– А о чём было первое?

– Было постановление правительства СССР о мерах, направленных на сохранение урожая. Наверное, это пошло с подачи Машерова, вряд ли здесь успели бы всё подготовить. Мы теряем больше трети всего, что выращиваем, поэтому это очень важно. Лучше повременить со строительством одной ГЭС и из сэкономленного бетона построить много хранилищ для зерна, овощей и фруктов. Да и в уже имеющихся нужно наводить порядок.

– А было в газетах ещё что-нибудь?

– Я не видел. Но у нас о многом не пишут. Например, вчера в Архангельске должен был гробануться Ил-18. Никто не погиб, и ранения получили только десять человек, но самолёт потеряли. Теперь этого не случится, но и в газетах ничего не появится. В декабре должна была произойти авария беспилотного «Союза» с человеческими жертвами. И никто ничего не узнал бы, как не узнали об аварии шестидесятого года, когда на космодроме сгорели сто человек. Теперь ничего этого не будет. Думаешь, зря с нами возятся? Если предотвратить аварии и смягчить последствия природных катастроф, экономика страны получит колоссальные средства. Не меньше можно получить со временем и от новых технологий. Наша главная беда – это управление, но теперь, похоже, взялись и за него.

– Значит, всё хорошо?

– Всё движется в нужном направлении, но это только первоочередные меры. Экономику нужно реформировать по-настоящему, только не сейчас, а позже. Нынешнее руководство на это неспособно, поэтому оно должно выполнить своё дело и уступить место другому. А потом придётся реформировать общество. Без этого скоро достигнем потолка. Будет намного лучше, чем было в моей реальности, но этого недостаточно. Ладно, мы с тобой не о том говорим. Смотри, какое небо! Приедем, и начну писать тебе стихи!

* * *

На следующий день, в десять утра, нам позвонили.

– Геннадий, через пять минут жди возле подъезда, – услышал я голос Елены. – Люсю с собой не бери.

Было пасмурно и прохладно, поэтому я надел вельветовую куртку и спустился вниз, предупредив перед этим куратора.

– Мне звонили, – сказал он. – Спускайся и жди, они сейчас подъедут.

Ждать не пришлось: как только я вышел из подъезда, возле него остановилась «Волга».

– Быстро в салон! – выглянула Елена. – Садись назад.

Машина и водитель были другие.

– Куда едем? – спросил я.

– С тобой хотят поговорить, – ответила она. – Не задавай вопросов, скоро всё узнаешь.

Ехали недолго: уже через двадцать минут Елена завела меня в большую трёхкомнатную квартиру. В гостиной сидел Суслов.

– Оставьте нас, – сказал он Беловой и обратился ко мне: – Садись, нужно поговорить. В нашу прошлую беседу ты сказал, что обо мне почти не было публикаций. Соврал? С Брежневым ты был откровенней. Даю слово, что всё, что ты сейчас скажешь, останется без последствий. Мне важно знать.

– Не соврал, – ответил я, – просто кое о чём умолчал. Зачем вам это слушать? Вы уже не сможете измениться сами и изменить стиль работы.

– Я жду.

– Ну как хотите. Публикаций действительно было мало. В них отмечался ваш крайний консерватизм и зажимание интеллигенции, причём часто без причин. Вы запрещали к продаже уже отпечатанные книги, заявляя, что на идеологии не экономят. Были запрещены отдельные театральные постановки и показ фильмов. В немногих случаях это было оправдано, в остальных... Наша цензура была слишком жёсткой. Нельзя, Михаил Андреевич, постоянно затыкать людям рот и ожидать, что они будут вас любить. Кому мешали песни Высоцкого? На них потом выросло два поколения молодёжи, а он стал Народным артистом! Все слушали его магнитофонные записи, а при вас самому Владимиру запретили выступать. Ну были у него блатные песни, но с эстрады-то он их не пел! А вы думали, что стоит чуть ослабить удавку, и вскоре у нас всё зальют грязью. Когда обсуждался вопрос отмены цензуры вы сказали: «Известно, что между отменой цензуры в Чехословакии и вводом советских танков прошло всего несколько месяцев. Я хочу знать, кто будет вводить танки к нам».

– Ты действительно считаешь, что цензуру можно убрать?

– Я такого не говорил. Её не убрали у нас и при капитализме. Всё, что противоречит Конституции и может быть государственной тайной, должно запрещаться, а авторов нужно брать на карандаш, а то и сажать. Но такого реально очень немного.

– А я, значит, перегибал палку?

– Перегибали. В семьдесят третьем году едва не зарубили уже отснятый многосерийный фильм о наших разведчиках «Семнадцать мгновений весны». Фильм, в котором не было ничего попадающего под цензуру. Когда его передавали, у телевизоров сидели все, у кого они были. В дни показа даже падала преступность. Вам не понравилось то, что в фильме не отражён подвиг народа в войне, а он о работе нашего разведчика в самом сердце Германии. Правильно вам возразил председатель КГБ, что весь советский народ не мог служить в ведомстве Шелленберга. Вы попросили, я рассказал.

– У тебя есть какие-нибудь проблемы?

– У кого их нет! – сказал я. – Извините, но я считаю установку микрофонов в наших квартирах издевательством. Или мне верят, или нет. Я могу понять, когда прослушивают рабочий кабинет или гостиницу, но квартиру – это уже слишком!

– Кто-то перестарался, – сказал он. – Всё уберут. Дальше.

– Из-за нашего переезда сестра пропустила год для поступления в институт. Я хочу попросить об одолжении. У неё красивая внешность и большие способности к танцу. Много лет выступала в самодеятельности и танцует на профессиональном уровне. Я хотел бы, чтобы её посмотрели в ансамбле Моисеева. Вряд ли они её возьмут, но Игорь Александрович может что-нибудь посоветовать. У Александрова женщины пока не танцуют, а я не знаю других танцевальных ансамблей.

– Я поговорю с Игорем Александровичем, – пообещал он. – Вам позвонят. Ещё?

– Спасибо, это всё.

– В ближайшее время тебе принесут вопросы по следующему году. Там есть неясности, постарайся дать ответы.

На следующий день опять позвонила Елена.

– Сестра дома? Скажи, чтобы была готова, сейчас я за ней приеду.

– Собирайся! – сказал я Татьяне. – Сейчас приедет Белова и отвезёт тебя на смотр к Моисееву. Вряд ли они тебя возьмут, но, может быть, рекомендуют в какой-нибудь ансамбль рангом пониже. Дай щёку, поцелую. Ни пуха ни пера!

Я вытолкнул ошеломленную сестру за порог и вышел сам.

– Успокойся, если будешь мандражировать, не сможешь себя показать.

Я позвонил Черзаровым, и мне открыла Ольга.

– Почему не спрашиваешь, кто звонит? – спросил я. – Откроешь когда-нибудь на свою голову.

– А я тебя чувствую! – заявила она. – Ты не поговоришь, чтобы мне тоже разрешили выйти замуж с шестнадцати?

– Уже есть кандидат? – спросил я, привычно взлохматив ей волосы. – Ты сначала дорасти, а потом поговорим. Где сестра?

– На кухне. Помогает маме готовить.

– А ты почему сачкуешь?

– Мне ещё рано, а ей нужно готовиться к семейной жизни, а то у тебя будет гастрит. Мама говорит, что готовка для жены – это первое дело, потому что все мужчины не дураки поесть.

– Чем занимаетесь? – спросил я, заходя на кухню.

– Повышаю квалификацию, – ответила Люся, обжаривая котлеты.

– До свадьбы полгода, ещё успеешь всё забыть, а у меня большой опыт готовки. И вообще, лучшие кулинары – это мужчины. Рассказать анекдот?

– Ну расскажи, – разрешила Надежда.

– Разговор двух приятелей. «Ой, как вкусно у тебя получилось! Сам готовил?» «Жена помогала». «Да? Умница какая! И как же она тебе помогала?» «Не лезла с советами...»

– Ну тебя с такими анекдотами, – сказала Надежда. – Воспитаешь ленивую жену, потом сам наплачешься. Люсь, отдай сковородку, и маршируйте отсюда.

– Я не обидел мать? – спросил я подругу, когда мы зашли в её комнату. – Она какая-то не такая, как обычно.

– Она не такая с тех пор, как узнала о нашей свадьбе. Для родителей ты и так уже член семьи, иначе она реагировала бы по-другому. Но ей нужно время, чтобы привыкнуть.

– Завтра последний день безделья, – сказал я, – а потом школа.

– Тебе хорошо, девятый класс уже можешь сдать хоть сейчас. Или будешь сдавать сразу за два года?

– Наверное, за два. Похожу с тобой в школу и посмотрю, чтобы никто не обижал. Заодно закончу всё повторять, а потом отчитаюсь. И попрошу, чтобы тебе разрешили сдавать отдельные предметы. Ты умница, поэтому за год получишь аттестат. А в следующем году поступим в институт.

– А куда?

– Если хочешь заняться только пением, то можно поступить в институт на вокал. Я их не знаю, но в Москве должны быть.

– А ты куда хочешь?

– Актёрский факультет ВГИКа. Это не помешает выступать с песнями.

– Я с тобой!

Через три часа приехала Татьяна. Мы в это время сидели с учебниками в моей комнате.

– Как съездила? – спросил я, когда она к нам заглянула.

– Станцевала три танца, – ответила она. – Два сама и один с партнёром. Сказали, что очень хорошо, но они пока никого не берут. По-моему, разговаривала не с самим Моисеевым, потому что он должен быть старше. Уровень у меня до них не дотягивает, но можно было бы поднять. Обещали, что будут иметь в виду, и направили в Центральный дом народного творчества. Там тоже меня посмотрели и приняли на работу.

– На какую работу? – не понял я. – Танцевать?

– Нет, работать с самодеятельностью. Директор сказал, что со временем смогу и танцевать. С выбором ансамбля мне помогут. Сказали, что прикрепят к кому-нибудь из хореографов, чтобы набирались опыта.

– Понятно, – сказал я, – будешь на подхвате. Тоже неплохо. Всё равно нужно чем-нибудь заняться. А об учёбе всё-таки подумай. Они могут дать рекомендацию. Без образования вечно будешь на вторых ролях.

– Спасибо! – она подошла и поцеловала меня в щёку. – Я подумаю.

На следующий день позвонили за пятнадцать минут до начала линейки. Когда выбежали из подъезда, нас уже ждала машина.

– Привет, – поздоровался Виктор. – Быстро садитесь.

–Здравствуйте, – сказал Сергей. – Аппаратуру вчера убрали. Ваша школа недалеко. Пешком топали бы минут двадцать, а на машине доедем за две. К школе подъезжать не будем.