39

Моросит, как через мелкое сито, теплый дождик. Булыжники мостовой осклизли. Двухколесная тележка, в оглобли которой мы впряглись, гулко гремит и дергает нас то в одну, то в другую сторону. Арик, раскрасневшийся, с мокрым от пота и дождя лицом, идет молчаливый, сосредоточенный. Позади тележки торопливо семенит тетя Женя…

Вчера Арик зашел ко мне, поздоровался с тетей Катей и дядей Васей, молча повесил пальто и шапку на вешалку.

— Чего молчишь? — спросил я Арика.

— А чего говорить, — нехотя ответил он и добавил: — Веселого мало… Уезжаем завтра…

— Куда? — не сразу нашелся я. — Зачем?

— В Кустанай, к родичам. Письмо прислали, денег, к себе зовут… Решили с теткой поехать. Со своими все-таки легче будет.

— Это верно, — подумав, согласился дядя Вася и, тяжело опираясь на палку, проковылял ко мне; сел рядом, обнял рукой за плечи. — Со своими, конечно, будет легче…

И вот я провожаю Арика и тетю Женю на станцию, к поезду. На тележке их багаж — два чемодана и несколько небольших узлов, утянутых веревками и ремнями. Колеса лениво погромыхивают по булыжной мостовой. Сыплется с низкого серого неба мелкий и липкий дождик — не дождик, а морось какая-то… Молчим, углубленные в себя, в свои мысли… Выкатываем тележку на деревянный настил моста через Кинель.

За мостом высокая дамба, тоже выложенная булыжником и обсаженная по сторонам высоченными тополями и ветлами, облепленными грачиными гнездами. Отсюда до станции полтора-два километра…

Сзади раздается гул автомашин. Сворачиваем на обочину. Один за другим проносятся мимо крытые зеленым брезентом грузовики. В них сидят бойцы: в шапках-ушанках, с автоматами на груди, в серых шинелях. Покидают город, видно, едут на фронт. Война продолжается, весь мир следит за тем, что происходит под Сталинградом… Теперь так все и говорят: немцам под Сталинградом крышка!

Станция встретила гудками маневровых паровозов, лязгом буферов, многолюдным говором на привокзальном перроне. Тетя Женя исчезла в толпе — пошла доставать билеты, а мы уселись по краям тележки.

Помолчали. Потом Арик спросил.

— Значит, решил с дядей Васей и тетей Катей жить?

— Не знаю, — ответил я. — Не понравится — уйду.

— Куда?

— Ну… куда… Куда-нибудь… Поступлю работать.

И опять молчание, хотя сказать мне хотелось так много! Глянув на Арика, который задумчиво теребил свой жесткий чубик, я сообщил:

— Дядя Вася сказал, что Пызя признался на следствии… Это он застрелил моего деда…

Арик испуганно отдернул руку, перестал крутить чубик…

Пришла тетя Женя с билетами: Мы перенесли багаж на перрон. Подкатил поезд с пыльными зелеными вагонами, и я помог Арику и тете Жене погрузиться. Давка была дикая — лезли через головы, безобразно ругались, и мы пробивались, что называется, кулаками. Поезд тронулся, я пошел по перрону рядом и махал рукой: «Прощай, Арик Рысс!»

Мимо прогрохотали на стыках рельсов последние вагоны, а я все стоял и стоял, засунув руки в карманы, и смотрел, как уменьшался и исчезал вдали красный огонек на концевом вагоне. Наверное, в эти самые минуты я и стал по-настоящему взрослым.