Глава 4

Мы никогда раньше не видели эту часть дома, и я немного поражена обстановкой в ней. Викторианский стиль во всех отношениях, хотя сам дом выглядит современно. Красные бархатные шторы закрывают огромные эркерные окна. Повсюду темное дерево, замысловатая резьба вдоль перил, подчеркивающие стулья, дверные проемы и ниши. Высокие, до потолка, ширмы вдоль стен, заставленные книгами, и красивые витражи, уютно примостившиеся у входной двери. Нашего выхода.

Дом оказался совсем не таким, каким я представляла. Ожидала увидеть мебель середины прошлого века, запачканную грязью, обожженную сигаретами и заваленную коробками от еды на вынос, такие были у меня предположение, учитывая, какой монстр Док.

Был.

Все это похоже на экстравагантный зал ожидания для клиентов, которые будут выбирать себе плоть из меню, заполненного соблазнительными фотографиями молодых девушек в различных нарядах, поразительных манекенщиц в позах со слезящимися глазами. Там были фотографии, и их было много. Моим первым побуждением было сжечь весь этот дом дотла. Сжечь каждый наряд. Сжечь каждую фотографию. Сжечь все это вместе с трупом Дока, пузырящимся массой в центре. Огонь все поглотит и отчистит. Но вместо этого мы направляемся на кухню. Мы умираем с голоду.

Лекси включает свет на кухне, и комната взрывается флуоресцентным блеском. Разительный контраст с темной готической комнатой позади нас. Пол выложен плиткой в шахматном порядке, столешницы из черного мрамора, а приборы из нержавеющей стали и почти промышленного размера. Кухня совершенно из другой эпохи. Яркий свет режет нам глаза, и я задаюсь вопросом, не начнет ли Лекси снова свое вампирское дерьмо, утверждая, что наша чувствительность к такому яркому свету вторична по сравнению с тем, как он может повлиять на создание ночи как она.

Кухня выглядит чистой как больничная операционная.

Лекси моет лицо и руки в раковине, пьет из-под крана, снимает рубашку и вытирает кровь с шеи. Я вспоминаю себя без лифчика и задаюсь вопросом, носила ли Лекси когда-нибудь что-нибудь, кроме белья для конкретных клиентов. Я не могу представить ее в одном из них, даже находясь вне дома. Она — свободный дух, с безрассудной самоотверженностью. Мятежный и полный страха. Удивительно, что Док смог ее приручить. Если она когда-нибудь и наденет лифчик, то он будет черным. Это никогда не изменится.

Мы собираемся у холодильника, наши пустые желудки перевешивают желание сбежать. Или, может быть, мы все знаем, что за входной дверью наши пути разойдутся. В холодильнике полно разной еды. Никто из нас не собирается тратить время на приготовление пищи. Мы делаем бутерброды. В холодильнике есть остатки китайской еды, а также пицца, но мы к этому не прикасаемся. Если бы мне нужно было догадаться, почему, я бы сказала, потому что Док уже прикасался к ней, испортил ее своими грязными руками и ртом. Нет уж, спасибо.

Смотрю, как Камми изо всех сил пытается сделать себе бутерброд, и думаю обо всей еде, которую она никогда не ела. Всю свою жизнь она питалась супом, лапшой, арахисовым маслом и овсянкой, хотя однажды клиент дал ей вишни. Она испачкала ей всю свою одежду, и Док разозлился как сука, кричал нее, что одежда стоит денег, и в следующий раз он проследит, чтобы она ее отработала. Я не уверена, что это означает, но если бы это сулило убраться к черту с того чердака и вымыть полы в другой комнате или даже в туалетах, то регулярно бы истекала кровью. Если бы знала, что за этим последует «наказание», которое могло бы нарушить монотонность видения одних и тех же стен час за часом, день за днем.

Я роюсь в шкафах и нахожу пакет картофельных чипсов, на самом деле их там несколько. Я открываю один и вываливаю немного на стойку.

— Попробуй это, Кам. Это чипсы. Ты даже можешь положить их в свой сэндвич, если хочешь.

— Черт возьми! — говорит Лекси. — Где ты их нашла? Там есть «Доритос»?

Я показываю ей шкаф. Там четыре пачки чипсов «Доритос», все запечатанные. Некоторые из них — это вкусы, которые, как я знаю, Лекси никогда не пробовала. Те, что вышли в последнее десять лет. Док все время ел такую еду, здесь, в этом прекрасном доме, в то время как кормил нас одним и тем же каждый день. Я рада, что он мертв, что Лекси убила его. Делает ли это меня плохим человеком?

Камми берет чипсину и пробует ее на вкус, затем хватает горсть и кладет ее в свой сэндвич. При виде этого мне хочется плакать. Употребление картофельных чипсов в первый раз никогда не должно быть важной вехой для девятилетнего ребенка. Она берет свой бутерброд, садится у окна в гостиной и смотрит на пляж. Мы с Лекси идем за ней и едим в тишине, стараясь держаться подальше от алых следов, которые мы оставили — тихие шаги из кухни в гостиную и обратно. И еще раз. Глаза устремлены на окна, на дверные ручки, ожидая, когда они повернутся. Это не кажется безопасным, и мы едим с жадностью. И от паранойи, и от голода. Словно мыши, поедающие сыр у подножия ловушки.

Я наливаю нам стаканы воды, и они быстро пустеют. Еще больше сэндвичей сделано, все чипсы съедены. Странно не разговаривать, но, кажется, сказать нам нечего. Я всегда представляла, как мы втроем вырываемся во входную дверь со слезами радости, бросаемся в объятия тех, кто может нас спасти. Тех, кто может каким-то образом стереть прошлое и воссоздать светлое будущее. Но на самом деле все совсем не так.