Риф проехал под башней, пока над ним кружились огромные крылатые тени, к зловещей колоннаде, которая, судя по количеству тел, не была средством сдерживания посредством устрашения.

 — Нет, совсем наоборот,  — бодро признал преподобный Люб Карнал из Второй лютеранской церкви (синод Миссури),  — мы привлекаем злодеев, сюда едут за сотни миль, не говоря уж о священниках, страшное дело. Вы увидите, что церквей здесь больше, чем салунов, благодаря чему мы уникальны на Территории. Это профессиональный вызов  — завладеть их душами прежде, чем Губернатор доберется до их шей.

 —  Кто?

 — Он любит, чтобы его так называли. Думает, что это его маленький штат внутри штата. Главный бизнес которого, скажем так, обработка душ.

 — У вас есть устав, юридические особенности, что-то, о чем должен знать приезжий?

 — Нет, сэр, никакого устава, пуританского закона или статуса де-юре, всё решается здесь, иначе игра не будет честной. В Иесимоне нет никаких границ, делайте то, что хотите, где хотите, совершайте грехи по своему выбору или даже собственного изобретения. Только, как отмечает Губер, не надейтесь найти убежище в одной из наших церквей, или что-то большее, чем наставления священника. Лучшее, что мы можем для вас сделать — замесить вас и придать форму для печей Загробного Мира.

Хотя Иесимон имел славу города, куда привозили тех, кого не должны были быстро найти, за деньги можно достичь определенного компромисса. Поскольку технически это являлось подкупом, он, конечно, считался грехом, и если вас ловили на этом, почему бы вам было и не встретить должную судьбу.

Ночью с холмов Иесимон с первого взгляда казался сошедшим с религиозной картины ада, которую используют, чтобы пугать детей в воскресной школе. Тесно стоящие друг к другу колонны в разных частях картины, что-то аляповатое и парообразное, как дым, как пыль, но на самом деле  — нет, поднималось, катилось, то и дело скапливаясь в небе в массы, структурой напоминавшие облака. Когда из-за одного из этих клочков показалась луна, ее цвета будоражили, цвета, которые в этом странно черном небе были тем же, чем цвета заката в обычном небе дневной голубизны. Но ни один из приезжих не хочет долго созерцать этот вид  — на самом деле, как было известно, в определенные ночи у более чувствительных людей возникало желание подняться на горный хребет в поисках других обителей, неважно, насколько поздним был час.

В городе царила атмосфера безграничного беззакония, днем и ночью душное тепло, часа не проходило без того, чтобы кто-то не выстрелил в кого-нибудь, или без группового публичного сексуального акта, обычно  — у водопойного корыта, наряду с беспорядочными побоями лошадей, обманом, вооруженными грабежами, срыванием ва-банка в покер без демонстрации рук, мочеиспусканием не только у стены, но еще и на прохожих, песком в сахарницах, скипидаром и серной кислотой в виски, публичными домами для широкого спектра вкусов, включая арнофилию или необычный интерес к овцам, некоторые из овечьих нимф в этих заведениях были действительно привлекательны, даже для тех, кто не разделял всецело эти вкусы, их шерсть была окрашена в модные цвета, включая неизменных фаворитов  — аквамариновый и лавандово-лиловый, на них были предметы женского, не говоря уж о мужском, гардероба (по какой-то причине были популярны шляпы), призванные повысить сексуальную привлекательность животных, «хотя некоторые», как признался Преподобный, «предпочитали тот уровень двуличия, когда молодящегося волка одевали в овечью шкуру, или, иногда, в козлиную  — эти вкусы были присущи небольшой, но постоянной группе паломников, которые ежедневно совершали путешествие через пустыню в этот Лурд разврата. Но давайте больше не будем останавливаться на этом очевидно отвратительном поведении. Пришло время осмотреть окрестности,  — пригласил Преподобный,  — я покажу вам достопримечательности. Вот салун «Скальпированный индеец». Промочим горло?». Это была одна из многих пауз в длившейся весь день череде прегрешений:

 — Вам известен принцип медицины, в соответствии с которым лекарство растет прямо рядом с причиной. Болотная лихорадка и ивовая кора, солнечный ожог в пустыне и кактус алоэ  — та же история в Иесимоне с грехом и искуплением.

Музыка в салунах склонялась к хоровому партесному пению, там было больше язычковых органов, чем пианино, и отложные воротнички посетителей развевались, как банданы.

 — Нам нравится думать, что Иесимон находится под крылом Господа,  — сказал преподобный Люб Карнал.

 —  Но подождите минутку, у Бога нет крыльев...

 — У Бога, каким вы его себе представляете, возможно, нет. но тот, кто присматривает за нами  — разновидность крылатого Бога, видите ли.

На улице появилась толпа невыразительных мужчин, похожих на черных арабов. Это были Уэс Гримсфорд, шериф Иесимона, и его заместители.

 — Заметили что-то особенное?  — шепотом спросил Преподобный.

Риф ничего не заметил, поэтому на него посмотрели почти с жалостью:

 — В этом городе имеет смысл быть блюстителем закона. Взгляните на звезду Уэса.

Риф взглянул украдкой. Это была пятиконечная звезда, никелированная, как обычно у шерифов, но перевернутая.

 — Два поднятых вверх луча  — рога Дьявола, символизируют этого Пожилого Джентльмена и его работу'.

   — А город казался таким набожным,  — сказал Риф.

 — Надеюсь, вы не встретили Губернатора. Никогда не снимает шляпу, и, говорят, у него хвост.

Все они жили в страхе перед Губернатором. Он всё время ходил по Иесимону и мог появиться в любой точке города без предупреждения. Что поражало в нем с первого взгляда  — не природная харизма, поскольку ее у него не было, а, скорее, острое ощущение чего-то неладного в его внешности, чего-то, что существовало еще до появления людей  — скошенный лоб и чисто выбритая верхняя губа, которую он по любой причине или без причины загибал в обезьяньей ухмылке, ее он немедленно подавлял, но опасный оскал оставался надолго, в сочетании с его сверкающим взглядом этого было достаточно, чтобы лишить присутствия духа самых храбрых сорвиголов.

Хотя он верил, что власти, которую Бог позволил ему получить, нужно воплощение в виде самоуверенного фанфарона, его походка не была выработанной или, несмотря на годы практики, убедительной, фактически он недалеко ушел от обезьяньего шкандыбания. Причина, по которой он назвался Губернатором, а не Президентом или Королем, заключалась в праве помилования. Абсолютная власть над жизнью и смертью, которой владел Губернатор на своей территории, влекла. Он всегда ходил в сопровождении своего «секретаря по помилованиям», раболепного проныры по имени Флэгг, обязанностью которого было ежедневно проверять поголовье установленных преступников и кивать ухоженной маленькой головой на тех, кого без суда и следствия приговорили к смерти, часто приговор приводил в исполнение сам Губернатор, хотя, будучи общеизвестно плохим стрелком, он предпочитал, чтобы рядом в этот момент никого не было. «Милосердие» заключалось в отсрочке казни на день-два, поскольку количество грифов-индеек и места в башнях было ограничено.

Вебб был еще не совсем мертв, когда убийцы привезли его в город, так что Риф приехал в Иесимон как раз вовремя, чтобы спасти тело своего отца от стервятников, а после этого нужно было принять важное решение  — преследовать Дойса и Слоута или привезти Вебба обратно в Сан-Мигель для достойных похорон. В последующие годы он ставил под сомнение свое решение, спрашивая себя, что было бы, если бы он не пытался избежать встречи с убийцами, не пытался спрятать трусость под маской почитания праха отца, и к тому времени, когда ему удалось перестать об этом думать, не осталось никого, с кем он мог бы об этом поговорить.

Наверное, худшее в этой ситуации было то, что он успел их заметить, они направлялись в край красных скал, тени рядом были всего лишь безжалостным порождением света дня, вьючная лошадь, которую привел Вебб, блуждала свободно и в конце концов остановилась пощипать молодую травку. Словно их оскорбили вольные нравы Иесимона, Дойс и Слоут не были расположены к перестрелке. Хотя здесь был только Риф, они решили сбежать. Они ускакали с гоготом, словно это была какая-то веселая проделка и Риф оказался ее мишенью  — старым брюзгой.

Грифы-индейки кружили над ним, величавые и терпеливые. Жители Иесимона смотрели с разной степенью самоустранения. Конечно, никто не предложил помощь, пока Риф самостоятельно не нашел основание необходимой башни, в сумерках к нему подошел мексиканец и провел за несколько поворотов к развалинам без крыши, где лежала груда металла, который начал ржаветь и разрушаться. «Там багор»,  — сказал по-испански мужчина, почти мальчик. Это не было похоже на вопрос. Риф подумал, что он пытается произнести слово «часы», но потом, всмотревшись в тени, он наконец увидел, что это было  — комплект шлюпочных якорей. Как они оказались так далеко на суше, какому кораблю они принадлежали, по какому морю плавали  — всё это здесь не имело значения. Веревка оплачивалась отдельно. Риф выложил песо, не торгуясь, его не очень удивило существование негласного рынка, всегда находилось достаточное количество выживших, которые хотели залезть на запретные стены, не желая полагаться на милосердие Иесимона.

В сумерках разбившийся на осколки день собрался обратно, когда на небе взошла первая звезда, Риф понял, что его отчаяние всё растет  — он размахивал стальным крюком, словно лассо, пытаясь не промахнуться мимо башни и не провалиться во тьму торной пыли. Вскоре его попытки собрали аудиторию, в основном состоявшую из детей, которые, как обычно, отнеслись к нему с милосердием, но его дружелюбие опустошило его. Многие из этих детей держали грифов-индеек в качестве домашних питомцев, давали им имена, находили их компанию приятной, и он понимал, что они могут делать ставки в пользу птиц против Рифа.