Рассмеялся.

- Скажите, легко ли вы даете деньги в долг?

- Да в общем, да. Крупные суммы давал.

- Нападение - лучший способ защиты?

- Я на эти темы не размышлял.

- Прежде чем ответить, вы просчитываете каждое слово?

- Нет.

- Вы не боитесь показаться хуже, чем вы есть на самом деле?

- Нет.

- Ну тогда поехали.

Рассмеялся.

- Действительно ли ваше детство прошло в лагерях для заключенных?

- Нет, не детство. Просто-напросто мой отец (он не имел никакого отношения к НКВД) уехал в тридцать девятом году за длинным рублем. Он был замначальника финансово-планового отдела лагерей ГУВЖД (Главное управление военных железных дорог). Их строили

заключенные - от Воркуты в европейскую часть. И поэтому, когда началась война, мне было четырнадцать лет, мы с мамой на лето уехали к отцу отдыхать, а вернулись в сорок третьем.

- Чему такому вас научила лагерная жизнь, чему нельзя было научиться на воле?

- Многому, многому. Пролезать в форточку, например. Как зачем? Воровал. Это не от голода. Была определенная компания, почему отец и увез меня в сорок третьем году в Москву - боялся, что я стану вором.

- Интересно, а как пролезают в форточку?

- Голова если проходит, то все пройдет. Да я худой всегда был. И кличка у меня была смешная. Знаете какая - Лисья мордочка. Ну вот так. Но с другой стороны, летом нас перевозили на остров, где мы, школьники, косили и сгребали, и силос делали. И я за лето сорок второго года заработал на трудодни целого оленя, я имею в виду мясо. А когда не трудился, валяли дурака. Там впервые выпил, впервые закурил всерьез, в пятнадцать лет. И выпил не просто водки, а неразбавленный спирт. Это надо сразу водой запивать, иначе кошмар, и опьянение особенное. Ну, а что-то не расскажешь.

- Просто не хотите? Вы же не боитесь показаться хуже, чем вы есть на самом деле.

- Я не боюсь, но про какие-то вещи я не рассказываю никогда. Про свои взаимоотношения с дамским полом. Об этом я не говорю, потому что я не один.

- Первым делом - самолеты. Ну а женщины... Меня больше интересует МХАТ. Я знаю Олега Николаевича Ефремова (по книжкам, историям и рассказам) как главного специалиста по резким, можно сказать, радикальным шагам. Я слышала, вы собираетесь во МХАТе произвести революцию.

- Вот сейчас, когда я был в Париже в больнице, я пошел в "Комеди Франсез". Смотрел "Вишневый сад". Потом разговаривал с директором о построении там всего дела. Поэтому я теперь думаю, как при нашем законодательстве у нас ввести подобное.

- А как там?

- Это государственный театр, дотация большая, нету в мире такой. Спрашиваю: "Значит, хорошо получают?" Директор говорит: "Да нет, средне". "А куда же тогда деньги идут?" "Как? Вы смотрели спектакли?" И действительно постановочная часть там идеальная, у них громадные цеха. А так труппа делится по сути на две части - сосьетеры (члены общества), то, что было во МХАТе, при Станислав-ском, кстати говоря. Они в конце сезона делят прибыль. И пассионеры - это временные, что ли? И еще есть самые высшие - оноры сосьетеры.

"Ну и где же ваша хваленая демократия, в чем проявляется?" - спросил я. "В одном, - сказали мне. - Сосьетеры тайным голосованием переводят некоторых артистов из пассионеров в сосьетеры. Пассионеры и получают меньше, и не засыпаны ролями. Но зато сосьетеры составляют костяк труппы репертуарного театра".

- Из того, что вы мне сказали, Олег Николаевич, я прихожу к выводу, что вы готовы к переменам. А почему бы и нет - сделайте МХАТ-Четыре или МХАТ-Пять...

- Делить - это значит иметь помещение. Нет, я думаю ввести систему "Комеди Франсез". Вот советуюсь сейчас. Она даст очень много - даст возможность движения труппе. Наиболее талантливые, исповедующие, с моей точки зрения, принципы Станиславского и продолжающих - вот они и будут сосьетеры.

- МХАТ всегда был достаточно взрывоопасным механизмом. Вы не опасаетесь того, что новшества вызовут брожение в труппе, и без того нестабильной? Вы не боитесь вступить в новую игру?

- Ну новая игра... Какая игра? Это же для дела. Потому что надо, надо как-то поднимать театр.

- Когда я посмотрела старый фильм "Еще раз про любовь", ваша роль летчика, которого бросила стюардесса Доронина, мне показалась неубедительной. И знаете почему? Потому что у вас, мне так отчего-то кажется, не было такого в жизни вас женщины не бросали.

(Пауза.)

- Да, вы меня прямо подталкиваете... Знаете, было всякое... Бросали и... все было. Это вам так показалось. Таня, принеси мне сигарету.

Его секретарь принесла пачку "Мальборо лайт".

- Вам же нельзя курить, Олег Николаевич.

- Если шестьдесят лет куришь, то вряд ли бросишь. Но я бросал, бросал и не курил однажды четыре месяца. Потом, как запойный алкоголик - не пьешь, не пьешь, а потом маленький глоточек сделаешь, и все. С куревом оказалось так же, такой же наркотик.

- А пить вы можете бросить?

- Я не пью. Давно. Ну иногда что-то где-то, кого-то поздравить. Хотя мне разрешено при моих делах красное вино.

- А на столетие МХАТа, на глазах всей страны по телевидению, вы пили водку.

- Это столетие. Ну а потом не все время...

- Но вы меня увели в сторону от интересной темы - темы любви. Скажите мне, какая связь между вашими романами, о которых говорила вся Москва, и вашими лучшими спектаклями?

- Любовь, она активизирует человека. Во всяком случае у меня была эта связь.

- Ну а какие конкретно спектакли связаны с какими женскими именами?

(Очень длинная пауза. Курит.)

- Спектакли? Может быть, да. "Голый король". Но имя назвать нельзя. Нет. Это не потому, что я плохой или хороший, а просто нельзя. Мне говорят, что вот Андрюха Кончаловский написал в книжке про все свои романы. Ну зачем? Это же непорядочно, нехорошо.

- Когда вы работали в "Современнике", за глаза вас называли фюрером. Вы знали об этом?

- Конечно. Звали фюрер или дуче. Да какой я жестокий. Не надо это писать. Я добрый человек по сути.

- А правда, что когда в свое время в "Современнике" не принимали спектакль, вы пользовались таким приемом, как симуляция сердечного приступа?

- Всякое бывало. Я другое скажу: когда сразу принимали спектакль, мы собирались и говорили: "Чего-то мы не то сделали". Значит, что-то не задело, не царапнуло.

- Вы работали при многих властях, генсеках. Кто из них вам запомнился?

- Самым интересным из них был Хрущев. Характером. Вот помню - лес. Опушка. Там кидают тарелки и стреляют по ним. Все попадают, а Никита промахнулся. Все смеются. Хрущев требует еще раз. Опять промах. Он стал как бурак - весь красный, отошел в сторонку и сел на пенек. Сидел долго, я за ним наблюдаю со стороны. Потом вдруг вскочил, хватает ружье: "Кидай!" Кидают тарелку, и он попадает. Вот характер. Темперамента был мощнейшего человек.

А Брежнев... это был мумия. Он не любитель театра был, ходил в цирк и на хоккей. Был случай, когда играли ЦСКА с "Динамо" и судья что-то неправильно посчитал, в результате задержал матч. К судье бегут спортивные начальники: "Ты с ума сошел, там Брежнев смотрит". Короче, он дает разрешение и ЦСКА проигрывает. На следующий день его вызывает Гречко: почему вы разрешили? Тот объясняет, что, мол, Брежнев...

- Какой там Брежнев-Фигежнев! За вами армия!

Так они себя ощущали. Когда Брежнев приходил во МХАТ, ему уже, как кукле, генерал ногу на ногу клал или, наоборот, снимал. И там в спектакле "Так победим" была сцена с Хаммером. Брежнев на весь зал спрашивает Громыко: "Кто это?". Громыко говорит: "Хаммер". "Сам Хаммер?" - спрашивает генсек. Самое смешное - никакая это не трансляция была, как любят рассказывать, а просто глухой человек, который не знает силы своего голоса. А сам Хаммер, между прочим, находился тогда в зале, прилетал на спектакль с молодой женой. Посмотрел, пошел за кулисы. А наше театральное хулиганье, значит, стали жене говорить: "Зачем тебе, мол, такой старик? Вон возьми нашего Хаммера". А его играл Киндинов, молодой еще. Ну и так далее.