Мы сидим и не знаем, что делать. Тогда я сообщаю:

— А ты знаешь, Арька себе ногу топором отрубил.

Выгоревшие белые кустики Валькиных бровей, как две мохнатые гусеницы, полезли вверх:

— Совсем?

— Скажешь, совсем… Полоснул здорово, до самой кости…

Валька отшатывается от меня, будто кто-то невидимый толкнул его в грудь, и крепко зажмуривается. Через какое-то время он, страдальчески морщась, шепчет:

— Страшно, Вась… Понимаешь, в один день — и Арька и дядя Вася…

Сопоставление ошеломляет меня. Говоря об Арике, я совсем не думал о дяде Васе. А Валька Шпик сделал такой вывод. Неужели он в этом усмотрел что-то общее?

— А кто виноват? — вдруг со злостью, сжав пальцы рук в кулаки, говорит он. — Война проклятая! Она!

— Но Арька-то на войне не был, — возражаю я. — И вообще не городи ерунду… Вечно ты что-нибудь придумаешь, фантазер.

Но Вальку трудно переубедить. Он упрямо и непримиримо твердит:

— Да, война, она виновата… Не было б войны, дядя Вася был бы здоровый, а Арька не хватил бы топором себе по ноге.

Я еще не соглашаюсь с ним — трудно согласиться, но чувствую, Валька в чем-то прав, чего-то он знает и понимает больше меня. Но раздумывать некогда, и я перебиваю его:

— К дяде Васе все-таки нужно сходить. Неужели он на нас обидится? А может, наоборот, обрадуется еще? Может, он ждет нас?

Валька замкнуто молчит, а потом вяло соглашается:

— Давай сходим, мне все равно.