25. Урок Порочности

25. Урок Порочности

Той ночью, когда он пытается пожелать мне спокойной ночи у моей двери, я не отпускаю его руку.

— Аид?

— Да?

— Ты не против разделить со мной постель? Без… без того, чтобы все зашло слишком далеко?

Аид усмехается, проходя в комнату. Он захлопывает ногой дверь.

— С радостью, — говорит он. — Как далеко это «слишком далеко»?

— Я хочу, чтобы ты целовал меня до полного исступления, а потом свернулся калачиков в моих объятиях.

Он сбивает меня с ног и валит на кровать, становясь моей личной клеткой. Он целует мою шею, бормоча что-то в кожу.

— Как прикажет моя леди…

Он приглушает свет почти до темноты, и его поцелуи, его прикосновения пронзают меня насквозь, проникая в самое нутро, угрожая зажечь что-то глубоко внутри. Мы — кремень и трут, искрящиеся, огнеопасные, бесконечные и хрупкие одновременно. Его руки исследуют мою кожу, а я провожу своими по его, проскальзывая в новые места.

Внезапно он отстраняется.

— Прости, — выпаливаю я, — я не хотела… Я сделала что-то не так?

— Нет, — говорит он, — не ты, — между нами тянется долгая пауза, и я задаюсь вопросом, должна ли я прикоснуться к нему или подождать, пока он объяснит. — Я… я должен кое-что тебе рассказать. Секрет. Почти последний.

— Все хорошо.

— Ты меня видишь?

— Нет, — я пытаюсь подавить панику от серьезности в его голосе. — Может, нам включить свет.

— Нет. Мне нужно… мне нужно, чтобы ты меня не видела. Только так.

Мое сердце сжимается внутри, разрываясь от ужаса. Я знаю, что мне не понравится то, что он скажет, но я должна выслушать. Должна дать ему высказаться.

— В основном, секс для фэйри крайне обычен, — начинает он медленно. — Есть некоторые, кто в нем просто не заинтересован — Афина, например, — но остальные относятся к этому так, словно это ничего не значит. Просто очередной прием пищи. И такой же частый. Это больше, чем просто принуждение к участию, это… предложение. Все это делают.

— Я потерял девственность на вечеринке. Я был очень юн и пьян до беспамятства. Я едва понимал, что делаю, только то, что от меня этого ожидали, что люди смеялись и подначивали меня. Она была намного старше. Знала, что делает. Мне это не нравилось. А потом наступил момент, когда я действительно наслаждался этим, и тогда я почувствовал себя так же ужасно. Испытывал отвращение к самому себе и к… ко всему остальному. Не было никого, никого, с кем я мог бы поговорить. В конце концов, это было ради забавы, верно? Так что, если мне это не понравилось, значит со мной что-то не так. Я даже помню взгляд Зеры после этого, она точно… точно гордилась.

Я сглатываю, надеясь, что он не смотрит на меня, потому что я абсолютно уверена, на моем лице убийственное выражение. Я хочу убить эту женщину. Я действительно хочу ее убить.

— Дело в том, — продолжает он, — что как только ты сделал нечто подобное, люди и дальше этого ожидают. Вечеринка за вечеринкой женщины навязывали мне себя. Я пытался завести любовницу, надеясь, что, если у меня будет постоянный партнер, люди оставят меня в покое. Только они этого не сделали, не всерьез, и у меня не могло быть постоянной любовницы, потому что с ними я не мог быть самим собой. Я не хотел их.

— Затем, однажды на вечеринке появилась смертная девушка. Она выглядела перепуганной и очарованной ровно настолько, чтобы молчала, и мне нестерпимо захотелось вытащить ее оттуда. Поэтому я заставил ее выпить мое вино и увел. Я не прикасался к ней. Ничего не сделал. Ч оберегал ее и очаровывал, говоря себе, что просто подержу ее у себя несколько дней и отправлю обратно с кем-нибудь заслуживающим доверие, в день солнцестояния, до него оставалась неделя. Время пришло, и Арес вывел ее наружу… Он пытался заставить ее что-то сделать, но это было слишком, и она просто сломалась и начала рыдать и кричать. Все подумали, что я сделал с ней что-то ужасное.

— И после этого… придворные женщины стали обходить меня стороной, оставляя в покое. Я поощрял эти слухи. Забирал больше смертных, очаровывал их, чтобы они говорили невообразимые вещи, все время кричали, ничего не чувствуя. Это подорвало мою репутацию. Но спасло меня от опасности. Никто не подходил ко мне. Я не хотел, чтобы рядом со мной кто-то был, — в его голосе звучала тяжелая, неприкрытая боль, и что-то внутри меня пошло трещинами от его слов. — Никто, кроме тебя, Сефи. Всегда только ты.

После он долго молчит, тяжело дыша. Мой голос иссяк.

— Скажи что-нибудь, — умоляет он.

Я подаюсь вперед на матрасе.

— Могу я коснуться тебя?

— Да.

В темноте я нахожу его лицо. Его щеки мокрые, и я собираю катящиеся слезы поцелуями, потом нахожу его лоб, прислоняясь своим.

— Прости, — говорю я. — Мне очень, очень жаль.

— Я… я бы сказал, что все в порядке, но…

— Я знаю, — шепчу я. — Знаю.

Мы целуемся нежно и кратко.

— Я хочу тебя, — говорит он, — но у меня никогда раньше не было секса с кем-то, кого я хотел, и это пугает. Все это напряжение и нервы первого раза вместе с…

— Каким-то серьезным эмоциональным и физическим багажом?

Он осторожно выдыхает.

— Да.

— Есть… что-нибудь, что я могу сделать?

Он сглатывает.

— Продолжать быть собой, восхитительной, замечательной, терпеливой?

— Думаю, это мне под силу.

Я снова целую его, и мы ложимся рядышком. Он засыпает а моих объятиях, щекой прижимаясь к моему животу, свернувшись рядом со мной калачиком. Он одновременно невероятно больше и меньше, чем я когда-либо его видела. Как мог этот мальчишка казаться мне ужасающим?

Как я могу его отпустить? Прощаться этим утром будет довольно скверно.

Пусть все это выгорит, молча молю я. Пусть идет своим чередом, чахнет и перестает расти. Не позволяйте мне так сильно желать его, когда придет время прощаться. Не позволяйте мне…

Не позволяйте мне полюбить его еще больше, чем я уже люблю.

После той ночи ни один из нас не спит в одиночестве, мы падаем на ту кровать, что находится ближе, погружаясь в самый мягкий, самый сладкий сон. Иногда он так устает после целого дня патрулирования Подземного мира, что выдерживает не больше нескольких поцелуев, засыпая в моих объятиях, иногда даже не успев снять ботинки.

Мои дни скучны, бесконечны и разочаровывающи, и я постоянно о нем беспокоюсь, но ночи мои блаженны.

Думаю, и его тоже.

И больше никаких кошмаров, по крайней мере, для него.

Несколько раз мне снится, что я потеряна и ранена и не могу его найти — приходится просыпаться, чтобы убедиться, что он рядом.

Однажды ночью мы лежим на постели, и я провожу слабую линию Знака Аида на его запястье.

— Ты выбрал преемника? — спрашиваю я его.

— Нет, — говорит он. — Еще не было того, кому я достаточно доверял бы.

— Но если ты умрешь…

— Все достанется тому, кто меня убьет.

Я стараюсь не замирать при этой мысли, вместо этого заставляя себя улыбнуться.

— А что, если ты утонешь в ванне?

— Думаю, Зера сможет выбрать преемника.

— Разве ты не стремишься избежать этого?

— На самом деле, меня не сильно заботило, что будет с миром без меня, — говорит он, проводя пальцем по моей щеке. — До недавнего времени.

— Тебе… серьезно стоит завести еще несколько друзей.

Он утыкается носом в мою шею.

— У меня есть ты.

— Одного друга недостаточно.

— Достаточно, когда они — это ты.

Но я ведь уйду. Слишком рано. И не хочу, чтобы ты остался один. Я не вынесу этого.

Он поднимает на меня взгляд.

— Ты напряглась. Что-то не так?

— Я не хочу, чтобы ты остался один, когда я уйду.

Он приподнимается на локтях.

— У нас есть месяцы.

— Этого недостаточно.

На его лице расплывается улыбка.

— С этим я, безусловно, согласен. Но ты не можешь остаться здесь навечно, верно?

— Нет, — говорю я тихо, — не могу. Неважно, как…

Он поднимает бровь.

— Не бери в голову, — быстро говорю я.

— Сефона…

— Не хочу об этом говорить, — я ложусь, зарываясь лицом в подушки. Аид вздыхает и присоединяется ко мне, почти не касаясь. — Я сказала, что не хочу об этом говорить, не потому, что ты мне больше не нравишься. Обними меня!

Он смеется.

— Хорошо, хорошо.

— Тебе это нравится.

— Ты права, — говорит он, — мне нравится.

Вскоре изо дня в день ожидание Аида становится утомительным. Я чувствую себя загнанной в клетку домохозяйкой, лишенной чего-либо по-настоящему значимого, чувство удовлетворенности появляется лишь тогда, когда моя вторая половинка дома. Никакие учеба, садоводство или нелепые занятия декоративно-прикладным искусством не помогут преодолеть пропасть, которая образуется каждый раз, как он уходит.

Я чувствую себя беспомощной, словно отправляю его на войну, и мне ненавистно, что я не могу найти себе какое-нибудь полезное занятие.

Как кто-то справляется с ожиданием?

Однажды ночью он вернулся домой позже. Я слышу стук в дверь и нахожу скелета-воина с наспех нацарапанной запиской.

Не умер. Большой обвал. Постарайся не волноваться. Вернусь, как только смогу,

Аид.

Я убираю записку в ящик стола и пытаюсь заснуть. Уже почти засыпаю, как он, наконец, возвращается, сбрасывает с себя лишнюю одежду и обувь и забирается ко мне в постель. Он обнимает меня за талию, и я поворачиваюсь к нему лицом.

— Я так больше не могу, — говорю я.

Аид замирает.

— Быть… парой?

— Что? Нет! О Боже, нет. У нас ведь все прекрасно.

Он вздыхает, хватаясь за грудь.

— Звезды небесные, Сефи, ты меня напугала.

— Прости! Прости! Я не хотела…

— Все в порядке. Что случилось?

— Я не могу просто сидеть здесь, день за днем, наблюдая, как ты уходишь сражаться. Беспомощно стоять в стороне — не совсем мое.

— Но ты же…

— Смертная, знаю. И довольно беспомощная. Но это не значит, что я и дальше должна быть такой.

Он поднимает черную бровь.

— Что ты предлагаешь?

— Обучи меня. Или… или пусть кто-то другой обучит. Возможно, я никогда не стану такой же сильной, как фэйри, но я почти уверена, что научусь управляться с одним или двумя гоблинами, — я делаю паузу, ожидая, что он что-нибудь скажет. — Тебе не позволено говорить мне «нет». Если ты начнешь с чего-то вроде: «Я запрещаю это», то ты абсолютный придурок, и я уйду от тебя. Тебе позволено бояться. Позволено волноваться. Но я практически видела, как ты умираешь, и каждый раз, как ты уходишь, я беспокоюсь, что это последний раз, когда я вижу тебя, и я отказываюсь так жить.