- Это не путает. Может быть, это не очень привычно, - шепчет Разуваев, но очень интересно. И он же не суть меняет, а в форме пробует разное.

- Это очень мучительно, - говорит Марина Неелова, прикуривая сигарету. Ты не успеваешь ухватить хвост его идеи, а тебе уже предлагают голову. Я сама хожу, как без головы.

Елизавета: Чего народ мой хочет? Говорите, чего он хочет?

Берли: Головы Стюарт...

Голову рубить будут в пятом акте.

Игорь Кваша играет графа Лестера - любимца королевы Елизаветы. Вот после неудачного покушения на королеву он дрожит от страха:

Разоблачен, разгадан я. Но как

Он мог напасть на след мой?..

- Нэт, нэт, - Туминас из зала поднимается к Кваше. - Он нэ такой тяжелый... Он медвежонок, мягкий, как в детстве. Надо лэгче, еще лэгче...

Кваша на ходу перестраивается, и его знаменитый половой, то есть очень низкий голос, дает жалостливого петуха. Кваша как будто в весе потерял, и вся монументальность его пластики потекла, как мороженое на солнце. Его совсем будет не узнать, когда после встречи с Мортимером - Разуваевым он натянет на голову детскую шапочку и окончательно станет похож на городского сумасшедшего. Однако через минуту выяснится, что это всего-навсего уловка, чтобы заманить партнера в ловушку, то есть в шкаф.

Действие со шкафом тормозится, потому что режиссер с артистами Юшкевичем, Разуваевым и Квашой пытаются найти причину смерти Мортимера - задохнулся в шкафу? закололся? отравился? Даже королева подает голос, предположив, что он мог перерезать себе вены. Поиски кончины пылкого смельчака дорого обошлись артисту Разуваеву. Пытаясь из шкафа перекричать музыку: "Подлец! Но поделом мне! Как я глуп! Кто вызвал с ним меня на объясненья?", он сорвал голос. Вообще потерь хватает - одни артисты в синяках, у других порвана одежда.

- Интересно, а режиссер прислушивается к актерским предложениям?

- История такая вышла, - рассказывают артисты. - На послед-ней репетиции перед отъездом Римаса в Литву актеры задали ему вопрос: "Почему ни одно наше предложение, Римас, у вас не находит отклика? Ни од-но!" То, что ответил Римас, было убийственно своей внезапностью. Он сказал с соответствующей интонацией: "Хорошо, что вы задали этот вопрос как раз перед отъездом. Может быть, я подумаю и, не возвращаясь, пришлю вам телеграмму: "Спасибо, было приятно познакомиться. Вы очень хорошие артисты, но я очень занят теперь".

Третий акт

Наконец-то Мария и Елизавета встретились. Явление Стюарт народу имело очень эффектный вид: внизу - кормилица (Людмила Крылова) с камеристкой (Мария Селянская) и сверху, как по перекладине над пропастью, идет Мария Стюарт. Черное пальто поверх белой длинной рубахи. Ухватившись за стеклянный набалдашник люстры, спускается вниз. Она, как птица, которой связали ноги и от этого она сошла с ума. Во всяком случае, взгляд ее оторопелый, голова на тонкой шейке то и дело падает, как у недоразвитого младенца. На колени кормилица поставила ей прозрачный полуглобус с водой.

Мария: Как я деревьям этим благодарна,

Что не видна тюремная стена!..

И в безумном отчаянии она бьет по воде. Вода эффектно разлетается, как битое стекло.

- Пошла Эльжбета, - командует Римас, и по черному заднику вся в черном медленно и ритмично движется королева Англии. Гордо вздернутую голову подпирает высокий белый воротник. Когда развернется анфас, то станут видны высокие черные сапоги на красивых ногах, черные брюки, черный жилет и бабочка на белой рубахе. Они рядом - Стюарт в безумии и Елизавета в непреклонной гордости.

Мария: Царите с миром. Я от всяких прав

На царство отрекаюсь...

Стюарт подвывает: "Сестра! Сестра! Дай мне терпенье, Боже!" Елизавета неприступна, как крепость. Обхватив руками аквариум, Стюарт молит о прощении. Не выдерживает и остатки воды выпле-скивает на Елизавету. Та торжествует.

Ценою всех богатств земных я не хотела бы оказаться на месте этих двух женщин. Когда Елизавета уйдет, Мария залезет на стол и, раскачиваясь в такт колоколу, станет злобной волчицей, от ее безумия не останется и следа. Страшно.

Реквизитор Маша ползает по сцене и собирает воду. Она уверяет, что королевы извели на сцене пять литров воды.

Перерыв

В буфет поднялись актеры и сам режиссер. Он - с отстраненным лицом, и оно совсем несовместимо с тем, что он держит в руках: тарелка с жареной картошкой и куском мяса, завернутым в рулет.

- Я понимаю, что нельзя не есть, но для меня всегда это вопрос: вы только что были в прошлом веке и по лицу видно, что не вернулись, но при этом картошка, мясо. Вас не смущает?

- Да... Навэрно... Я пришел сюда потому, что они (показывает в сторону поваров) с утра у меня брали заказ. Ну нэ знаю... Если бы не они, я бы пошел на бульвар... по дороге, навэрно, что-то съел, а может, нет...

- Про что ваша "Мария Стюарт"?

- Про двух женщин.

- Женщин или королевских особ?

- Простто про женщин.

- А на чьей стороне ваши симпатии - Марии или Елизаветы?

- Сейчас набираю симпаттии к Эльжбете. К Марии симпаттии сразу возникают: она - женщина, в тюрьме... Поэтому я исключил пэрвый акт, гдэ она в затточении. Нэ надо зрителю все знать досконально. Чтобы любить, совсем нэ обязательно все знать. А с другой стороны - они, бабы - такие заразы. Но с ними нужно что-то такое мужское сделать.

- Ну не вступать же с артистками в личные отношения?

- Этто другое. Я нэ хочу артистку. Я хочу женщину, котторую придумал. Я ее слепил, поэттому хочу ее. Театр - это такой сэксодром, поэттому сюда так тянутся мужчины. Казалось, иди в инжэнэры. Нэт, идут в театр. Они любят то, что вот-вот...

- Римас, легко или трудно работать с артистами "Современника"?

- Нэт, нэ трудно. Но они нэ открыты, то есть нэ открыты миру, потому что нэ расщепляют то, что за ними стоит.

И дальше Туминас развивает свою теорию о том, что: 1. Все артисты любят делать то, что хочет публика; 2. Театр - это не сговор сцены с залом, а борьба; 3. артист должен звучать на сцене, как орган, раскрыв в себе голоса матери, деда, родных и ни в коем случае не возвышаться на сцене. И, наконец, 4. Конфликт на сцене не главное, что движет действие.

- Интересно, что вы против всего, чему учили вас в ГИТИСе.

- Да. Я учился в ГИТИСе у Туманова, но все врэмя бэгал на Бронную, на репетиции Эфроса. Когда дэлал отрывки в институтте, то их называли эфросятиной.

Римас спохватился, что слишком разболтался. Убежал - "навэрное", в XVI век, разбираться с Марией Стюарт, ее сестрицей Елизаветой и их мужским окружением.

Четвертый акт

Берли - артист Михаил Жигалов - на сцене жжет бумагу и бросает ее в корыто. Ведро над головой раскачивается, как маятник Фуко. Режиссер Туминас обожает огонь на сцене. В своем спектакле "Маскарад", которым он потряс Москву два сезона назад, он такой пожар развел, что обслуга Вахтанговского, где играли спектакль, ходила в панике с брандспойтами наперевес. Огненные страсти только выдают горячую натуру литовца - с виду тихого, ироничного омута. О, кто знает, какие черти водятся в нем!

Если верить реквизиторам, то в Туминасе водятся олимпийское спокойствие, ироничность и классное чувство юмора, на которое всегда у артистов есть свои штучки.

- Вот на одной репетиции случай был, - говорит зав. реквизиторским цехом Маша. - В сцене свидания Марии и Елизаветы в парке атмосфера так накалилась, что в воздухе искры сверкали. Вдруг Римас говорит Марине Мстиславне и Лене (Нееловой и Яковлевой. - М.Р.): "Знаете что, обнимитесь!" Все от неожиданности остановились. Потом Мария с Елизаветой обнялись, и Марина Мстиславна такое сделала...

Все, кто есть в тесной реквизиторской, хихикают.

- Что сделала-то?

- Ну, неудобно сказать... В общем, движениями изобразила розовые отношения.

Очевидно, в тот момент, когда оскорбленная в лучших чувствах Елизавета неожиданно пустила в рисунок лесбийскую краску, в зале все полегли, как деревья на ветру.