— Да, — серьезно подтвердил Игорь Борисович — Переливается и освещает нефтеносный пласт, чтоб светлей бурить было.

Это был редкий шутливый диалог. Планы бурения росли, смежники под новые метры стали подсовывать неопрессованные трубы, вышкомонтажники «забывали» класть в насосы прокладки, геофизики капризничали, как боги на Олимпе. Не до Раи и ее интересов было Широкову.

«Пусть развлекается! — снисходительно думал Широков про жену. — Чем тут, в Трехозерске, еще-то заниматься? Театров нет. Клубы тесные. Даже цветов в цветочном магазине нет».

Ему и в голову не приходило, почему нет. А если бы пришло, так он бы нашел тут же тысячу причин — где-то что-то не срабатывает, не запланировано пока, не до этого пока. Главное — план идет, главное — сводка в конце месяца. Ну в самом деле — о чем говорят на коллегиях, активах, совещаниях? Не о цветах же, не о цирке, не о том, что в книжном магазине книг нет. О нефти говорят. О цифрах, о приросте, о стройках. Все на этом закручено. Да вот в прошлом году, к примеру, десять барж вмерзли в Обь. На восьми — станки для бурения, оборудование разное. На двух — продукты. Крупы там, пряники, сгущенка, сухое молоко для молочного завода. Разгрузкой и контролем за вывозом оборудования Широков лично сам руководил. Как железный диспетчер сидел у селектора, каждую тонну к себе в тетрадку записывал, на планерке допытывался, почему ночью выгрузку прекратили, лично сам проверил, установили — нет прожекторы. А как же! Бурение не остановишь, оно в три смены, под каждую тонну нефти своя железка. Замешкайся в передыхе — тут же в главке сирена взовьется от буфета до чердака. А продукты? Ну, пожурили, что растянули выгрузку на всю зиму, молочный завод постоял без работы, так на основной-то процесс роста добычи это не повлияло! Зна-а-ет Широков натуру этих северян — ноют, что сгущенки нет, а у самих, пожалуй, меньше ящика не припасено. Еще с прошлогодней навигации натаскали.

Привычные эти мысли о Трехозерске и обо всем, что составляет жизнь на Севере, не отвлекали Широкова от начавшегося отпуска. Поезд шел не шибко, часто останавливался. Ночью Игорь Борисович этого не замечал, утром с любопытством смотрел за окно. Отвык ездить поездом. А бывало, что и зайдем в общем вагоне езживал к себе домой, в Камышин, на каникулы. Так это когда было! Широков даже устыдился своего давнишнего мальчишества — как от Москвы отъедут, он заберется на третью, верхнюю полку и лежит, чутко улавливая приход контролера. Вожмется в угол, прямо со стенкой сольется и лежит. Все студенты так ездили. Об этом сейчас с самим собой даже неудобно, просто несолидно вспоминать. Студент-губкинец, а теперь начальник УБР, ездил зайцем! А что в самом деле, неужели не на что было купить билет? Он даже удивился. Нет, почему же зайцем, правда? Ну, один раз купил сестрам платья, в другой раз — матери отрез на платье. Потом — сатин на новое стеганое одеяло матери и тетке. Нет, в самом деле, как это было давно! Бегал за этим сатином, добросовестно искал голубой цвет. Сейчас бы взял и купил какой-нибудь китайский шелк или атлас, да нет, взял бы готовое одеяло, попросил упаковать его и отправил почтой. Ну хорошо, сатин. А еще что? А! Один раз полный чемодан бананов вез, чтоб всей родне хватило попробовать. Это что же получается — раньше денег не было, а подарки всем привозил, теперь денег много — Камышин в стороне от Сочи?

Размышления прервали две девушки. Запыхавшиеся, распаренные, они, едва переводя дух, плюхнулись на боковые сиденья, разом упали на столик и принялись хохотать.

— Нет… Ты подумай, Верка, ты… подумай! Я… говорит… не знаю, что сделаю, если в райком пожалуетесь.

— У… умо-ра! Нет, я тоже прямо вся испугалась!

— Уволит, что ли?

— Ну… ага, уволит! — И они снова принялись хохотать. Сквозь хохот Широков разобрал:

— Сам сядет коров доить!

— Ага. И по самотечке с веслом поплывет!

Они так весело и заразительно смеялись, что, глядя на них, Широков и сам начал незаметно для себя улыбаться.

— Как нас отвезти, так нет машины. Нет! Рессора лопнула. — Та, которая Верка, развела руками. — Так, бедняжка, без рессоры и шпарил на разъезд. — Она снова упала на столик, вздрагивая плечами в беззвучном смехе.

— Ой, вы нас извините, дядечка, — повернув красное от смеха лицо к Широкову, сказала вторая. — У нас директор совхоза уникальный — на машине без рессоры научился ездить, — прыснула, зажимая рот руками.

— Как это? — с удовольствием, окончательно заражаясь весельем девчат, включился Широков. Ему даже на мгновение показалось, что он только что и сам вместе с девчатами вбежал в вагон, но не успел как следует узнать о причине веселья.

Поезд стоял на разъезде считанные минуты, две или три. Когда тронулся, Широков и не заметил. Увидел только, как, пыля по дороге, резво бежал «газик», подскакивая задом на разбитой грунтовой дороге.

— До скорой встречи! — помахала рукой Верка.

— Из деревни, что ли, уезжаете в город? — не удержался Широков.

— С чего это вы взяли? — посмотрела на Широкова снизу вверх Верка. — И не подумаем. Мы скорее директора «уедем».

— Конечно, — поддержала ее подруга. — Намакулатурил про наш комсомольско-молодежный коллектив — и в кусты.

— Как это — «намакулатурил»? — улыбнулся Широков.

— А так. — Вера посмотрела в окно. Но дороги уже не было видно. Пошла густая лесополоса, выбегали к самому полотну заросли тысячелистника, пижмы, и Широков впервые за последние годы вспомнил, как вот этим тысячелистником, который мать называла кровавником, она лечила разваленную бутылочным осколком пятку. Он явственно почувствовал шрам на правой пятке, и перед ним мелькнула речка Камышинка, куда они ходили всей улицей купаться.

— Раззвонил всем, что мы после десятого класса пошли на ферму, — прервал его мимолетное воспоминание голос Верки. — К нам аж с областного радио приезжали. В газете писали. Как директор едет в район на симпозиум, обязательно интервью дает районной газете насчет нас. Все у нас есть, показатели не ниже, чем у старых. Конечно, технология новая, молокопровод, самотечка, — они переглянулись с подругой, — только к этой технологии хоть на лодке плыви.

— Как это? — подлил масла в огонь Широков.

— Канализационные колодцы забились, вот навоз и затопил все кругом. Не вывозят вовремя. А зимой все замерзает. Мы уж говорили, говорили.

— А начальство-то куда смотрит? — возмутился Широков.

— Начальство что? Придут, спросят: ну, как дела? Только из-под коровы голову поднимешь, а оно уж все ушло, начальство-то! Не побежишь же с доилками. Ходили после работы. Зимой пришли — надо, говорим, как-то принимать меры. А директор засмеялся: весной растает, и само в лог скатится.

— А что в логу?

— В логу-то? В логу у нас лес с грибами! Был… Доскатывалось! Мы еще в школу ходили, когда все началось. Нас даже скотину не пускали выгонять, чтоб в яму не провалились — так все вокруг размыло. А телят, овец сколько там потонуло — не сосчитать!

— В самом деле, безобразие, — поежился Широков, тут же вспомнив, как его в позапрошлом году оштрафовали за прорвавшийся отработанный раствор, яму для которого соорудили близ реки.

— Охрана природы называется! — рубанула рукой Верка. — А мы как к ферме пробираемся сейчас? Прямо ужас! Смотрели кино про комплекс — там девчонки пришли, надели халатики, отдоились, вышли — в душ, потом надели платья, в которых пришли, губы накрасили и — по домам. У нас главное — план! А там хоть трава не расти! Больше никого на ферму не заманишь, если так будет. Автобусы в город не ходят. До разъезда двенадцать километров.

— Да, девчата, невеселое у вас житье-бытье! — вздохнул Широков.

— У нас-то? Не… У нас весело! Мы все равно песни поем, что на работу, что с работы. Мы же всем классом остались. В полеводстве, на ферме, мальчишки — в механизаторах. Так что поборемся.

И Широков почувствовал, поверил — поборются!

— А сейчас куда?

— Мы в райком комсомола поехали и в райком партии пойдем. Когда к нам на собрание приезжал секретарь райкома, так и сказал: если что — прямо ко мне. Не поможет — в Свердловск махнем!

И Широков понял — махнут!

— Нынче начальство какое-то странное пошло, — в раздумье сказала Вера. — Лишь бы план был. Чуть меньше надоили, еще шести утра нет — директор на ферме: чего, девчатки, носы повесили, коровам настроение не поднимаете? Давайте, давайте! Жирность падает — почему? А как в графике — директора и не видно. Нет чтоб спросить: книги в библиотеке успеваете брать? Или: чего в магазине вам не хватает? Словно мы не девчонки, а условные человеко-единицы!

Широков тихонько крякнул, как бы откашливаясь.

— Девчата, а какие овощи у вас тут растут? — перевел он разговор на другое.

— Да все у нас тут растет, — весело сообщила Верина подруга. — Я даже в прошлом году арбуз посадила. К нам вообще-то не привозят арбузы — далеко, колются. А в прошлом году привезли. Что было! Очередина! Все норовят побольше арбуз взять. Потом всей деревней хохотали — кормовые какие-то арбузы оказались, белые внутри. Верк, помнишь, Мякишиха хвалилась, что умеет выбирать? Так вот ей вообще зеленый попался. А нам ничего, розоватый. Но вода водой. Я несколько семечек сохранила и весной воткнула в землю. Они взяли да выросли. Маленькие, правда, арбузики и безвкусные.

— Конечно, если б нормальный арбуз, какой-нибудь такой красный, с черными семечками, так и у тебя бы вырос какой положено, — сказала Вера.

— У нас, девчата, на Волге, в Камышине, знаете какие арбузы! — Широков даже прикрыл глаза при воспоминании о камышинских арбузах. — Из Волгограда прямо на бахчу приезжают и покупают. Ни разу не промахнулись. Сколько их переел — ни одного несладкого.

— Ну, так это где, — вздохнула Вера. — За морем телушка — полушка, да дорог перевоз. Зато у нас картошка — «роза», самая вкусная на свете. Бросишь в золу, испечешь — никакого арбуза не надо. — Вера поднялась. — Пойдем, Нин, скоро станция.