочки да формочки для игры в песке; другие цеха штамповали замки разных фасонов, лопаты, ложки и вилки, жали масло из подсолнухов, сбивали огромные, вкусно пахнущие круги жмыхов. А сейчас все цеха работают только для фронта — выпускают военную продукцию. Моя мама обтачивает гильзы для снарядов, по двенадцать часов не отходит от станка. Вчера она ушла в шесть вечера и должна прийти после шести утра.

Мамы еще нет, а я уже на ногах. Уходя, она наказала сварить затируху. Для этого оставила горсть темной, словно песок, муки, четыре картошки и малюсенькую луковицу с блестящей прозрачной кожицей и остреньким кончиком-носиком. Я должен почистить и порезать картошку, налить в кастрюльку воды и поставить на газовую плиту кипеть. Потом ссыпать муку в чашку, подлить немного воды и растирать тесто в липкие катышки.

С луковицей тоже много возни. С нее нужно снять кожуру, мелко-мелко покрошить (слезы в это время из глаз ручьем текут) и на маленькой сковородке поджарить в постном масле. Запустив все это в кастрюльку, нужно подождать, чтобы варево прокипело, и тогда получится душистая, самая что ни на есть настоящая затируха. Мама иногда называет ее салмой — по-башкирски. Откуда она это взяла, понятия не имею.

Я посматриваю на ходики, висящие на стене, и тороплюсь. Нужно успеть к приходу мамы. Но это не главное. Вчера мы договорились с Ариком и Валькой Шпиком, что пойдем на Кинель ловить пескарей. А когда их ловить лучше, как не ранним утром! Арик и слыхом не слыхал про пескарей, и мне хочется блеснуть перед ним умением ловить этих быстрых маленьких рыбок…

Но вот затируха готова. Я с удовольствием уплетаю порцию, причитающуюся мне, заворачиваю кастрюлю в старую фуфайку, чтобы затируха не остыла до прихода мамы, и выхожу во двор.

Солнце светит уже вовсю, но еще прохладно. На траве видны крупные капли росы — пройдешь, и ноги сразу делаются мокрыми. В лапчатых листьях клена, растущего у забора, громко чиликают и дерутся воробьи. Я поднимаю камешек и бросаю его в самую гущу зелени — воробьи, целая стайка, с шумом слетают с дерева и исчезают за забором, отделяющим наш двор от соседнего.

Через этот забор нужно перемахнуть и мне, чтобы разбудить Вальку Шпика — этого пузастого сонулю и болтуна, которого можно купить за пару казанков. У Вальки есть фамилия Максимов, а мы зовем его Шпик. Никакого секрета ему доверять нельзя — разболтает всем, кому нужно и кому не нужно. За это мы не очень-то любим его, но у Вальки отец работает в пекарне, и в карманах Валькиных штанов всегда есть вкуснейшие ржаные сухари и твердые, как железо, бисквиты. С друзьями Валька щедро делится ими, поэтому мы стараемся не терять с ним дружбы.

Конечно, Шпик еще дрыхнет, хотя вчера чуть ли не клялся, что встанет раньше всех. Валькина мать, маленькая и худенькая женщина с гладко причесанными волосами, тихо зовет:

— Сынок, вставай, за тобой пришли.

Сынок и ухом не ведет.

— Валя, к тебе Вася пришел.

Валя громче сопит носом и натягивает одеяло на голову.

— Вы его так не разбудите, — говорю я Валькиной матери. — Я уж знаю, как его надо поднимать…

— Ну поднимай, если знаешь, — отвечает она и, махнув рукой, словно муху отогнала, отходит от кровати, на которой так сладко сопит Шпик.

Валька до смерти боится щекотки, поэтому я уверенно сдергиваю с него одеяло и начинаю щекотать под мышками. Валька продирает глаза и начинает визжать, как поросенок.

— Уйди-и-и! — тянет он на самой высокой ноте. — Помру сейча-а-ас!

— Ты встанешь или нет? — злюсь я. — Мы уходим, возиться с тобой некогда.

Валька вскакивает и хватается за штаны и рубашку. Натягивая их на себя, нудится:

— Такой сон видел… Не дал досмотреть…

К моему удивлению, Арик сидит уже на скамье у ворот и ждет.

— Ходил к тебе, а тебя нет. Думал, ушли без меня. — Арик накручивает на палец свой жесткий чубик и неожиданно добавляет: — Есть хочется… Пызя вчера двадцать картошек дал — с собой-то мы ничего не привезли, а купить — денег нет… Сказал, чтобы я за картошку поработал у него…

— Как это поработал? — не понял я.

Валька же невозмутимо протянул:

— Пызя, он такой… С живого человека шкуру спустит и глазом не моргнет.

Я смотрю на Вальку и думаю, что он повторяет чужие слова, сам до этого не додумается. И где он успевает всего нахвататься? Или у него так уши устроены?

Уши у Вальки, действительно, словно созданы природой для подслушивания, — оттопыренные, с широкими отверстиями. Посмотришь иной раз, и кажется, что он вот-вот зашевелит ими.

— …Сказал, дрова нужно ему переколоть, — отвечает на мой вопрос Арик. — Газ не подводит, боится как бы не сгореть, поэтому печки дровами топит.

— Хм, ну и чудила, — хмыкает Валька.

— Значит, на рыбалку не пойдешь?

— Пойду, а дрова после поколю.

— А сумеешь? — недоверчиво спрашиваю я, глядя на его тонкие длинные пальцы.

— Научусь… Подумаешь, важность… потюкать топором дрова. Вот только тетка расстраивается, переживает!

— Какая тетка? — прицепился Валька. — А где же у тебя мать?

Арик молчит, хмуро смотрит в сторону. Потом, помявшись, отвечает:

— Я с тетей Женей живу… Вы не спрашивайте меня про маму… и про папу тоже… Я сам когда-нибудь расскажу…

— Ладно, — говорю я, не понимая, что особенного в вопросе Вальки и почему мы не можем спросить Арика о его родителях. — Ладно, пошли. Захватим удочки и по Стахановской — к мосту…