Дом на Комариной Пустоши
С трёх сторон пустошь окружал лес. Сосны с рыжими, пахнущими смолой стволами, толстая подстилка из прелой хвои, корявые берёзки и заросли боярышника вдоль опушки. В лесу обитали совы, иволги, дятлы, дрозды и много других птиц – все, какие мальчик нашёл в старых справочниках с пожелтевшими страницами. А ещё зайцы, белки, ежи, мыши-полёвки. Последние несколько дней в лесу жила рыжая лисица. Она смешно тявкала по ночам, но соваться к дому опасалась.
От дома в лес убегала просёлочная дорога. Вернее, не дорога, а плохо наезженная колея. Несколько раз они пытались идти по ней. Безрезультатно. Колея сразу же начинала петлять между здоровенными лужами с чёрной затхлой водой, прыгала по холмам и оврагам, сталкивалась и перепутывалась с другими такими же колеями и просеками. Запомнить повороты и перекрёстки не получалось ни у мальчика, ни у мужчины, поэтому каждый раз просёлок вёл себя иначе, и непонятно оказывалось, в какую сторону ты идёшь. Или ни в какую, а бродишь по кругу, пока не собьёшься окончательно и не вывалишься обратно к пустоши? Лес не годился, чтобы идти сквозь него. Разве что собирать грибы, ежевику и тот же боярышник. И дрова, чтобы печь топить, если холода наступят. Но пока что на пустоши было тепло, и о печи они не думали. Мальчик даже не знал, как о ней правильно думать. Справочника по печам в доме не было.
В отличие от просёлка, одноколейная железная дорога, что тянулась по дальней границе пустоши, была настоящей, твёрдо закреплённой на своём месте. Раньше мальчик каждое утро взбирался по лестнице на крышу сарая и проверял, на месте ли одноколейка? Пока не убедился, что дорога уплотнилась и никуда не пропадёт.
По одноколейке можно было идти долго, далеко и даже в две стороны. В этот раз они шли на восток, навстречу солнцу. В этой стороне лес сначала вплотную подходил к насыпи с обеих сторон, и казалось, что она выкинет тот же фортель, что и просёлок. Но нет, лес отступал, не сумев пересилить железную прямолинейность и параллельность рельс, упрямую перпендикулярность пропитанных креозотом шпал.
Затем дорога шла вдоль заброшенного каменного карьера. Отвалы щебня, буйно поросшие одуванчиками и чертополохом, растрескавшаяся бетонка, покосившиеся столбы с провисшими, а кое-где и оборванными проводами…
– Па, глянь, глянь, вон там!
Мальчик первым заметил неуклюжее сооружение, притаившееся за отвалом. Серые, сложенные из шлакоблока стены, крыша из такого же серого, местами проломившегося шифера. И одноколейка впереди теперь разветвлялась, словно споткнувшись о старую, побуревшую от ржавчины стрелку. Короткий рукав её широкой дугой убегал за сооружение.
Мужчина приложил руку козырьком к глазам, всмотрелся.
– Пакгауз, – сообщил. – Железнодорожный склад.
– Пак-гауз, – мальчик покатал на языке новое для себя слово. – А почему у него ни окон, ни дверей нет?
– Двери есть. С другой стороны, мы не видим.
– А что там внутри?
– Похоже, пока ничто.
– Ты не придумал?
– Я не знаю, что там должно быть, – мужчина развёл руками.
– Жалко. Пойдём дальше?
– А ты не устал?
– Неа.
– Везёт. А я притомился. Давай, на сегодня хватит? Итак, смотри, мы до конца карьера дошли. Передохнём, и домой.
Мальчик насупился.
– А завтра пойдём снова?
– Если захочешь.
– Захочу! Ладно, пусть будет привал.
Мальчик перешагнул через рельс, уселся на насыпи. Мужчина устроился рядом, вынул из рюкзака флягу, завёрнутые в фольгу бутерброды. Протянул мальчику. Ели молча. Лишь когда от бутербродов остались одни крошки, мальчик вдруг хихикнул, спрятал руку за спину. Потом протянул кулачок мужчине, разжал. По ладони ползла божья коровка.
– Молодец, – похвалил мужчина, – правильно получилось.
– Я и комаров могу. Чтобы по взаправдашнему наша пустошь комариной была.
– Нет, комаров не надо. Комаров я не люблю.
– Я тоже… па, а куда ведёт та дорога? – мальчик кивнул на убегающую в ничто бетонку.
Мужчина подумал немного.
– В город, наверное. Здесь все дороги ведут в город.
– А давай по ней завтра пойдём?
– Можем и по ней, если хочешь. Ну что, отдохнули? Встаём?
– Ага, – мальчик поднялся на ноги. – Эх, сейчас бы сразу дома оказаться! А то идти назад не интересно.
Он сказал это так просто, не по-настоящему, не думая. Если думать такое, то и впрямь на пустоши окажешься. Но тогда и карьер, и бетонка – не говоря о пакгаузе! – пропадут. Придётся всё начинать заново.
Однако мужчина неожиданно улыбнулся и кивнул:
– Сразу оказаться не получится, но не идти можем. Я знаю, что там, в пакгаузе. Побежали, посмотрим?
– Да!
Двери в пакгаузе были. Вернее, ворота. Большущие, широкие. Рельсы забегали прямо под них, и там, на рельсах, стояла дрезина. Мальчик мигом догадался, что это за штука, хоть названия и не знал.
С дрезиной пришлось повозиться, пока разобрались, как нею управлять. Вдобавок стрелка артачилась, никак не хотела передвигать рельс. Но зато когда справились, помчали почти с ветерком.
– Не передумал завтра идти по бетонке? Может, поедем по железной дороге в другую сторону, на запад?
– А что там есть?
– Станция. Маленькая, но настоящая. Перрон, вокзал.
– И город?!
– Город… город мне пока не придумать.
На пустошь они вернулись, когда солнце было ещё высоко. Мужчина остановил дрезину там, где от насыпи отходила узенькая, едва различимая в траве тропка. Петляла между крошечными овражками, бежала к дому. По ней они и пошли.
Дом встречал их приветливо распахнутыми окнами, надтреснутой мелодией со старого магнитофона. Мальчик застыл на миг. Затем сорвался с места, бросился к крыльцу:
– Ма! Мама!
Мужчина попытался перехватить его, догнать – куда там! Мальчик влетел в дом, крик его заметался по комнатам:
– Мама, мама! Ты где?!
Мужчина вздохнул, поднялся на крыльцо. Из открытой двери кухни вкусно пахло жареной картошкой. Мальчик был там. Стоял у окна, смотрел во двор. Не оборачиваясь, спросил хмуро:
– Почему она опять нас не дождалась? Приготовила всё и ушла!
– Ты же знаешь, ей приходится экономить ресурсы.
– Из-за меня?
– Из-за всего. Потерпи. Станешь немножко старше, научишься думать…
– Я и так умею!
Мужчина не ответил. Подошёл к плите, разложил по тарелкам картошку, достал вилки, нож, нарезал хлеб.
– Мой руки и садись обедать.
Мальчик постоял немного. Потом молча подошёл к рукомойнику, сложил руки лодочкой, надавил на носик. Вытер полотенцем, сел за стол, ковырнул вилкой в тарелке.
– Я умею думать, вот увидите… – буркнул под нос.
Впрочем, хмурое настроение его продержалось недолго – до второго стакана компота:
– Па, сегодня твоя очередь посуду мыть! Я на озеро побежал!
– Осторожнее там. Оно ещё не уплотнилось…
– Знаю!
Длинное узкое озеро обхватывало пустошь с четвёртой стороны. Ближний берег его порос такой непролазной осокой, что воды и не видно. С одного края озеро постепенно переходило в болото и терялось где-то в лесу, обойти его там пока не получалось. Вторым – упиралось в железнодорожную насыпь. Собственно, лишь оттуда, с насыпи, и можно было увидеть его целиком: иногда неподвижную, иногда подёрнутую рябью поверхность, старую корягу, похожую на голову водяного, что торчит из воды у противоположного берега. И сам тот берег – такая же полоса осоки, и дальше ничто.
Впрочем, это мужчина рассматривал озеро с насыпи. А мальчик разведал тропки, ведущие сквозь осоку. Где-то там было его секретное место, где можно думать, никому не мешая.
Мужчина успел убрать со стола, помыть посуду, спрятать её в шкафчик, и уже взялся за совок и веник, чтобы подмести пол, когда услышал со двора не то изумлённый, не то испуганный вскрик. Шагнул к окну и замер. К дому бежал мальчик, а за ним по пятам…
Мужчине захотелось зажмуриться, ущипнуть себя, чтобы наваждение рассеялось. Но всё было реально. Сминая осоку, из озера на пустошь шёл динозавр. Мужчина не очень-то разбирался в их видах, но судя по рядам острых зубов в раззявленной пасти, по когтям на коротких передних конечностях, травоядным он не был. И тут же низкий утробный рык развеял последнюю надежду, что это мираж.
– За дом беги! Прячься! Быстрее! – заорал он мальчику.
Тот и так бежал, что было духу. Но каждый шаг монстра, неторопливый пока, сводил на нет все старания. Минута – и динозавр будет возле дома. Нет, он снесёт дом!
Бежать к двери времени не оставалось, мужчина неловко выпрыгнул в окно, не удержался на ногах, упал на четвереньки. Сообразил, что чудовище не остановить, нет у них оружия. Его можно только раздумать… и прорвать брешь в самой сердцевине их мира. Ничто только и ждёт этого. Брешь мгновенно расползётся, пожирая с таким трудом уплотнённую твердь, и чтобы залатать её, понадобятся ресурсы, ресурсы и ещё раз ресурсы. Значит, раздумать нельзя, нужно трансформировать, монстр не может быть чересчур плотным для этого.
Он слишком медлил. Динозавр уже вытаптывал их огородики. Четыре великанских шага и он…
Чудовище споткнулось. Голова его продолжала двигаться, но уродливый торс, мускулистые задние ноги, длинный массивный хвост посыпались, развалились. Миг – и перед домом выросла гора тяжёлого мокрого снега. Накрыла огород с недокопанной картошкой, кусты смородины. Докатилась до выточенной из мрамора статуи женщины, что стояла на пути динозавра, завалила её. И прежде, чем похоронить статую окончательно, теряющий очертания череп снёс женщине голову. Напрочь.
Мальчик этого не увидел. Он обернулся, боязливо выглянул из-за угла, когда всё было кончено.
– Мама… там же мама стояла? – растерянно указал он на серую кучу.
– Не бойся, это снег. До завтра растает.
– Ага… а ей не холодно?
– Нет. – Мужчина подошёл к мальчику, обнял за плечи: – Зачем ты динозавра думал? Он же мог тебя затоптать.
– Я… я не знал, что он такой большой получится. В книжке они не такие.
– Такие, такие. Ты пока плохо ориентируешься в размерах. Давай лучше завтра котёнка попробуем думать?