САТТОН
― Перестань пялиться на меня, ладно? Я в порядке. Я могу съесть два сэндвич-мороженое, если захочу. Я взрослый человек и сама принимаю решения.
Луиза смотрит на меня с осуждением в своих кошачьих глазах-бусинках. Я знаю, о чем она думает. Это не второй сэндвич-мороженое, а третий.
И, возможно, так и есть.
Возможно, мне нравится дуться и баловать себя жалкой пищей, когда мне грустно. В этом нет ничего плохого, и поскольку я почти ничего не ела в течение последней недели, думаю, вполне нормально пополнить запасы сэндвич-мороженым. К тому же, я купила упаковку из четырех штук, а это значит, что в моей крошечной морозильной камере не так много места. На самом деле, я оказываю себе услугу, не тратя деньги впустую и съедая купленную еду до того, как она испортится.
Вот что значит быть хорошим человеком.
Я откусываю большой кусок от сэндвича и жую, уставившись в ноутбук, пока идет «Лучший пекарь Британии». Единственная часть шоу, которая мне нравится, ― техническая. Ну, это неправда, мне нравится, когда они называют вещи заурядными или говорят: какое разочарование. Выражение лиц конкурсантов бесценно.
― Знаешь, Луиза, думаю, что мы должны начать использовать слово «заурядный» в нашем повседневной речи. Мы бы аристократично звучали. Как думаешь? ― Она спрыгивает с кровати и подходит к своему туалету, где начинает перекапывать наполнитель. ― Буду считать это отказом.
Вздохнув, прислоняюсь к изголовью кровати и откладываю остатки сэндвич-мороженого в сторону, ― у меня больше нет настроения есть. Бросаю взгляд на телефон, лежащий на тумбочке, желая, чтобы он зазвонил или издал звуковой сигнал, но ничего. Прошло четыре дня с тех пор, как отец разговаривал с Роарком, и я ненавидела абсолютное радиомолчание. И хотя я не хочу думать, что все кончено, не могу не верить в это.
Если бы Роарк хотел меня, думаю, что после того, как он уладит дела с папой, он хотя бы пришлет мне сообщение. Вот что мы делаем, пишем друг другу.
Но ничего не было.
Я глубже погружаюсь в кровать, отодвигая ноутбук в сторону, не особо интересуясь тем, как Пол Голливуд разрушает мечты пекаря о хлебе фокачча.
Мои глаза фокусируются на блокноте на прикроватной тумбочке, и я протягиваю руку, чтобы открыть его.
Мои новогодние обещания. Мы все еще находимся в первом квартале года, и все в этом списке кажется шуткой, особенно последнее.
Жить полной жизнью.
Попробовать все знаменитые блюда нью-йоркской кухни.
Сходить в ночной клуб.
Провести день в Центральном парке.
Влюбиться.
Да, последнее заставляет меня разрыдаться.
Это можно вычеркнуть. Я влюбилась, сильно влюбилась. Если бы только эта любовь была взаимна. Когда писала это обещание, думала, может быть, найду кого-то, кто захочет провести со мной остаток своей жизни. Никогда не мечтала, что, в конце концов, мое сердце разобьет мужчина с ирландским акцентом и проникновенными глазами, проникающими в самое сердце.
Я протягиваю руку, беру розовую ручку Paper Mate, лежащую на тумбочке, и ставлю галочку напротив пункта «Влюбиться», а по щеке скатывается слеза. Затем переворачиваюсь на бок и смотрю в широкие окна моей маленькой однокомнатной квартиры, как раз когда раздается стук в мою дверь.
Поднявшись, смотрю на дверь, словно у меня рентгеновское зрение и я могу видеть сквозь дерево. Когда раздается еще один стук, у меня перехватывает дыхание, и я прокручиваю в голове, кто бы это мог быть. Мой отец? Это точно может быть он. Я говорила с ним сегодня, и ему не понравилось, как грустно звучал мой голос по телефону.
Это могла быть Мэдди. Она умоляла меня пойти с ней куда-нибудь сегодня вечером, но я сказала ей, что плохо себя чувствую. Она на это не купилась.
Это может быть Роарк...
Кого я обманываю?
Откидываю одеяло, подхожу к двери, берусь за ручку и открываю ее, но никого не обнаруживаю.
Что?
Я высовываю голову из двери и смотрю направо, в сторону главного входа, и вот тогда я вижу его удаляющуюся спину, одетую в темно-синий костюм, его волосы недавно подстрижены.
― Роарк? ― спрашиваю я, у меня пересохло в горле. Он резко оборачивается, показывая темные круги под глазами и озабоченное выражение лица.
― Саттон. Ты дома.
― Да, ― неловко отвечаю я, чувствуя, как от нервов подкатывает тошнота. ― Ты, э-э, что-то хотел?
Он делает шаг вперед, его рука обхватывает шею сзади.
― Я надеялся, что мы сможем поговорить.
Не питай особых надежд, Саттон. Это может быть абсолютно ничем.
― Конечно, ― говорю я, отступая в сторону и пропуская его в свою квартиру.
Когда он проходит мимо меня, опускаю взгляд на свои зеленые клетчатые шорты и такой же топ. Почему я не надела более красивые вещи, когда заедала свои чувства?
Как только дверь закрывается, он поворачивается, и тогда я могу хорошенько рассмотреть его лицо. Нос слегка распух, оба глаза имеют тревожный фиолетовый оттенок, что говорит о том, что он ввязался в очередную драку.
Когда он замечает, что я рассматриваю его синяки, он говорит:
― Я... сделал кое-что глупое.
― Похоже на то.
Я прислоняюсь к двери и засовываю руки в карманы, не зная, что делать. Мой первый инстинкт ― броситься к нему и целовать его лицо, пока не станет лучше. Второй инстинкт ― подойти к нему и дать ему по яйцам за то, что заставил меня пройти через ад за последние две недели. Но я подожду, что он скажет, прежде чем начну действовать.
― Мы можем присесть?
― Предпочитаю постоять, но если ты хочешь сесть, вперед.
Я никак не могу сейчас сидеть с ним на кровати, не тогда, когда мне кажется, что сердце колотится в горле.
Приняв приглашение, он садится на мою кровать и несколько секунд смотрит на свои руки, прежде чем сказать:
― Я...
Он поднимает взгляд, и его глаза фокусируются на блокноте на тумбочке.
Мой желудок сжимается, и я вижу момент, когда он читает мое последнее обещание, потому что его брови хмурятся, когда он смотрит на меня. Он указывает на блокнот и спрашивает:
― Что это?
Быстро сделав несколько шагов, я протягиваю руку, беру блокнот, закрываю его и бросаю на пол в сторону.
― Ничего. Не имеет значения.
Он встает с кровати и направляется ко мне, мой пульс набирает марафонскую скорость.
― Саттон, что это?
― Тебя это не касается.
― Не лги мне.
― Лгать тебе? ― Говорю я, мой голос становится громче. ― Ты имеешь в виду подобно тебе. Хочешь поговорить о правде, почему бы тебе не начать?
― Хорошо, ― говорит он с решимостью в голосе, сокращая расстояние между нами. ― Мне жаль, что я причинил тебе боль. Жаль, что в течение короткого периода времени не был тем мужчиной, который тебе нужен. Жаль, что заставил тебя усомниться в важности того, что у нас было. ― Он прижимает меня к двери. ― И мне жаль, что мне потребовалось так много времени, чтобы вытащить голову из задницы и понять, что, несмотря на все, что я делаю неправильно, ты единственное правильное, что есть в моей жизни. ― Он прижимается к моей щеке, по которой текут слезы, слезы настоящего счастья. ― Я люблю тебя, Саттон, и не хочу, чтобы ты когда-либо снова сомневалась в этом.
Эти слова. Это самые прекрасные слова в мире, и мне так нужно было их услышать. Он любит меня. Хочет меня.
Я прижимаюсь лицом к его руке и закрываю глаза, снова наслаждаясь его прикосновением, и тем, что он любит меня.
Когда открываю глаза, говорю:
― Я тоже люблю тебя, Роарк.
На его лице появляется ухмылка.
― Значит, тот маленький квадратик, который ты отметила в своем списке, был из-за меня?
Я киваю.
― Так и есть, но когда я это выяснила, то не думала, что буду одновременно лечить разбитое сердце.
― Прости меня, красотка, ― шепчет он, притягивая меня к своей груди и обхватывая руками. Одной рукой обхватывает мой затылок и прижимается губами к моим волосам. ― Мне так чертовски жаль. Я был не в лучшем состоянии. Я едва оправился от навязанного состояния ненависти, в которое сам себя загнал. Я планировал подождать, пока не почувствую, что достаточно цел для тебя, но понял, что не буду целым, пока ты снова не вернешься в мою жизнь.
― Тебе не нужно пытаться быть идеальным для меня, Роарк. ― Поднимаю голову и смотрю ему в глаза. ― Я люблю тебя, потому что ты не идеален, потому что ты грубоват. Я люблю тебя, потому что ты единственный человек, с которым чувствую себя как дома. Когда нахожусь в твоих объятиях, окутанная твоим теплом, все кажется правильным, и я не хочу потерять это снова.
― Этого больше не произойдет. ― Он снова целует мою голову, притягивая в очередное объятие. ― Ты не потеряешь меня снова, Саттон Грейс.
Я улыбаюсь ему в грудь.
― Это обещание?
― Нужно ли мне использовать сноски, чтобы подчеркнуть это?
― Думаю, да. ― Я хихикаю, проводя рукой по его груди к пуговицам рубашки. ― А теперь расскажи, что случилось с твоим красивым лицом.
― Это не важно, потому что сейчас важно только то, что мы оба полностью одеты. ― Он скользит рукой по рубашке, берет подол и поднимает ее над моей головой. Когда он смотрит вниз, его брови нахмурятся. ― Лифчик, с каких пор ты стала носить лифчик с пижамой?
Усмехаясь, говорю:
― С тех пор, как стала выходить в ней на улицу.
― Ты видимо потеряла всякий интерес к стилю, да?
Я провожу пальцами по его грубой щетине.
― Когда у меня забирают то, что я люблю больше всего, да, я могу на некоторое время потерять стиль.
Он подводит меня к кровати и осторожно укладывает. Выключает ноутбук и кладет его на тумбочку, затем снимает пиджак и рубашку. Я провожу пальцами по его сильным грудным мышцам и коротким волоскам на груди, которые он отпустил. Сексуальный.
― Не волнуйся, малышка, я никуда не уйду. Теперь можешь перестать носить пижамы вообще.
Я закатываю глаза.
― Ты смешон.
― Знаешь, что смешно? То, что ты еще не раздета.
― Тогда сделай что-нибудь с этим, ― говорю я, проводя пальцем по его соску.
Его глаза сужаются, и не успеваю я опомниться, как его рот оказывается на моей шее, а руки скользят по моему телу, раздевая меня. Когда он осыпает мою шею сладкими поцелуями, я чувствую благодарность за то, что даже в трудные времена любовь способна исцелять открытые раны. Иначе я бы не знала, что такое настоящая любовь, прекрасная и безобразная.