— Она была всем, чего я хотел, — признается он вслух.

Я напрягаюсь, сжимая в руках темно-серые простыни, не двигаясь с места, опираясь на подушки у своей спины. Солнце проникает в его комнату через стену окон за диваном и маленький столик в его спальне, графин с янтарной жидкостью, кажется, светится от солнца.

— И я не имею в виду, что я любил ее, — объясняет он, но я знаю, что это не по моей реакции. Он говорит так, как будто формулирует это впервые. — Просто… она была грязной.

Я поднимаю глаза и наконец встречаю его взгляд. В лучах зимнего солнца, заливающего эту комнату, его глаза кажутся такими светлыми, такими бледно-голубыми, почти белыми. Я не могу отвести от него взгляд.

— Она была грязной и неправильной, и я грязный и неправильный. Я знал, что она позволит мне делать то, что я хочу, и я не буду чувствовать себя виноватым за это.

— Ты ударил ее? — я не знаю, почему я спрашиваю об этом, но как только я спрашиваю, мое лицо теплеет, особенно когда его губы кривятся в ухмылке.

Он продолжает растирать мои ноги и качает головой.

— Нет. Я же сказал тебе, я делал это только с тобой.

— Тогда что это было? Что ты с ней делал? — я думаю о той девушке здесь, думаю о том, что он собирался с ней сделать.

Он прекращает свой нежный массаж моей ноги, другую руку он закладывает за голову. Его пресс напрягается, когда он выгибает шею назад, растягиваясь. И морщится. Порез, который я ему нанесла, зажил, превратившись в неровную красную линию.

Я думаю о ранах на его спине. Мы еще не добрались до них.

Он выдыхает и снова встречает мой взгляд.

— Мы не должны говорить об этом, Элла.

— Все в порядке, — заверяю я его. — После этого я расскажу тебе обо всех грязных вещах, которые мы с Коном делали в сарае для морских свинок…

Он ущипнул меня за ногу.

— Я же просил тебя не говорить о нем.

— Это нечестно.

Он закатывает глаза.

— Ты была единственной, кто настаивал на этом.

Правда. Я прочищаю горло, пытаясь вернуться в нужное русло. Чтобы двигаться дальше.

— Значит, твой отец просто… позволил отцу Люцифера продать Сид?

Он не может встретиться с моим взглядом, когда отвечает: — Да.

— Но ты все еще… один из них?

Несвятые. 6. Странные имена, я пока не чувствую себя комфортно.

Его глаза становятся сердитыми, когда он смотрит на меня из-под ресниц.

— Я же сказал тебе. Я не могу уйти. Ты должна это понять.

— Но Люцифер убил своего отца, ты сказал…

Он смеется.

— Ты говоришь это так спокойно, Элла. Я не думаю, что ты действительно понимаешь это, — он проводит рукой по волосам. — Не то чтобы я ожидал, что ты поймешь, — бормочет он себе под нос.

Я сажусь прямее, складывая руки.

— Что, черт возьми, это значит?

Он фыркает.

— Не будь дурой, Элла. Даже мне трудно разобраться в этом, а я в этом родился. Ты знаешь об этом только ночь, — он вздыхает, упираясь головой в изголовье кровати и глядя в потолок. — Это все так хреново. Я даже не знаю худшего из преступлений моего отца.

— Девушка в подвале, — говорю я, — Риа.

Он закрывает глаза, его рука на моей ноге напряжена.

— Где она?

— Хотел бы я знать, — он нахмуривает брови, глаза все еще закрыты. — Вообще-то, нет. Я рад, что не знаю.

— Что с ней будет? — мои слова тихие, хотя я не чувствую страха. Он прав. Это все так… невероятно. Культ, стоящий миллиарды, и этот красивый, сломленный мальчик — его часть? Думаю, последняя часть — самая правдоподобная из всего этого.

Его голос хриплый, когда он отвечает мне: — Я не знаю.

— А со мной? — спрашиваю я. — Что произойдет, когда все это закончится?

Его глаза открываются, и он наклоняет подбородок, чтобы посмотреть на меня.

— Ты моя.

Я пожимаю плечами.

— Пока.

Он двигается так быстро, что я не успеваю среагировать, когда он опускает меня вниз, так что я лежу на спине, прижав меня к себе руками по обе стороны моей головы, его грудь прижимается к моей, когда он наклоняется и говорит мне в рот.

— Прости, малышка, — говорит он, но в его голосе нет ни капли сожаления, — теперь ты тоже в этом участвуешь. Я никогда не смогу тебя отпустить.

Я ухмыляюсь ему.

— Мне всего девятнадцать, — поддразниваю я его, проводя пальцами по твердым мышцам его плеч. — Я еще ребенок. Что, если я захочу уйти? Я едва знаю тебя.

Его глаза темнеют.

— Нужно было подумать об этом, прежде чем позволить мне трахнуть тебя в лесу и обращаться с тобой как с маленькой шлюхой, которой ты и являешься, — он прижимает свои бедра ко мне, и я вдыхаю, желая, чтобы он был внутри меня.

— Ты обращаешься с каждой девушкой, которую трахаешь, как с маленькой шлюхой?

Он сглатывает.

— Да, но это другое.

Я провожу пальцем по его руке, по его татуировкам.

— Как это?

— Я больше никогда их не захочу, — он зарывается лицом в мою шею, целует и посасывает меня. Я закрываю глаза и выгибаю спину. — Но ты… Элла… Я никогда никого не хотел так, как тебя.

— Даже Сид?

Его зубы погружаются глубже в мою шею, и я вскрикиваю, впиваясь ногтями в его спину. Он задыхается, его рот отрывается от меня, когда он двигает головой, чтобы посмотреть на меня.

— Мы не будем сейчас говорить о Сид.

— Я хотела бы, — я провожу пальцами по его ранам, плоть все еще шершавая под моими кончиками пальцев. И мне кажется, что… есть еще раны. Внезапно я хочу увидеть все это. Я хочу посмотреть еще раз, но знаю, что сейчас он меня не отпустит.

Хотя, если я продолжу говорить о его сестре, может, он встанет.

Не знаю, почему я нахожу это таким захватывающим, знать эту извращенную часть его. Но это так.

— Это из-за нее ты причинил себе боль?

Это предположение, но я искала. Увидев, как выглядят следы от кнута, что они могут сделать с чьей-то спиной.

Вот как выглядят эти.

Он прижимает свой лоб к моему.

— Мы не будем говорить об этом. Или о ней.

— Ты чувствуешь себя виноватым за то, что трахнул ее, Мави?

— Элла.

Но я чувствую это, его член все сильнее упирается в меня.

— Ты когда-нибудь ревновал? Ревнуешь, что твой брат завел себе маленькую грязную шлюху, а тебе пришлось ее отпустить? Ревнуешь к тому, что они могут делать, даже сейчас?

— Прекрати, — шепчет он мне в губы, его глаза закрыты.

— Ты злишься, что она была твоей сестрой, а не его? — я надавливаю, проводя кончиками пальцев вверх и вниз по его спине, чувствуя, как подергиваются его мышцы. — Ты когда-нибудь захочешь трахнуть ее снова, и не потому что она горячая, а потому что она твоя сестра, и это заставляет тебя хотеть ее еще больше?

— Элла, заткнись, — но он тяжело дышит, его руки вцепились в простыни рядом с моей головой. Я обхватываю его ногами, нуждаясь в нем. Жажду его и всех его демонов.

— Что она позволила тебе сделать с ней, Маверик? — мои губы касаются его губ, но его глаза все еще закрыты, его брови нахмурены, как будто ему больно. — Ты злишься на Люцифера, потому что он смог ее обрюхатить, а ты не…

Его глаза распахиваются, и он обхватывает мое горло рукой, сжимая так сильно, что я не могу дышать.

— Заткнись, Элла. Заткнись, блядь.

Я ухмыляюсь ему, хотя мои глаза слезятся, когда он протягивает руку между нами и стягивает свои боксеры, которые были на мне. Он стягивает шорты с бедер, и я чувствую его член, твердый и толстый, на своей коже.

Он прижимается своими губами к моим, ослабляя хватку на моем горле, и кусает меня, посасывая мою нижнюю губу.

— Ты хотел этого? — шепчу я, мои руки тянутся к его лицу. — Ты хотел быть тем, кто спасет ее? Ты не смог спасти своего настоящего брата, поэтому ты хотел быть тем, кто войдет в нее…

— Ты глупая девчонка, — он хватает меня за лицо, его пальцы впиваются в мою щеку так сильно, что кожа царапается о мои коренные зубы. — Ты понятия не имеешь…

— Продолжай рассказывать мне свои секреты, Маверик, — перебиваю я, обхватывая его лицо, как он обхватывает мое. — Расскажи мне все, от чего у тебя так болит голова.

Его челюсть стиснута. Я вижу и чувствую это под своими пальцами, впивающимися в него.

— Хочешь знать, от чего мне плохо, Элла? — дразнит он меня, сжимая мои губы, когда он поднимает мою голову, положив руку мне под подбородок и прижимаясь своим лбом к моему.

Я медленно киваю головой, мое лицо болит от его хватки.

— То, что делает меня больным, не имеет ничего общего с ней, — он ухмыляется, его глаза буравят меня. — И это имеет отношение к тебе, прямо сейчас. Прямо сейчас я хочу сделать тебе больно. Я хочу заставить тебя плакать, — его хватка крепнет, как будто он подчеркивает свою точку зрения. — Я хочу, чтобы ты кричала на меня, просила остановиться, пока я трахаю тебя, прижав лицом к матрасу. Я хочу ударить тебя так сильно, что ты не сможешь говорить. Я хочу, чтобы у тебя были синяки, Элла, и не только на теле, — он неистово целует меня, и я бью себя по бедрам, нуждаясь в нем, но он не дает мне этого, хотя я знаю, что он возбужден так же, как и я. — Я хочу, чтобы на твоем лице были синяки от моих рук, и я хочу, чтобы ты сопротивлялась мне.

Он тянется между нами, вводит себя в меня, толкаясь так сильно, что я чувствую боль раньше, чем удовольствие. Он не отпускает мое лицо, не опускает мою голову, пока он входит в меня медленно, но достаточно сильно, чтобы заставить меня прикусить внутреннюю сторону щеки.

— Я хочу, чтобы ты сопротивлялась мне, плакала, чтобы ты ясно дала понять, что не хочешь этого.

Мои руки тянутся к его груди, мои груди подпрыгивают под его футболкой, когда он снова врезается в меня, толкая все мое тело.

— И от чего у меня голова идет кругом, так это от того, что я не собираюсь останавливаться.

Я бьюсь об него, пока он трахает меня, и на его лице появляется улыбка от моих тщетных попыток снять его с меня, хотя я не хочу, чтобы он останавливался.

Я тоже этого хочу.

Мне тоже плохо.

— Я не собираюсь останавливаться, и ты знаешь, что это такое, не так ли?

Он отпускает мое лицо, затем прижимает ладонь к моей щеке, поворачивает мою шею в сторону, пока трахает меня, говоря мне на ухо.

— Это преступление, Элла. Это гребаное уголовное преступление, и мне все равно, потому что ты никому не расскажешь.

Он выходит из меня, переворачивает меня и просовывает руку под мои бедра, поднимая их так, что я встаю на четвереньки.