Он ощущался намного легче.

Я впервые позволила себе по-настоящему почувствовать это.

Вместо просвета в облаках солнце взошло по-настоящему.

Мы понятия не имели, как долго это продлится. Мы понятия не имели, выживет ли кто-то из нас в конце, и сколько времени Менлиму и Дренгам понадобится, чтобы нанести ответный удар… но пока что солнце снова сияло. Мы наконец-то совершили настоящий прорыв, который я и представить не могла, когда мы столько лет назад обрушили пирамиду Галейта.

И только намного позже я поняла, кого не было в толпе.

Одного лица я не видела нигде среди лиц моих друзей, хлопающих мне и Ревику под солнцем на юге Тихого Океана.

Даледжема нигде не было видно.

— Дочь? Могу я поговорить с тобой?

Голос потряс меня, и к щекам прилило тепло ещё до того, как я повернула голову.

Я встретилась с этими голубыми как океан глаза, на удивление засмущавшись.

Ревик по-прежнему обнимал меня одной рукой, его пальцы покоились на моей талии. Он собирался завести меня внутрь корабля, но теперь повернулся на голос вместе со мной и слегка напрягся, крепче стиснув меня рукой.

Я чувствовала там собственничество, но не только. Неохота в его свете смешивалась с настороженностью, дополняясь тягой, желанием, потребностью остаться со мной наедине.

Я чувствовала, что он хочет поговорить. Я чувствовала, что он очень сильно хочет поговорить со мной.

Из-за исходившей от него тяги мне было сложно сосредоточиться на старшем мужчине, который прикоснулся к моей руке с другой стороны.

Уйе, мой биологический отец, похоже, почувствовал то же самое.

— Я не отниму у неё много времени, сын, — сказал он Ревику.

Я слегка подпрыгнула от того, как он назвал Ревика.

Мгновение спустя я заметила тон его голоса и то, что в нём скрывалось.

Что-то между ними определенно изменилось.

Его слова не были подчёркнуто вежливыми, как у незнакомца, говорящего с незнакомцем — и там даже не было особенно неловкой вежливости знакомого незнакомца. Скорее, там присутствовал элемент утверждения власти, но такой, который намекал на понимание, на нечто, что уже обсуждено и решено между ними.

Я посмотрела на Ревика, приподняв бровь в безмолвном вопросе.

В ответ я получила бесстрастное выражение лица, но каким-то образом почувствовала его через ладони, руки и пальцы.

Он передал что-то в духе «мне многое тебе нужно рассказать» вперемешку с «твой отец, возможно, объяснит это отчасти», словно он сам был не уверен.

— …Но она нужна мне сейчас, — добавил Уйе чуть более суровым тоном.

Ревик тут же меня отпустил.

Я всё ещё чувствовала там неохоту, но в то же время полную готовность подчиняться.

У меня складывалось ощущение, что он нависает надо мной, испытывает глубинное нежелание оставлять меня одну — даже ненадолго, даже с Уйе. Казалось, что та часть Ревика ведома скорее светом, болью разделения, компульсивным порывом, и я осознала, что это влияет и на меня. Моё сердце колотилось в груди просто от того, что я стояла рядом с ним.

Ревик, похоже, не был уверен, то ли его просят полностью уйти, то ли он может находиться где-то рядом, пока мы не закончим.

Если Уйе это почувствовал, на его лице не отразилось изменений.

Мой биологический отец лишь протянул мне руку и показал на свободную часть палубы.

После секундного колебания я вложила руку в его ладонь и пошла с ним к носу судна, пока мы не оказались возле ограждений у взлётно-посадочной полосы авианосца.

Я оглянулась и увидела, что Ревик стоит у ограждения в нескольких десятках метров от нас и смотрит на океан. Он определённо оставался вне зоны слышимости, даже если бы не было ветра, но меня странно успокаивал тот факт, что я могу его видеть.

— Прости, что я увожу тебя сейчас, — начал Уйе.

Я повернулась к нему, и ветер бросил мои волосы мне в лицо. Я убрала их и посмотрела ему в глаза.

— Всё хорошо, — сказала я.

Почему-то от одного взгляда на него мой свет смягчился.

Вспомнив, что я хотела связать его и мою биологическую мать с Лили, когда думала, что Ревик мёртв, я ощутила, как в горле встаёт ком. Я невольно поражалась собственной эмоциональности. Я гадала, то ли это вызвано Ревиком, то ли отсутствием сети Дренгов, то ли знанием, что с Лили всё хорошо, то ли комбинацией всех этих вещей.

Я честно не могла сказать, но от этого становилось сложно не реагировать на каждую мелочь. Мой свет был более открытым и ощущался таким уязвимым, каким я никогда его не помнила.

Возможно, он не был таким с детства.

Я старалась думать о практических вещах, о том, что мне в какой-то момент придётся уложить в голове. Все разговоры с Врегом, Джоном и Балидором по дороге сюда кружили в моей голове, когда меня снова накрыло осознанием реальности.

Мы все согласились, что надо в ближайшем будущем ожидать удара.

Мы согласились, что надо разделиться и перегруппироваться поэтапно и только после того, как мы все некоторое время поработаем отдельными и полностью функциональными группами, чтобы охватить больше задач. Мы согласились, что Кали, Уйе, Юми и Мэйгар — лучшие кандидаты для защиты гражданской группы. Им понадобится найти безопасное место для укрытия, желательно такое, где они смогут спрятать всех или большинство наших людей под землёй, если случится очередная атака.

Мы знали, что они могут по отдельности нацелиться на нас ядерным оружием, вне зависимости от того, что мы будем делать и удастся ли нам отследить Менлима или Чандрэ.

Это ещё одна вещь, в курс которой ввели меня во время полёта в Токио… Чандрэ.

Признаюсь, в тот момент я не могла переварить это.

Она убила пятерых видящих. Пятерых.

Я не могла поверить, что вдобавок ко всем остальным жертвам мы потеряли пятерых своих людей.

Гибель Ниилы ранила сильнее всего. Мы также потеряли Сурли и Талей, вместе с Ике и Марой, которые были из Адипана. Я заметила, что последние две смерти сильно ударили по Балидору, особенно гибель Мары.

Врег тяжело переносил потерю Ниилы, и я знала, что это также сильно ранило Ревика. Они знали её десятки лет, ещё с первого восстания, до и во время Первой Мировой Войны.

Я немного удивилась тому, как Балидор тоже расстроился из-за Ниилы.

Никто из нас толком не знал Талей, бывшую видящую из вашингтонского отделения СКАРБа.

Никто в команде не был знаком с Сурли, кроме меня. Я не могла уложить в голове тот факт, что он мёртв, но по многим причинам ничего не могла об этом говорить.

Чандрэ также едва не убила Рэдди. Она бросила Джорага с переломом ноги и сотрясением… которое оказалось достаточно серьёзным, чтобы он впал в стазис видящих. Он мог не выйти из него ещё несколько дней, а то и недель, так что он выбыл из строя в обозримом будущем.

Кэт оказалась ранена в живот, и выстрел повредил ей одну почку, кишечник, печень и желудок. По словам Деклана, прогноз для неё был совсем неутешительным. Они сумели сделать ей переливание крови, но недостаточно быстро, и она уже была на пороге гибели к тому времени, когда им удалось найти подходящего донора.

Деклан сказал, что она наверняка не доживёт до завтрашнего дня.

Тогда число погибших от руки Чандрэ возрастёт до шести.

Шесть видящих. Почему-то эта цифра казалась мне более реальной, чем все те потери в Пекине.

Мы не теряли так много людей разом со времени цунами в Нью-Йорке.

На той крыше в Токио Балидор бормотал что-то про похоронные ритуалы, и я сказала ему и Юми позаботиться об этом, но не стала спрашивать детали и не хотела знать. Я практически уверена, что Балидор это почувствовал. Бросив на меня долгий и проницательный взгляд, он просто кивнул и больше ничего не сказал.

Некоторые вещи стали немедленными приоритетами.

Мне надо знать, жива ли президент Брукс.

Я не могла бросить её после всего этого. У нас до сих пор имелись люди в Штатах. Большинство и так уже искало Чандрэ.

Я пока не могла заставить себя подумать о том, что делать с самой Чандрэ.

Я знала, что Деклан может убить её вне зависимости от того, какой приказ я отдам.

Я понимала, почему, но не могла чувствовать то же самое. Мы позволили предательству Дорже остаться загадкой и мрачным вопросом, который до сих пор висел над нашей группой. Мы так и не оправились от того, что он сделал, и я не хотела, чтобы с Чан получилось так же.

Слишком многие из нас любили Чандрэ.

Я любила её. Даже сейчас я любила её.

Вытолкнув из головы образ её лица, я сосредоточилась на мужчине, который теперь был единственным отцом, имевшимся у меня здесь. Я видела, как он наблюдает за мной, словно какая-то его часть следила за моими петляющими мыслями и позволяла им петлять как угодно.

Даже после этого мы оба просто молча стояли и смотрели друг на друга. Затем он опустил взгляд. Я увидела, что он смотрит на повязку на моей ноге, на мои босые ступни, на порезы и царапины, покрывавшие большую часть обнажённой кожи.

Затем он встретился со мной взглядом этих поразительных голубых глаз.

Исходившие от него эмоции не ослабли после оценки моего состояния.

Они сделались значительно хуже.

Я сглотнула, видя, что эти эмоции достигли его неподвижных глаз. У меня возникло всепоглощающее желание прикоснуться к нему, чего не случалось с моего воссоединения с ним и моей биологической матерью на том пляже Шри-Ланки.

Честно говоря, по большей части я злилась на них.

Теперь, при взгляде на него, всё это казалось мне ребячеством.

— Ты в порядке? — спросила я у него.

Его голубые глаза жёстко сфокусировались. Он встретился со мной взглядом, затем выдохнул. Выражение его лица смягчилось, но лишь в отношении меня.

— Нет, — сказал он.

Он переступил с ноги на ногу, затем снова посмотрел мне в глаза.

— Ты не воспитывалась как видящая, дочь, — сказал Уйе.

После его слов воцарилась тишина. Я чувствовала, что он хочет, чтобы я как-то это признала, может, согласилась или опровергла.

Я один раз кивнула в манере видящих.