В театре мне неинтересно строить что-то свое - левой рукой через правое ухо. Мне важно ставить спектакли на основе традиций, не слишком отрываясь от них и соединяя при этом разные жанры.

- Когда известный психиатр Бехтерев увидел, как великий актер Качалов играет Достоевского, он сказал, что по его игре можно изучать явление раздвоения личности. Ты можешь назвать артистов, которые обладают такими невероятными способностями?

- Знаю двух артистов такого типа - Константина Райкина и Евгения Миронова. Их нервная природа такова, что они мгновенно могут переключаться из одного полярного состояния в другое. Между прочим, когда главный психиатр Москвы Владимир Козырев посмотрел Женьку в спектакле "Еще Ван Гог", то сказал мне, что это абсолютно точная характеристика раздвоения сознания. Заметь, что Женька не сумасшедший.

Хотя наши внутренние диалоги, которые особенно свойственны натурам творческим (есть люди, которым это чувство незнакомо), - это не что иное, как галлюцинации и раздвоение личности. Не надо пугаться - это нормально.

- Интересно, легко или тяжело жить человеку, который больше других думает о потустороннем мире?

- Что бы я ни думал, это не будет иметь никакого значения. Человеку, и мне в том числе тоже, хочется, чтобы его "я" сохранилось в любой форме. "А что если человек запущен на землю в виде наглой пробы?" - однажды написал Достоевский. Вполне возможно, что идет эксперимент, который уже дал много отрицательных результатов, и с человеком, может быть, пора кончать. Скажи, во что можно верить? Я верю только в личный путь и в верность чувств, потому что без этого человек ничто.

Вот в "Старосветских помещиках" у Гоголя на первый взгляд ничего не происходит - такое медленное течение жизни. На самом деле это одно из самых мистических произведений писателя. Оно о том, что все в этой жизни преходяще и гармония в любой момент может быть разрушена силами, от нас не зависящими. Но самое главное в нем мысль - физическая смерть может быть попрана верностью чувств. Ведь Афанасий Иванович уходит вслед за Пульхерией Ивановной. Это сознательный уход, точно такой же, какой был у самого Гоголя. Ведь он себя сознательно умертвил. Его пиявками терзали, в холодную ванну опускали, в мокрые простыни заворачивали, а он только стонал: "Перестаньте меня мучить".

- Предопределение, смирение... Звучит красиво, успокаивает, как таблетка, но как-то грустно...

- Да, это предопределение, которое надо понять и смириться с ним. Нельзя все попытаться объяснить словами. Конечно, надо жить. Конечно, надо верить. Все равно без любви к этой жизни все бессмысленно. В записных книжках у Чехова я как-то нашел замечательное высказывание. Дословно не помню, но суть такова что бы ни происходило, писал он, меня не волнуют ни революция, ни капитализм, ни социализм. Я всему знаю цену: и любви, и женщинам, и мужчинам. Но, зная это, я никогда не брошусь в пролет лестницы с пятого этажа.

Не слишком ли много любви? Любви слишком не бывает - она или есть, или ее нет. Просто иногда не знаешь, где ее встретишь. Да такую, что цунами накрывает ее участников и очевидцев. Вот знаменитый польский кинорежиссер Ежи Хоффман, хорошо известный у нас и за рубежом своими работами, почти никогда не снимал мелодрам. Сладеньким историям он предпочитал исторические полотна, как масштабную битву под Бородино победам в деревне Гадюкино. В его эпическое сознание не могла вмонтироваться мысль, что его собственная история любви и есть самая настоящая мелодрама высокой пробы под простым названием

Любовь хулиганов

Внимание! Хулиган! - Перепить Чкалова - это утопия! - Победитель под Грюнвальдом

Первый стакан, первый нож - Девичник в ванной

Огнем и мечом - Фуляр с серебряной заколкой

I

Их первая встреча не сулила ничего хорошего.

- Берегись его, он кагэбэшник, - скажет тихо своей подруге Валентина, как только нахальный тип в модных джинсах отойдет от их столика.

- Откуда ты знаешь, что он из КГБ?

- Да ты послушай, как он говорит по-русски. Лучше, чем мы с тобой. Нет, от этого стукачк?а надо держаться подальше.

Ни он, ни она не подозревали, что судьба, поводив каждого по закоулкам чужих жизней, соединит их на целых 38 лет. Под занавес наградит по-царски и отберет все.

Пока же две киевлянки из СССР потягивают коктейль и обсуждают между собой, что в братской и социалистической Польше не все, как в Союзе. И шмотки явно не с фабрики "Большевичка", и официанты не с постными рожами. А польский язык такой смешной - сплошные "пше" и "дзе": "пше прошем, пани", "дзинкуе, пани...". А вот этот поляк с хорошим русским может испортить им весь так хорошо начавшийся заграничный отдых в Закопане.

Ни он, ни она еще не знают, что через год, случайно столкнувшись у общих знакомых в Варшаве, они соединятся, кажется, навсегда. И он эффектно сделает ей предложение в самом неожиданном месте. Но об этом дальше.

Итак, он:

Ежи Хоффман - из семьи врачей. Детство провел в Сибири, как член семьи переселенцев. После войны с родителями вернулся в Варшаву. Был замполитом в морском училище. Но выбрал путь кинематографиста. В 1955 году закончил режиссерский факультет единственного в мире киноинститута - Московского ВГИКа. Прекрасно говорит по-русски.

Она:

Валентина Трахтенберг - дочь певицы Киевского оперного театра и аптекаря. Выросла за кулисами. Мечтала о карьере актрисы, но, рано осиротев, вынуждена была оставить занятия музыкой. Вышла замуж за поляка, учившегося в Киеве на инженера, и переехала с ним в Варшаву.

- А что было дальше, пан Ежи? - спрашиваю я Хоффмана. Мы сидим в крохотном кафе старого Кракова под каштаном, с которого уже падают отцветающие бело-розовые лепестки. Хоффман курит одну за одной. Не потому, что нервничает: многолетняя привычка, и как ее символ - неизменно прилипшая в правом углу рта сигарета.

- В самую первую встречу, в Закопане, когда она меня приняла за гэбиста, я понял, что с этой ломакой из СССР мне ничего не светит, и ударился в кино, которое, кстати, приехал снимать. Не в моих правилах было терпеть поражение на любовном фронте. А потом...

Обвалившейся стеной он выпустил сигаретный дым.

А потом... Он стал ходить в ее дом на правах случайного знакомого. Ее муж оказался симпатичным и, судя по всему, порядочным малым: сам был верен жене и не допускал мысли об ее измене. Но наступил день, и Ежи сказал Валентине: "Ничего не бери из дома. Пойдем". И она ушла с ним. С этим шалопаем из кино, в его странный мир, где у него была весьма сомнительная репутация.

- Зачем ты за него выходишь? - спросил ее один из друзей Ежи полушутя-полусерьезно. - Ведь Хоффман - пьяница и бабник. Это знают все, кроме тебя.

- Но я действительно и то, и другое, - сказал я Валентине тогда.

- А ты думаешь, я не знаю, за кого выхожу замуж? Чтобы этого человека больше не было в нашем доме. Если он так говорит, значит, он тебе не друг.

38 лет, пока они были вместе, этот друг ни разу не переступил порога их дома.

II

С самого начала карьера новоиспеченного в Москве режиссера складывалась более чем удачно. Его документальные фильмы, сделанные вместе со Збышеком Скужевским, получали приз за призом. Гомулку, пришедшего к власти, только что выпустили из тюрьмы, и в стране

разливалась оттепель. "Черные документы" - так называли то, что снимали молодые кинематографисты. Кино, убивавшее своей правдой, ложилось на полку. Но все-таки большинство лент прорывалось на экраны. Свою документалистику смелые парни подтвердили сатирической комедией "Гангстеры и филантропы", которая явно прибавила им очков в глазах общественности, а чиновники утверждали, что она "против социализма".

Но особой популярностью пользовался документальный фильм "Внимание хулиган!" - о столкновении двух варшавских группировок. Те, кто переживал коллизии фильма в зале, вряд ли догадывались, что главным хулиганом был автор - Ежи Хоффман. Причем всегда. А главное, во всем - в работе, в жизни, в любви.