—Третью неделю подряд, — тут же сообщили ему, — эта чертова штуковина не работает, и мы ждем Фиска, который приедет и начнет нести свой обычный вздор.
— Хуже места не придумать, она зацепилась за ту корягу в реке...
— ...камнем упала в этот водопад с того большого утеса...
— ...течение слишком сильное, чтобы она могла плыть, он ее заметил, когда проезжал мимо, чтобы успеть туда вовремя...
— И все в смятении! Фиск не знает, как он близок к изгнанию из города.
— Вот он, жалкий простофиля.
Мерль отошел, чтобы оставить немного пространства между ужасно расстроенным Фиском и толпой.
—Что случилось, братья во проекторе, в чем проблема — обрыв пленки, углероды выгорели?
— Фильм не движется с места, подающий барабан и передача, насколько я могу сказать.
— Я видел несколько таких аппаратов, не возражаете, если взгляну? Что у вас, механизм «Пауэрс»?
— Просто обычный мальтийский.
Он провел Мерля к заднему ходу темной экс-церкви и провел по лестнице к тому, что оказалось хорами.
— Больше я ничего не могу сделать для того, чтобы ее заправить, обычно это делал Уилт Фламбо, городской часовщик, знает этот аппарат вдоль и поперек, я унаследовал эту должность после того, как он сбежал с женой чиновника, распределяющего корма, а теперь он в Де-Мойне или где-то еще, рассылает всем открытки о том, как он там счастлив.
Мерль посмотрел:
— Ну, с этим мальтийским механизмом всё в порядке, но давление в подающем барабане немного странное, вероятно, колодку нужно...окей, выключите ее теперь, это что здесь, газовые рожки?
— Ацетилен.
Теперь всё работало нормально, они минуту стояли так вдвоем и смотрели на экран, пока к ним приближался край гибельного водопада.
— Я лучше перемотаю этот фильм к началу. Ты, безусловно, спас мою задницу, дружище. Предоставляю тебе почетное право сообщить им хорошую новость.
— Честно говоря, — признался Фиск позднее за дружеским бокалом пива, — меня это всегда пугает до чертиков: слишком много энергии расходуется в этой маленькой комнатушке, очень жарко, в пленке нитроглицерин, такое чувство, что всё может взорваться в любую минуту, истории, которые вы слушаете, если бы был свет, это одно дело, но все эти остальные силы…
Они обменялись кислыми скупыми обиженными улыбками профессионалов, знающих сумму окупаемости любой магии, вываливаемой перед ними в их счастливом оцепенении, в данном случае —настоящего физического труда по запуску проектора и дьявольских энергий, слишком близко от которых был вынужден находиться человек.
Мерль получил работу на одну-две недели, пока Фиск собирался присматривать за своим магазином деталей для фургонов и отдыхать. Спустя некоторое время Мерль понял, что он, как раньше, отвлекается от истории на экране, запускал проектор и начинал размышлять об отношениях этих фильмов со Временем, вероятно, не столько странным, сколько хитроумным — всё это искусство зависело от одурачивания глаз, именно поэтому, как ему казалось, в этот бизнес ушло столько фокусников со сцены. Но если идея заключалась в том, чтобы заставить двигаться статичное изображение, почему бы не найти способ получше, чем это хитроумное устройство из зубчатых передач и сложных линз, и регуляторов подбора скоростей, и рукоделия часовщика, чтобы каждый кадр останавливался на долю секунды, и так далее. Должно быть что-то более прямолинейное, что-то, что можно делать с самим светом...
Однажды под небом какого-то почти знакомого оттенка желтого он пришел на берег реки, по которой плавали на каноэ молодые люди — не в хорошем настроении или беззаботном флирте, а в каком-то темном недоумении, словно находились здесь по каким-то более сокровенным мотивам, но не могли эти мотивы вспомнить. Он вспомнил это состояние ума, похожее на часть пейзажа: исследователь открывает гору или озеро, это столь же просто, как пересечь линию горного хребта, и вот там простирается пейзаж, изящный, допустим, словно карта самого себя. Он нашел Кэндлброу, или, если хотите, Кэндлброу нашел его, он вошел через полуразрушенные ворота кампуса и узнал то место, которое искал, которое не заметил с первого раза — улицы, усеянные книжными магазинами, заведения, где можно посидеть и поговорить, или не говорить, кафе, деревянные лестницы, балконы, лофты, праздничные столы снаружи, полосатые навесы, повсюду толпы народу, опускается ночь, небольшой кинопоказ, лимонно-белая неоновая вывеска...
Земля мягко сворачивалась в рулон. За пределами спортивной площадки никто не повышал голос больше, чем это необходимо для обычной беседы. Лошади щипали траву в Четырехугольном дворе.
Всюду витали ароматы полей — лугового клевера, жимолости, лабазника красного. Люди выбирались на пикник с подковами и укулеле, корзинами, полными сэндвичей, яиц, сваренных вкрутую, маринованных огурцов и бутылочного пива, на берега спокойной и знаменитой среди любителей гребли на каноэ реки Кэндлброу, Семпитерн. Через день грозовые тучи появлялись на западе и начинали там скапливаться, небеса темнели до библейского огненно-желтого цвета к тому времени, как появлялся первый ветер и капли дождя.
На конференцию собрались участники со всего мира: русские нигилисты с оригинальными взглядами на законы истории и обратимые процессы, индийские свами, изучавшие влияние путешествий во времени на законы Кармы, сицилийцы, так же пытавшиеся осмыслить принцип вендетты, американские ремесленники вроде Мерля, желавшие прояснить специфические вопросы электромеханики. Но все они так или иначе интересовались искусством осады Времени и его тайн.
— Факт в том, что наша система так называемого линейного времени основана на круговом, или, если хотите, периодическом явлении —собственном вращении Земли. Всё вращается, вплоть до, и, возможно, включая целую Вселенную. Так что мы можем посмотреть на прерию, на темнеющее небо, на рождение воронкообразного облака, и увидеть в его вихрях основополагающую структуру всего...
— Хм, Профессор...
— ... «воронкообразное» — несколько неверно, поскольку давление в вихре не распределяется во что-то столь простое, как прямосторонний конус...
— Сэр, простите меня, но...
— ...скорее - квази-гиперболоид вращения, который...послушайте, куда все уходят?
Присутствовавшие начали расходиться, некоторые — на довольно высокой скорости, кратчайшего взгляда на небо было достаточно, чтобы ответить на вопрос «почему»? Словно лекция Профессора помогла этим силам воплотиться, раскачиваясь, из распухших и испускавших световые импульсы облаков шел классический смерч прерий, он в некотором роде вытягивался, приближаясь и нависая, собираясь, кажется, почти сознательно сесть на кампус, он шел на скорости, которую не могла бы надеяться перегнать даже самая быстрая лошадь.
— Скорее сюда!
Все собрались в Мактаггарт-Холле, главном офисе Кафедры Метафизики, чье противоторнадное убежище было известно во всем регионе как самое просторное и оснащенное из убежищ от Кливленда до Денвера. Математики и инженеры зажгли калильные сетки и штормовые лампы, и ждали, когда отключится электричество.
В противоторнадном убежище над полужидким кофе и фермерскими крулерами они вернулись к теме периодических функций и их обобщенной форме — автоморфным функциям.
— Для начала Вечное Возвращение. Если мы можем умозрительно вывести эти функции в теории, должна существовать возможность сконструировать более мирские, более материальные их выражения.
— Построить машину времени.
— Я бы сформулировал не так, но если вам нравится, хорошо.
Присутствовавшие в убежище Вектористы и Кватернионисты напомнили всем о функции, которую они недавно разработали, известную как «функция Лобачевского», сокращенно – «Лоб», как в «Лоб a», посредством которой, почти как побочный результат, обычное Эвклидово пространство преобразуется в пространство Лобачевского.
—Таким образом мы входим в центр урагана. Это самая суть жизни, предоставляющая системы координат, на которые будет опираться всё. Время больше не «идет» с линейной скоростью, а возвращается с «дуговой». Всё подчиняется Автоморфному Освобождению. Мы возвращаемся к себе вечно, или, если хотите, постоянно.
— Рождаемся вновь! — воскликнул присутствовавший на собрании Отличник, словно под действием внезапного озарения.
Наверху началось опустошение. И в этом торнадо можно было заметить нечто странное. Это было не просто торнадо из тех, которые разражались над Кэндлброу с такой утомительной регулярностью, но, бесспорно, всегда одно и то же торнадо. Его неоднократно фотографировали, измеряли скорость ветра, обхват, кинетический момент и формы, принимаемые во время движения, и от появления одного торнадо к другому все эти показатели оставались сверхъестественно постоянными. Вскоре торнадо получило имя Торвальд, и искупительные дары для него начали складывать за воротами Университета, обычно — куски листовой стали, которые, как было подмечено, входили в число особых пищевых предпочтений Торвальда. Человеческая еда, не столь частая, была представлена различными сельскохозяйственными животными, живыми и заколотыми, но иногда, как было известно, появлялись целые акульи обеды, приготовленные и готовые к поглощению, на длинных столах для пикников, они требовали равнодушия, намного превосходившего беззаботность студентов, рисковавших красть еду, хотя она могла влететь им прямо в лицо.
— Суеверие! — крикнул известный профессор. — Как нам сохранять здесь хоть какую-то научную объективность?
— Но всё же, думаю, нам нужно попытаться вступить в диалог с Торвальдом...