— Принято, — сказала она. — Начинаем погружение. Приготовьтесь. — Элви отключила внешнее соединение. — Последний шанс отступить.

Амос улыбнулся так же, как если бы она пошутила или предложила ему пиво. Медицинские датчики показывали, что сердцебиение у него медленное и ровное, уровень кортизола низкий. Либо воскрешение преобразило его сильнее, чем Кару, либо его действительно трудно испугать. Амос поднял большой палец вверх и потянулся. Примостившийся в углу Джим казался призраком, который старается держаться в сторонке, чтобы никто не прошел сквозь него. Элви почти пожалела, что позволила ему присутствовать.

Она установила соединение с камерой катализатора.

— Готовы?

— Готовы, — отозвался Фаиз. — Каре и Ксану будет тесновато в камере вдвоем, но, думаю, они потерпят. Если никого не накроет клаустрофобией.

— Ну и славно. Выводи катализатор.

Она могла бы включить видео и посмотреть, как Фаиз с техниками открывают камеру, выкатывают катализатор и заводят на ее место двух не совсем детей, но сосредоточилась на Амосе и станции. Она услышала звук закрывшейся камеры.

— Дамы и господа, — объявил Харшаан Ли, — приступаем, все точно по инструкции. Если тут подходит какая-нибудь инструкция, — добавил он тише.

Техник осторожно ввел бледный коктейль седативных препаратов в широкую, жилистую руку Амоса. Черные глаза закрылись.

— Катализатор снаружи, — сказал Фаиз, но Элви и так это видела. Активность станции в пространстве колец переместилась к ним, словно наблюдающий глаз. Магнитные поля потянулись туда, где их раньше не было, поменялся ритм сейсмической и энергетической активности. Активность мозга Амоса тоже изменилась.

— Ищите совпадения, пожалуйста, — сказал Ли. — Если это похоже на нашего зеленого друга в Адро, мы должны увидеть эхо.

Но техники не слушали. Все головы склонились к экранам, руки не отрывались от пультов управления. «Сокол» как будто вибрировал от напряженного человеческого внимания. Сердце Элви нетерпеливо билось о грудную клетку.

— Вижу... — начал один из геологов, но не договорил.

Время текло очень медленно. На экранах системы сопоставления схем подавали на один вход сигналы мозга и тела Амоса Бартона, а на другой — данные со станции в пространстве колец, миллион раз в секунду сравнивая одно с другим в поисках совпадения. Каскады зеленого и желтого мерцали, когда человек и артефакт то синхронизировались, то расходились. Амос вздохнул, словно комментируя что-то немного разочаровывающее.

— У меня нечто похожее на рукопожатие, — сказала женщина на станции информатики. Она очень старалась скрыть волнение за искусственно ровным тоном. — Началось двадцать секунд назад от... метки.

— Подтверждено. Они общаются.

Элви подтянула себя к медицинскому креслу. Лицо Амоса ничего не выражало, как маска, мышцы вялые, глаза закрыты, губы цвета пороха из-за его измененной крови. Элви захотелось дотронуться до него, убедиться, что он еще теплый. Живой. Его глаза под веками задвигались — налево, направо и снова налево. Он опять вздохнул.

Медицинский техник издал тихий звук.

— Тут некоторая активность в островковой доле, которую я не могу...

Амос резко открыл глаза и закричал. Гнев и боль в его крике ударили Элви прямо в лицо. Она отпрянула и закружилась, промахнувшись мимо поручня. Амос набрал воздуха и завопил.

— Проблемы с сердцем, — напряженным высоким голосом произнес один из медицинских техников. — Аритмия... я не понимаю, что происходит.

— Элви? — окликнул ее Джим.

— Не сейчас, — оборвала она.

Амос поднял руки, под кожей выступили мышцы. Левый бицепс, толщиной с бедро Элви, дергался в судороге. Амос гортанно икнул, пытаясь дышать.

— Вытаскивайте его, — сказала Элви. — Мы закончили. Отключайте.

— Вы слышали приказ! — крикнул Харшаан. — Строго по инструкции!

Ли вставил шприц в катетер на руке Амоса. Пробуждающий коктейль будто не желал вливаться в вену. Элви ждала, когда прекратятся судороги. Выйдя из своего угла, Джим парил рядом с ней, его лицо было пепельно-бледным.

— Он не возвращается, — сказал он. — Почему он не возвращается?

Голова Амоса запрокинулась, открывая шею. Вены на горле вздулись, наводя Элви на мысль о тяжелом инсульте. Его глаза были открыты, напоминая ни на чем не сфокусированные черные ямы.

— Могу дать ему еще одну дозу, — предложил Ли.

— Давайте, — крикнула Элви.

В руку здоровяка полился еще один коктейль. По всей лаборатории звучали сигналы тревоги, машины и мониторы паниковали от увиденного.

Голос медицинского техника стал островком профессионального спокойствия в хаосе.

— Он не возвращается. Переход в генерализованные тонико-клонические приступы с фибрилляцией желудочков. Мы его теряем.

Джим шептал ругательства, словно молитву.

— Стабилизируйте его. Чем угодно, — сказала Элви и добавила: — Я сейчас вернусь.

— Куда ты? — спросил Джим, но она не ответила.

Она не осознавала, что уходит, пока не ушла. Перебирала поручень за поручень в коридорах, словно в кошмарном сне, в котором застряла в подводной пещере. Она двигалась быстрее, чем могла справиться, и набивала синяки, налетая на углы. Ее разум разделился между животной паникой и чем-то меньшим, более спокойным и внимательным.

Камера катализатора была переполнена. Фаиз и два техника парили рядом с катализатором. Ее пустые глаза не выражали удивления, волосы плавали вокруг головы, как у утопленницы. Кара и Ксан были видны на экране изоляционной камеры, их маленькие тела полностью заполняли ее.

— Элви? Что случилось? — спросил Фаиз.

Она не ответила. Следом в дверь скользнул Джим. Его она тоже проигнорировала.

Изоляционная камера была одним из самых совершенных устройств, когда-либо созданных Лаконией, но пользоваться ею было так же просто, как морозильником для мяса. Элви взялась за ручку, уперлась и потянула толстую дверь на себя. Кара и Ксан повернулись к ней, их глаза расширились от растерянности и тревоги.

— Выходите, — сказала Элви. — Выходите из контейнера. Сейчас же.

Фаиз оказался рядом с ней. Она боялась, что он схватит ее, остановит и заставит объясниться. Но он не стал.

— Погружение прошло плохо, — сказала Элви. — Амос застрял, и мы не можем вернуть его.

Ксан покачал головой.

— Я не понимаю. Вы не можете его вернуть? Как он застрял? Что его там держит?

Кара торжествующе улыбнулась и взяла брата за руку.

— Ничего страшного. Мы сможем это сделать. Следуй за мной.

Она закрыла глаза, и мгновение спустя Ксан тоже. Катализатор тихо и бездумно ворковала. Дыхание Элви сбилось, руки задрожали. Крайне неудачный момент, чтобы ей самой потребовалась экстренная медицинская помощь. Фаиз положил ей руку на плечо, и она позволила себя повернуть. Он озабоченно хмурился. А может, испуганно.

— Элви, — сказал он.

— Фаиз.

— Полагаю, мы назовем это полевыми испытаниями нового протокола?

К своему удивлению Элви рассмеялась, хотя смех больше походил на всхлип. Кара шевелилась, будто во сне. По корабельной системе пришел запрос на соединение: Элви искал Харшаан Ли. Она ответила, но не дала ему возможности заговорить.

— Что мы видим?

— Субъект, кажется, стабилизируется, — ответил Ли. — Однако я вижу...

Прежде чем прозвучало следующее слово, сознание Элви расширилось, словно разжались его челюсти, и она взорвалась белым светом.

Интерлюдия. Спящие

Спящий погружается в сон, но совсем не такой, как раньше. Там, где тени праматерей приветствовали и шептали свои обещания, его больше никто не встречает. Вместо этого здесь механизм, находящийся в постоянном движении. Что-то — но не свет — постоянно мерцает незнакомыми глазу цветами. Формы соединяются и расходятся, слишком быстро, чтобы разум мог уследить. Щебет роя наполнен смыслом, но спящему его не понять. Он глядит на реальность, открывшуюся за сном, и не может найти себе места.

Но оно непременно должно быть найдено или создано, и поэтому спящий мысленно приближается, а машина грызет его, рвет и сдирает кожу до мяса. Боль реальна, но она учит. Отблески не-света мелькают в узорах, и в каскаде форм льется музыка, песня роя, сплетение слов на грани понимания. Пусть теперь от спящего остается меньше, чем было, пусть нельзя вернуть то, что взяла машина, но наградой ему станет знание, проникавшее глубже костей.

Наступает очередной раз, и спящий запускает окровавленные руки в пространства между пространствами, тяжело дыша сквозь множество дыр, и выстраивает абстрактное орудие, чтобы взломать безбрежность абстракции. Он глядит на механизм собственными странными глазами, и глубины изумляют и устрашают его. Голос машины звучит глубоко, величественно и жутко: Бог нашептывает непристойности, уничтожающие миры. Темнота — это древняя тьма, но у ужаса для него нет лица. Способ должен быть, и он найдется. Тысяча укусов, миллион уколов иголками, вырывание всего, что не подходит.

И бог с бычьей головой оборачивается к нему, и за миг, который тянется вечность, они узнают друг друга так близко, что выразить невозможно. Между двумя живыми мертвецами секретов нет — у них одна боль и одна усталость, их решимость сплетена в единый канат, и он тянется в обе стороны. Что-то разбивается, и рогатый бог с окровавленными боками обращает свой взор на спящего. Колеса внутри колес и внутри колес. Там, где только что был один человек, идут маршем не знавшие жалости легионы.

Расправляя плечи, спящий делает шаг во врата. Снаружи врат ничего нет. Изнутри что-то есть, и оно его уничтожит.

Бог, который был человеком, обнаруживает человека, который был трупом, и с грохотом проносится время. Спящий чувствует, что сон истончается, истончение — это боль. Он может лишь выдохнуть и осознать, что когда затихнет это дыхание, вслед за ним не придет другое. Он сражается, как бушующий шторм, но его противник сражается, как штормовое море.