Глава 25

Нас в последний раз будит приближающийся поезд. Мы смотрим, как люди выходят, а затем встаем в очередь на посадку. Ладошка Камми в моей. Я рассказываю ей, как спокойно в поездах, что мы можем даже гулять в них, пока они идут. Никогда раньше не ездила в них, но их отдаленный звук из окна моей спальни всегда был мне приятен. Я представляла, что быть частью этого звука будет еще лучше.

Камми нервно трет свой большой палец о мой, и я продолжаю говорить, чтобы успокоить ее. Подшучиваю над шляпой старушки, над тем, какая она большая, что ей самой понадобится два места, чтобы для нее хватило места. Камми издает беззвучный смешок, который подходит мне больше, чем что-либо еще, затем наступает наша очередь садиться на восьмичасовую поездку в Джекстон.

Мы поднимаемся по ступенькам, и нас ведет к нашим местам очень добрый человек, который напоминает мне учителя математики, который был у меня в средней школе, мистера Артвелла. Он обычно стоял у двери, когда входили ученики и всегда говорил что-то приятное ученикам, когда они заходили в класс. «У тебя там классные туфли. Держу пари, ты сможешь пробежать милю меньше чем за семь минут в этих малышках» или «Я рад видеть, что сегодня ты чувствуешь себя лучше. Класс без тебя уже не тот». Приятное приветствие для каждого ученика. А когда он переехал в Луизиану, некоторые ученики даже плакали. Я была одной из них. Раньше думала, что если бы мой папа был еще жив, он мог бы быть очень похож на мистера Артвелла.

Я уступаю Камми место у окна, чтобы она могла любоваться пейзажем и, возможно, чувствовать себя в большей безопасности вдали от прохода. Засовываю чемодан под наше сиденье и нахожу там журнал. Я хватаю его. Это журнал для родителей с улыбающимся ребенком на обложке с большими красивыми глазами. Мы листаем журнал, и Камми показывает на фотографии, которые ей нравятся. В основном на них мирно спящие дети или малыши, которые держат на руках домашних животных или мягкие игрушки.

Наконец поезд покидает Орегон-Сити, и я говорю «скатертью дорога» за нас обеих. Я протягиваю ей журнал и говорю, что попробую поспать, а когда проснусь, мы попробуем печенье, которое я купила. Камми держит своего медведя и осторожно убирает все волосы, которые могут касаться его черных мраморных глаз.

Проходит совсем немного времени, прежде чем поезд убаюкивает меня, и я проваливаюсь в глубокий сон. Мне снится, словно Камми мое домашнее животное и я держу ее в клетке в шкафу у кровати. Кормиться она из пары мисок: одна — с печеньем и мороженым, другая — с кровью. И во сне я продолжаю говорить себе, что все это к лучшему.

***

Проходит три часа, и я просыпаюсь в панике. Тянусь к Камми. Она прямо рядом со мной, спит. Я думаю о своем сне и задаюсь вопросом, значит ли он что-то. Ловлю себя на том, что делаю именно то, что обещала не делать. Подвергаю сомнению все. Неужели я веду себя эгоистично? Действительно ли это к лучшему? Означает ли этот сон вообще что-нибудь, или это просто бессмысленный кошмар, вызванный травмами?

Медведь покоится в объятиях Камми, журнал открыт у нее на коленях и перевернут на страницу с фотографией молодой матери, держащей на руках своего драгоценного ребенка — фотография, на которую Камми смотрела дольше всего. Убеждена, что она знает, кто ее мать.

Я встаю, чтобы размять руки и ноги, и смотрю на окружающих меня людей. Улыбаюсь тем, кто смотрит мне в глаза, и считаю улыбки. Мой способ отыскать надежду в человечестве — то, что я попросила Камми сделать, борясь сама.

Три улыбки. Я принимаю их.

Сажусь обратно, и Камми просыпается. Она крепче сжимает своего медведя и улыбается мне опухшим от сна личиком.

— Мы на полпути к цели, милая. Хочешь пойти прогуляться?

Она кивает. Я беру наше печенье, и мы проходим через вагон в следующий, где есть бар с прохладительными напитками, и все сиденья обращены к окнам. Мы сидим и смотрим, как деревья проносятся мимо красивым зеленым пятном, я рассказываю Камми о яблоне на своем заднем дворе и о том, как мы можем взобраться на нее и сидеть на ветвях, есть печенье и наблюдать за птицами.

Зеленое пятно сменяется открытым полем, насколько могут видеть наши глаза, и я представляю, что для Камми это должно быть похоже на золотой океан. Ветер колышет пшеницу, что похоже на волны, которые она наблюдала из окна мансарды на Приморской улице.

Я беру каждой из нас молоко из бара, и мы тихо сидим и съедаем все печенье, наблюдая, как расстояние между нашей старой жизнью и новой становится все больше.

В конце концов, мы возвращаемся на свои места, и каждый раз, когда поезд останавливается, у меня сводит живот от совершенно другого страха. Возвращение домой. Быть разочарованной и разочаровать Камми.

Поскольку наш разговор идет односторонне, мне трудно оставаться в сознании. В это время мы обычно долго лежали в постели — лучшая часть каждого дня за прошедший год, тихое избавление от дремоты, когда мы молились о снах, которые унесли бы нас прочь, пусть даже ненадолго.

Мы с Камми снова засыпаем, а в следующий раз просыпаемся от голоса, сообщающего, что мы прибыли в Джекстон.

***

Когда мы выходим из поезда, я больше не боюсь быть узнанной кем-либо из людей Дока. Возможно, я боюсь местных жителей, которых знаю, или даже людей, которые грустными глазами смотрели на мое лицо в местных новостях, в газетах или на телефонных столбах и витринах магазинов.

Пропавшая без вести: Стейси Энн Сквайрс, 170 сантиметров, 55 килограммов (хотя сейчас я ближе к 50), голубые глаза. В последний раз ее видели одетой...

Узнает ли мать меня вообще? Или, что еще хуже, удосужилась ли она сообщить о моем исчезновении? Или она списала меня со счетов как сбежавшую, ее здравый смысл поколебался из-за манипулятивных методов Джеймса? Мне начинает казаться, что я ползу назад. И когда доберусь туда, я пожалею, что вообще показалась здесь.

Увижу Джеймса в дверях, который поприветствует меня: «Надоело жить самостоятельно, да? Может быть, теперь ты начнешь ценить то, что мы с твоей матерью делаем для тебя. А сейчас приберись на кухне, а потом иди и зарабатывай себе на жизнь».

Мы примерно в трех километрах от моего дома. Я больше не хочу таскать чемодан с собой, поэтому мы идем в круглосуточный магазин, я прошу сумку и покупаю бейсболку с пальмами на ней. Она уродливая и плохо сидит, но я беру ее, чтобы заправить волосы и спрятать лицо. Узнавание вызовет слишком много вопросов и, в конечном итоге, полицию.

Я достаю из чемодана остатки нашей еды и воды и кладу их в сумку, даже попкорн, который мы, возможно, никогда не съедим. Я беру полароидные снимки и кладу их в карман так, чтобы Камми не видела, затем бросаю чемодан в кусты и направляюсь навстречу заходящему солнцу. По направлению к дому.