— Большие, грубые от работы руки, — бормотала она, — мнут меня, царапают, а я всегда пытаюсь сохранять мягкость и гладкость кожи, вот, потрогай здесь...помнишь...

 Риф, всегда знавший, что ей нужно — в конце концов, когда дело доходило до совокупления, Руперта было не очень сложным человеком, это было одно из ее главных преимуществ, если действительно хотите знать — был обязан овладевать ею с заботливой грубостью, вдавливая ее лицо в подушки и разрывая на ней довольно дорогое белье, и, несмотря на присутствие юного Родольфо в соседней комнате, они домкратом пробивали свой путь к взаимному взрыву, запоминающемуся только до следующего раза, который должен вскоре наступить.

Но переломный момент настал во время одного из длинных посткоитальных монологов, которые Руперта почему-то считала необходимым произносить, а Риф считал, что они оказывают расслабляющее действие. Он почти уже был готов уснуть, как вдруг имя Скарсдейла Вайба прозвучало в потоке пустой болтовни, и он потянулся за новой сигаретой.

  — Знакомое имя.

— Еще бы. Один из ваших американских небожителей.

— И он сейчас здесь?

— Tesoro, золотце, рано или поздно все оказываются здесь. Этот Вайб скупает образцы ренессансного искусства с поспешностью, не подобающей даже американцу. По слухам, его следующая цель — Венеция. Пожалуй, он купит еще и ее. Он твой друг? Представить такое сложно, но скоро мы будем в Венеции, возможно, ты нас познакомишь.

 — Не знал, что я приглашен.

Она посмотрела на него, и, возможно, в качестве официального приглашения потянулась к его члену.

Филип был бывшим питомцем печально известной детской тюрьмы под названием «Пти-Рокетт» и рано научился оценивать пространства учреждений. Особенно он был лаком до соборов, ему нравилось думать об этой горе как о трансцендентальном здании, где тоннели — это апсиды.

 — То, что в соборе выглядит твердым, никогда таковым не является. Стены полые внутри. В колоннах — винтовые лестницы. Эта вроде бы твердая гора — на самом деле скопление горячих источников, пещер, расселин, галерей, одно потайное место за другим, и Тацельвурмы всё это досконально знают. Они — жрецы своей собственной темной религии...

   Его прервал крик.

— Ndih 'më, помогите! — крик раздавался из маленькой боковой галереи. — Nxito, скорее!

Риф вбежал в запах свежеспиленной сосновой древесины креплений и увидел Тацельвурма — он оказался намного больше, чем можно было бы предполагать, склонился над Рамисом. Существо устрашало своих жертв взглядом, гипнотизировало их, чтобы они смирились со своей судьбой, и это, кажется, сработало с албанцем.

  — Эй, Братан! — крикнул Риф.

Тацельвурм повернул голову и внимательно посмотрел на него. «Я тебя увидел, — говорил его взгляд, — ты — следующий в моем списке». Риф оглянулся по сторонам в поисках какого-нибудь предмета, которым можно было бы его ударить. Бурильное сверло в его руках было слишком коротким, ближайшие отбойные молотки и лопаты находились недостаточно близко, похоже, он мог дотянуться только к ближайшему участку, где лежал домкрат. К тому времени, как это понял, со светом начало твориться что-то странное — тени появлялись там, где их быть не должно, и Тацельвурм исчез.

Рамис работал в белье, на его ноге был длинный изрядно кровоточивший порез.

 — Лучше пойти в лазарет, — сказал Риф, — пусть там посмотрят. Ты можешь идти?

  — Думаю, да.

   Появился Филип и еще несколько человек.

— Я скоро к вам вернусь, — сказал Риф, — просто хочу удостовериться, что оно ушло.

 — Вот, — Филип бросил ему восьмизарядный пистолет Манлихера, судя по весу, с полной обоймой. Он осторожно вошел в царство теней.

  — Привет, Риф.

Кажется, это выскочило из скалы — конденсированная кинетическая клякса смертоносных мускулов и когтей, при том визжащая.

 — Ёшкин кот.

Когда Тацельвурм находился примерно на расстоянии фута, Риф успел нажать на курок и выстрелить, после чего существо взорвалось огромным зеленым смрадным облаком крови и тканей. Он выстрелил еще раз, просто из принципа.

 — Зеленая кровь? — спросил Риф позже, после затяжного ливня.

  — Мы забыли тебе об этом сказать? — спросил Филип.

  — Оно произнесло мое имя.

  — Ah, bien sûr, ну конечно.

  — Я это слышал, Филип.

 — Ты спас мне жизнь, — заявил Рамис, — и, хотя мы оба предпочли бы забыть всю эту историю, теперь я обязан когда-то как-то тебе отплатить. Албанцы никогда не забывают.

 — Я думал, это слоны помнят всё.

Он доработал до конца смены, еще раз принял душ, открыл свой личный шкафчик, достал одежду с верхней полки, повесил мокрую спецовку на крюк, снова поднял его и запер шкафчик, оделся, как обычно. Но в этот день он пошел в контору, забрал свою зарплату и устало потащился в Домодоссолу, не оглядываясь. Они были хорошими друзьями — эта бригада. Много было работенки. Он может встретиться с кем-то из них снова.

 Говорили, что огромные тоннели вроде Симплоны или Сен-Готарда населены призраками, когда поезд въезжал в тоннель и свет мира, дня или ночи приходилось бросить на время переезда, сколь бы коротким он ни был, и любой разговор становился невозможным из-за грохота недр, некие духи, когда-то решившие погрузиться в беспощадную желудочную тьму горы, вновь появлялись среди платных пассажиров, занимали свободные места, пили совсем немного из стаканов с гравировкой в вагонах-ресторанах, принимали формы вздымающегося табачного дыма, шепотом пропагандировали память и искупление среди коммивояжеров, туристов, по убеждению праздных, не поддающихся очистке от богатства, и среди прочих практиков забвения, которые не могли почувствовать этих пришельцев с четкостью беглецов, изгнанников, плакальщиц и шпионов, иными словами — всех тех, кто достиг соглашения или даже был накоротке со Временем.

Некоторые из них, как было известно, редко, но ни в коей мере не случайно, втягивали пассажира в беседу. Риф ехал один в вагоне для курящих в какой-то безымянный темный час, когда не совсем светонепроницаемый призрак появился на бархатном сиденье напротив.

 — О чем бы вы могли думать? — поинтересовался он.

Это был голос, который Риф никогда прежде не слышал, но, тем не менее, узнал.

 — О чем?

 — У вас жена и ребенок, о которых нужно заботиться, и отец, за которого нужно мстить, а вы — здесь, в проклятой пиджачной паре, за которую вы не платили, курите гаванские сигары, которые обычно даже не знаете, где купить, не говоря уж о том, что не можете себе их позволить, в компании женщины, у которой никогда не было мыслей, зародившихся не между ее ног.

  — Довольно прямолинейно.

— Что с вами случилось? Вы были перспективным молодым динамитчиком, сыном своего отца, поклявшимся изменить социальный рельеф, а сейчас вы немногим лучше тех людей, которых раньше хотели взорвать. Посмотрите на них. Слишком много денег и времени для безделья, слишком мало чертова сострадания, Риф.

  — Я это заработал. Я вложил в это свое время.

 — Но вы никогда не заслужите уважение или хотя бы доверие этих людей. Никогда не получите ничего большего, чем презрение. Выбросьте всю эту счастливую чушь из головы, попытайтесь вспомнить, как выглядел Вебб, в конце концов. Потом обратитесь мыслями к человеку, который его убил. Скарсдейла Вайба легко достать прямо сейчас. Скарсдейла как-насчет-того-чтобы-все-вы-жили-в-дерьме-и-умерли-молодыми-чтобы-я-мог-останавливаться-в-больших-отелях-и-тратить-миллионы-на-искусство Вайба. Найдите его, когда будете в Венеции, Италия. А еще лучше — пристрелите его. Вы еще можете прекратить это глупое безделье, повернуть обратно и вернуться к себе.

 —  В рамках обсуждения допустим...

  — Мы выезжаем из тоннеля. Мне нужно быть в другом месте.

Кит и Яшмин шли по берегу озера из маленькой гостиницы в Интре на погост в Биганцано, где находилась могила Римана. Сквозь деревья виднелись пароходы-салуны, частные катера и яхты на озере. По дороге ехали повозки и грузовые фургоны. Трамонтана сдувала волосы с лица Яшмин. Кит не мог удержаться, чтобы не смотреть на нее через каждые несколько шагов, хотя предпочел бы смотреть на солнце.

 Они совершали то же путешествие, что и Риман, прибывший сюда в июне 1866 года, это был его третий и последний визит, на который получили деньги от правительства геттингенские профессора Вильгельм Вебер и барон фон Вальтерсхаузен. Риман знал, что умирает. Если он думал, что может сбежать от всего, это явно была не голодная пасть смерти, дело происходило в разгар так называемой Семинедельной Войны, смерть была повсюду. Кассель и Ганновер пали под натиском пруссаков, армия Ганновера под командованием фон Арендшильдта в количестве двадцати тысяч человек сосредоточилась в Геттингене и выступила маршем на юг, пытаясь скрыться от двигавшихся на нее прусских колонн, но была остановлена фон Флисом в Лангензальце и сдалась 29-го июня.

Не то чтобы Риман продолжал считать Италию безмятежной. Немного к востоку от Лаго-Маджоре намечалась последняя битва за Венето между Австрией и Италией. Он уехал из рационализированного ада борьбы за Германию в Солнечную Италию и лето в Кустоцце, девять тысяч убитых, пять тысяч пропавших без вести, и вскоре пополнил собой этот список утрат.

 Сорок лет спустя они нырнули в Глубинную Германию, в фольклорные сны Шварцвальда, где, как говорили, хватило бы места для сотен тысяч войск и вдесятеро большего количества эльфов, Кит и Яшмин заметили, что пытаются как можно больше времени проводить в поезде. В Геттингене, по крайней мере, оставалось чувство связи, пусть и слабой, с остальной Европой. Но по мере их продвижения на юг согласные становились всё более размытыми, оставалось всё меньше поводов для использования рационального ума — вместо этого повсюду были пещеры эльфов, замки театрально громоздились на горных вершинах, к которым не было никакого видимого доступа, поселянки в традиционных дирндлях и особых зеленых шляпах, готические церкви, готические пивоварни, тени с подвижными хвостами и машущими крыльями кружились на дне долин.