— Предупреждения, — сказал Райли.

Дерби пожал плечами.

— Это новость для меня. Мы с «Беспокойством» находимся на низкой ступени в Организации, в самом низу — никто никогда ничего нам не говорит, нам отдают приказы, мы их выполняем, всё.

— Этой весной мы были над вулканом Этна, — сказала Пенни, — ты помнишь этих «Garcons de '71», надеюсь.

Специально для Чика Дерби объяснил, что этот клуб основан более двадцати лет назад во время осады Парижа, когда аэростаты с экипажем часто были единственным средством коммуникации в городе и за его пределами. Пока продолжались мытарства, аэронавтам, наблюдавшим сверху и пребывавшим на волоске от смертельной опасности, стало понятно, как сильно выживание современного Государства зависит от поддержания состояния постоянной осады — с помощью систематического окружения населения, истощения тел и душ, неумолимой деградации общества, пока гражданин не восстанет против гражданина, вплоть до совершения зверств бесславных парижских патрулей. Когда осада закончилась, эти аэронавты решили летать, теперь они были свободны от политических иллюзий, более, чем прежде, царивших на земле, приносили торжественные клятвы только друг другу, действовали так, словно во всем мире не прекращалась осада.

— В наше время, — сказала Пенни, — они летают, куда им необходимо, высоко над крепостными стенами и государственными границами, преодолевают блокады, кормят голодных, дают пристанище больным и преследуемым... поэтому, конечно, у них появляются враги, куда бы они ни полетели, по ним стреляют с земли, всё время. Но тут другой случай. Мы встретились с ними однажды, и это была самая странная история. Никто не видел никаких летящих предметов, но была . . . какая-то сила . . . мы чувствовали энергию, направленную на нас.

— Что-то за пределами, — торжественно сказал Зип. — Пустое пространство. Но населенное.

  — Это заставляет тебя понервничать, Чик? — поддразнил Дерби.

  — Нет. Я думаю, кто захочет этот последний яблочный пончик.

Тем временем Майлз и Линдси направлялись на Ярмарку. Конный экипаж, в который они сели, вез их по запруженным улицам южного Чикаго. Майлз смотрел по сторонам с глубоким любопытством, а Линдси окидывал пейзаж желчным взглядом.

  — Ты выглядишь печальным, Линдси.

  — Я? Вовсе нет, но не могу избежать дурных предчувствий при мысли о Заднелете, в полное распоряжение которого предоставлено судно, и никто его не контролирует, а так я весел, словно зяблик.

 — Но там с ним Дерби.

— Я тебя прошу. Влияние, которое Сосунок может оказать на порочный характер, в лучшем случае не будем принимать в расчет.

 — Ну, слушай, — размышлял добродушный Майлз, — Заднелет похож на хорошего парня, я готов биться об заклад, что скоро он разберется, что к чему.

 — Я — главный старшина корабельной полиции, — проворчал Линдси себе под нос, — и у меня не столь радужные взгляды относительно человеческой природы.

 Наконец, экипаж доставил их на перекресток, от которого, как заверил возница, недалеко пешком до Ярмарочной площади, или, как он усмехнулся, «зависимо от того, насколько поздно, бодрая пробежка», и продолжил свой путь с металлическим лязгом и цоканьем. Вдали мальчики видели в небе электрический свет Ярмарки, но вокруг них был сумрак. Вскоре они нашли дыру в заборе, некую замену входным воротам, освещенную одним огарком, рядом дежурил сморщенный азиатский лилипут, хоть и жаждавший получить протянутые ему пятидесятицентовые монеты, под давлением скрупулезного Линдси был вынужден выдать надлежащим образом оформленную квитанцию. Затем крохотный страж протянул ладонь, словно за чаевыми, но мальчики проигнорировали этот жест.

— Нищеброды! — завопил он, таким образом поприветствовав их на происходящем каждые четыре года на наших берегах празднике Колумба.

Откуда-то из тьмы доносилась музыка невидимого маленького оркестра, необычным образом синкопированная, она становилась всё громче, и наконец они подошли к маленькой открытой танцплощадке, совершенно неосвещенной, здесь танцевали пары, а вокруг перемещались густые потоки людей в ароматах пива, чеснока, табачного дыма, дешевых духов, и где-то впереди запах многочисленного домашнего скота, который ни с чем нельзя было спутать после шоу «Дикий Запад Баффало Билла».

Рассматривая Ярмарку, герои заметили закономерность Парка развлечений — более европейские, цивилизованные и...ну, честно говоря, белые экспозиции были расположены ближе к центру «Белого города», а чем дальше от алебастрового Метрополиса удалялся посетитель, тем очевиднее становились признаки культурной темноты и дикости. Мальчикам казалось, что они идут по отдельному неосвещенному миру, приближаясь к какому-то темному пределу с его собственной экономической жизнью, социальными привычками и кодами, с осознанием того, что у него мало общего с официальной Ярмаркой. Словно полутьма, царившая на этой периферии, наверное, даже не нанесенной на карту, возникла не просто благодаря нехватке фонарей, а намеренно была обеспечена из милосердия как необходимый покров для возникающих лиц, вызывавших слишком большую тревогу при ярком дневном освещении, и невинных американских посетителей со своими кодаками и зонтиками, случайно забредших в это место. На скрытых тенями лицах появлялись улыбки или гримасы, или они смотрели прямо на Линдси и Майлза, словно откуда-то их знали, словно за время своей длительной карьеры путешественников в экзотические уголки планеты они накопили, неведомо для себя, резерв ошибок перевода, нанесенных обид, невыплаченных долгов, которые теперь воплощались в странном лимбе, через который им нужно было пройти, в любой момент ожидая конфликта с каким-нибудь врагом из прежних времен, пока они еще не достигли безопасности видневшихся вдали фонарей. Вооруженные вышибалы из рядов полиции Чикаго неутомимо патрулировали сумрак. Театральная труппа зулусов давала представление, изображавшее резню британских войск при Исандлване. Пигмеи пели христианские гимны на пигмейском диалекте, ансамбли еврейского клезмера наполняли ночь неземными соло на кларнете, бразильские индейцы позволяли проглотить себя огромным анакондам, после чего вылезали обратно, не переваренные и, очевидно, не доставив дискомфорта змее. Индийские свами левитировали, китайские боксеры делали ложные выпады, били друг друга ногами и швыряли в разные стороны.

 Соблазны, к большому огорчению Линдси, таились на каждом шагу. Казалось, что павильоны представляют не народы мира, а Смертные Грехи. Уличные рекламисты в поисках посетителей ловили блуждающую молодежь за отвороты пиджаков.

 — Экзотические курительные практики разных стран мира, огромная антропологическая ценность!

 — Научная выставка, мальчики, новейшие усовершенствования шприца для подкожных инъекций и различные способы его использования!

Здесь были вазири из вазиристана, демонстрировавшие друг другу различные техники устроения засад на путешественников, которые считались в их стране основным источником дохода...

Индейцы тарахумара из северной Мексики сидели, согнувшись, видимо, абсолютно голые, в копиях пещер их родного Сьерра-Мадре из дранки и штукатурки, притворяясь, что едят кактусы, из-за которых у них начинаются ужасные конвульсии — едва отличимые от обычных фриков, которые давно уже были известны посетителям американских карнавалов. Тунгусские оленеводы указывали жестами на огромную вывеску с надписью «Особенное шоу оленеводов» и зазывали на своем языке барышень, собравшихся у входа, пока две молодые женщины в достаточно открытых костюмах — блондинки и тому подобное, на самом деле не особо похожие на тунгусок — не начали кружиться вокруг очень терпеливого оленевода, лаская его с возмутительной интимностью и приставая к прохожим с неприличными намеками на английском, например: «Заходите и узнайте дюжину способов получить удовольствие в Сибири!» и «Посмотрите, что на самом деле происходит длинными зимними вечерами!».

— Это не выглядит, — Линдси колебался между восторгом и недоверием, — достаточно . . . аутентичным, я бы сказал.

— Заходите, мальчики, первый раз бесплатно, найдете красную — вас погладят по голове, найдете черную — ничего не вернут обратно!, —кричал бодрый негр в шляпе с плоской тульей, который стоял возле раскладного стола, тасуя и выбирая карты.

 — Если бы я не был в курсе, сказал бы, что это очередная азартная игра, — прошептал Линдси, вежливо заглушая свое неодобрение.

— Нет, босс, это древняя африканская методика ворожбы, позволяющая вам изменить свою судьбу.

Обратившийся к ним шулер начал тасовать карты с ошеломляющей скоростью. Порой карт было слишком много, чтобы их сосчитать, а иной раз ни одной карты не было видно, словно они исчезли в каком-то измерении далеко за пределами третьего, хотя это мог быть фокус в полумраке.

— Окей! Может быть, это ваша счастливая ночь, просто скажите нам, где карта красной масти, сейчас.

Три карты рубашкой вверх легли перед ними.

 После мгновения тишины Майлз объявил четким и уверенным голосом:

— Карты, которые вы положили здесь, все окажутся черными, ваша «красная» карта — девятка бубен, и она вот здесь, — протянул руку к шляпе шулера, снял ее с его головы и показал карту.

— Господи помилуй! Последний раз такая история завершилась хорошими длинными каникулами в тюрьме округа Кук. Отдаю дань уважения вашему острому зрению, молодой человек, и без обид, — протягивая десятидолларовую купюру.

— О, это . . ., — с сомнением начал Линдси, но Майлз уже спрятал протянутую банкноту, дружелюбно крикнул:

— Хорошего вечера, сэр!, — и они продолжили прогулку.