Я подумал, и через некоторое время сказал:

— Уговорил, папка! Пусть это будет нашим общим решением!

От лилового шара ко всем троим потянулась волна тёплого дружеского чувства, и тот же голос произнес:

— Нашу благодарность заслужить непросто, равнодушные законы природы вынуждают нас точно выдерживать равновесие добра и зла. Только что сумма Ваших решений дала всем нам право на новое большое доброе дело. Мы можем реализовать это право так, как Вы пожелаете.

— А что Вы можете нам предложить?

— Мы могли бы, например, сохранить Вашу с Федей жизнь в случае, если Федя потерпит неудачу.

— А как вы сами использовали бы эту возможность, без учёта нашего мнения?

— Вы что, в самом деле готовы подарить нам своё заслуженное право на гарантию своих жизней, и дать нам возможность использовать это по нашему усмотрению?

— Ну, жить и знать, что мог бы спасти полгалактики, но не смог… Что скажешь, пап?

,Мы с отцом переглянулись, и он, подумав, сказал:

— А всё же, что бы вы сделали? Мне очень интересно, как высшие понимают добро и зло.

— Мы смогли бы вернуть из небытия пять самых лучших разумных рас, погибших раньше в космических катастрофах.

— Вернуть в наш мир, спасти ПЯТЬ РАЗУМНЫХ РАС? В обмен на то, что два варвара готовы идти на смертельный риск, к которому мы относимся, видимо, куда спокойнее вас, и сами отказываемся от гарантии своих жизней? Вы не шутите?

— В таких обстоятельствах не шутят.

— Федь, пять самых разумных рас и гарантия наших жизней- как тебе подходит такой обмен?

— Не могу, пап, решать за тебя, но вот что я думаю сам. Одна разумная раса прямо сейчас, безвозмездно, даже тайком дарит всему человечеству тысячелетия света и по-сути все богатства нашей собственной планеты, которые иначе мы бы профукали безо всякой пользы. Мы, поганцы, сами этого ничем не заслужили, всё делается только потому, что кое у кого к тьме есть свои личные счеты.

Другая раса, настолько могущественная, чтобы принимать решения о жизни и смерти целых рас, не хочет упускать случая, чтобы попытаться спасти полгалактики и ещё воскресить из небытия пять рас впридачу, но их этика столь строга, что они не могут позволить себе ступить ни шагу без согласия двух варваров, даже извиняются перед нами за простое скрытое наблюдение.

Наверное, по-настоящему развитые расы не упускают случаев сделать друг другу такие щедрые подарки. Представляешь, чего Галактика может ожидать от 5 лучших рас? Раз уж вышло так, что я сам могу попытаться сделать подобный подарок, нужно ли отказываться от такой редкой возможности, хоть мы пока лишь варвары? Вот и покажем Галактике, что люди тоже способны на то, чтобы творить большое добро, а не только проедать свою планету да убивать себе подобных!

Но я не буду решать за тебя, и всё ещё прошу, чтобы ты остался на Земле в безопасности. Видимо, эти 5 рас как-то связаны с изменением шансов на успех в главной задаче, а то я не могу понять, как это на одних весах оказалась жизнь двух варваров и жизнь пяти лучших рас.

— Ты прав. Моё решение остаётся неизменным именно потому, что, защищая также себя и меня, ты выполнишь задачу лучше, чем если будешь знать, что мы сами в безопасности. Не знаю, как там Высшие считают шансы, но то, что люди, загнанные в угол, становятся находчивее, умнее и опаснее для любых врагов, даже если враг — это не существо, а какое-то очень поганое стечение обстоятельств, известный факт. Зная людей вообще и особенно тебя, я знаю, что чем хуже последствия провала, тем лучше ты выполнишь то, что надо! Позволь мне тоже присоединиться к нашему подарку и увеличить шансы на успех. Если бы ты знал, чего мне стоит подвергать тебя ТАКОМУ риску.

Лиловый шар на столе сказал:

— Благодарю Вас. Все ваши рассуждения, особенно, Федя, твои, очень близки к истине. Вы вдвоём только что уже подарили нам и жизнь, и надежду. А теперь прошу Вас оставить нас с Федей вдвоем.

— Когда все ушли, лиловый шар сказал: Федя, поверь мне, что нет ни одного из высших, кто не хотел бы сейчас поменяться с тобой. Но только у тебя есть действительно реальный шанс, хотя, увы, и не очень большой.

— Так в чем дело-то?

— На планету одной из варварских цивилизаций вот-вот упадет особый метеорит, неведомо как уцелевший осколок скорлупы того «яйца», из которого родилась наша Вселенная. Мы называем это первоматерией, или информатерией законов природы. Этого кусочка, размером с арбуз, достаточно, чтобы погубить всё на многие гигапарсеки вокруг.

Мы знаем о первоматерии гораздо меньше, чем хотелось бы, потому что за каждую крупицу этих знаний приходится платить неимоверной ценой жизни гениев, добровольно идущих на подвиг во имя науки. Даже крохотная, едва видимая вашим глазом песчинка первоматерии, оказавшись рядом с разумом, пробудившись, способна погубить целую звезду вместе с планетной системой! Между разумом и первоматерией существует какая-то первичная, исконная связь, первоматерия сама стремится к разуму, миры, населённые разумными существами, притягивают её, словно магнит.

При соединении разума с первоматерией происходит какое-то слияние, первоматерия раскрывает как бы свою Вселенную, и стремится исполнить желания связавшегося с ней разумного существа, порождая свой мир — это единственное, что она умеет. Но беда в том, что первоматерия игнорирует всё уже сущее, считая, что под управлением разума происходит акт первоначального творения Вселенной, поэтому при исполнении желания вообще не учитываются никакие последствия, ни прямые, ни косвенные. Результат — катастофа.

В локальной области влияния первоматерии происходит нечто подобное тому, что было при рождении Вселенной, как будто всё начинается с самого начала, и ничего — ни законов, ни материи еще нет, будто бы всё сущее совершенно неопределено и неоформлено. Самые фундаментальные законы природы в огромном участке пространства извращаются, причудливо взаимодействуя с новыми, порождаемыми первоматерией для исполнения желаний разумного, при этом сам разумный может погибнуть или сойти с ума, если изменённые законы природы окажутся несовместимы с сохранением его жизни или рассудка. Само пространство разрывается, вываливается в неведомое никуда часть пространства вместе со всем, что там было, в этом коконе вокруг первоматерии возникает зона измененных законов, как бы некая новая минивселенная. Мы знаем только то, что внутри кокона желания разумного оказываются исполненными по-дьявольски точно, как бы в насмешку над здравым смыслом. Но потом, через небольшое время, кокон раскрывается, зона снова оказывается частью пространства нашей Вселенной, и, хотя обычные законы природы там полностью восстанавливаются, никаких следов первоматерии и разумного не обнаруживается, и всё оказывается страшно, до неузнаваемости измененным, чем ближе к центру, тем непостижимее и карикатурнее изменения.

— Ничего себе! Как в анекдоте, что гильотина есть лучшее лекарство от головной боли?

— Точно, только не гильотина, а намного хуже — например, пожелание избавиться от головной боли может вызвать изменение констант электромагнитного взаимодействия, все ближайшие планеты разом превратятся в звёзды, а звёзды вспыхнут сверхновыми, и всё это для того, чтобы головная боль испарилась вместе со своим обладателем, всей расой и десятком планетных систем впридачу. Есть какие-то ограничения, суть которых нам совершенно непонятна. Некоторые наши исследователи жили около первоматерии годами — и ничего не случалось, но в какой-то момент контакт разума и первоматерии происходил, и всегда при этом случалась катастрофа. Мы знаем только то, что внутри кокона желания разумного оказываются исполненными по-дьявольски точно, как бы в насмешку над здравым смыслом, твой пример с гильотиной оказался очень удачен.

Как и почему часть первоматерии уцелела при рождении Вселенной, до сих пор неизвестно, но сейчас это совсем неважно.

— На этот раз, насколько я понимаю, что-то идёт не так?

— Понятно, раз первоматерия так опасна и непредсказуема, каждый из известных кусочков находится под нашим наблюдением, но мы тоже не рискуем к ним приближаться, тщательно охраняя их от любого контакта с любым разумом, включая наш собственный.

Только в исследовательских целях, когда учёный изъявляет готовность сделать попытку что-то узнать, рискуя собой во имя науки, мы с помощью автоматов доставляем маленькую крупинку из хранилищ, расположенных очень далеко от любых обитаемых миров, в нашу специальную лабораторию в отдалённом конце Галактики.

— И как получилось, что этот кусочек, падающий на варварскую планету, остался без вашего присмотра?

— Мы далеко не всеведущи, а поиск остатков первоматерии очень сложен, вдали от разума она ничем особенным себя не проявляет. Только когда первоматерия оказывается в зоне информационного эха какого-нибудь разумного мира, ткань вселенной начинает как бы дрожать, наблюдаются очень малые колебания главных физических постоянных, на грани чувствительности наших самых точных приборов. По центру этой сферы влияния мы вычисляем местоположение, а по её радиусу оцениваем размер кусочка первоматерии.

Обычно мы посылаем к куску первоматерии абсолютно безмозглый зонд-автомат, который по жёстко заложенной программе находит, захватывет и буксирует опасный груз далеко за пределы Галактики в одно из наших отдалённых хранилищ, прокладывая трассу подальше от всех известных обитаемых миров.

Но безмозглый автомат не может отреагировать на незапрограммированную ситуацию, что, по-видимому, и случилось в этот раз. Несмотря на то, что для надёжности мы всегда отправляем сразу три зонда, каждый из которых сам по себе сверхнадёжен и защищён, казалось бы, от всех мыслимых и немыслимых сюрпризов, и не было еще случая, чтобы хоть один из них когда-либо ранее повреждался, на этот раз мы потеряли все три, не знаем, что с ними случилось. Расчётная вероятность потери одного зонда — менее одной триллионной, и всё-таки это произошло, причём трижды подряд в одном и том же районе Галактики!