– Торта хватит, – вздохнула она, – но разве им надолго наешься? Идите на кухню, а я отнесу книгу.

После чаепития с действительно прекрасным тортом Леонид Ильич увёл меня в комнату, которая использовалась им в качестве кабинета.

– Садись, – сказал он, – нужно поговорить. Слышал я твои ответы. У нас возникли разногласия по поводу арабской войны. Косыгин и сейчас считает, что нельзя допустить уничтожения Израиля, а некоторым твоё предложение показалось заманчивым. Ты только дополнял ответами те сведения, которые записал раньше, а теперь я думаю, что будет полезно по некоторым вопросам выяснить мнение того, кто всё это пережил.

– Не уничтожат они его, Леонид Ильич, – сказал я. – У арабов больше техники, но у израильтян она немного получше, и они умеют воевать и не подставятся так по-глупому, как арабы. Но и блицкрига уже не получится. Уничтожат друг у друга большую часть техники, а потом мы со Штатами постучим кулаком по столу. Нельзя допустить усиления Израиля. Беда ваших аналитиков в том, что они за деревьями не видят леса. Чтобы иметь полное представление о том, что к чему приведёт, нужно не читать мои записи, а всё это пережить или мне настрочить многотомный роман истории своей жизни с описанием всего важного, что видел и слышал. Я ведь после пятнадцатого года больше записывал природные катастрофы, поэтому вам трудно увидеть, к чему всё придёт.

– Да, я заметил, – сказал он, – а с чем это связано?

– Я сильно устал от писанины и не был уверен в том, что тетради попадут по назначению и будут использованы. И ценность последних записей невелика. Очень многое не повторится, разве что будет полезно посмотреть, к чему всё катилось. А после двадцатого года я уже многим и не интересовался, а кое о чём не упомянул специально.

– А почему? Какие могут быть причины?

– Есть очень опасные знания, – объяснил я, – и не менее опасные идеи. Для примера можно взять ядерное оружие. Представьте, что случится, если оно будет у всех стран.

– По твоим записям в семидесятом году заключат договор.

– Заключат, – подтвердил я, – а кто его подпишет? В большинстве это те, для кого иметь ядерные арсеналы – неподъёмная задача или у кого они уже есть. Я приведу один пример. Сейчас темнокожие американцы борются с расизмом белых. Мартин Кинг организует свои компании гражданского неповиновения, а впереди бунты в гетто и «чёрные пантеры». Но я уверяю, что расизм темнокожих ничуть не лучше, и американцам придётся с ним столкнуться. Одно время рождаемость в темнокожих семьях сильно упала, но потом опять пошла вверх. Усилилась и эмиграция из стран Африки. Незадолго до моего ухода темнокожим был каждый третий житель США. Нашлись люди, которым это не понравилось. К тому времени генетика добилась огромных успехов. Были полностью расшифрованы геномы людей всех рас, а разработанные методики позволили учёным создавать микроорганизмы с почти любыми свойствами. Такая власть над природой, да ещё при отсутствии должного контроля, порождает много проблем. Игры с геномом микроорганизмов опасны тем, что искусственные не обладают стабильностью тех, над которыми природа работала тысячелетиями. Они могут так измениться, что очень неприятно удивят своих творцов. Но сейчас я расскажу не об этом. Печально известная организация ку-клукс-клан сделала заказ крупной частной фирме на изготовление лекарства от засилья чёрных. Наверное, их кто-то хорошо финансировал, потому что на эти работы были затрачены сумасшедшие деньги. Фирма сконструировала микроорганизм, который мог размножаться только в представителях негроидной расы. Обычные средства на него не действовали. Он не убивал, а вырабатывал вещества, в десятки раз снижающие вероятность зачатия. Разработчики заложили ограничения на скорость размножения микроорганизма, поэтому заражённые практически ничего не чувствовали. Людей начали массово заражать через продукты питания, главным образом напитки. А дальше зараза могла передаваться самыми разными способами.

– Они снизили рождаемость? – спросил Брежнев.

– Если бы снизили, они её фактически ликвидировали. Что произошло, когда всё открылось... Белая Америка умылась кровью. Там и так последние десятилетия творилось чёрт-те что, а тут ещё это.

– По твоим записям чёрт-те что творилось не только у них, а почти по всему миру, – заметил он.

– Чего вы хотите? Основная причина в перенаселении, и наиболее актуально это там, где людей и без того много. Американцы опоздали со своим лекарством.

– Не понял, – сказал Брежнев. – Ты считаешь допустимыми такие приёмы?

– Нужно ограничить рождаемость, – ответил я. – Не так радикально, но обязательно. Лучше насильно избавиться от лишних ртов сейчас, чем потом гибнуть всем. Для чего рождались дети в Африке, если в моё время выживал и становился взрослым только каждый пятый ребёнок? Во многих странах Азии было ничуть не лучше, а ведь и у монголоидной расы свой геном. Земля не так велика, как думают некоторые, и её ресурсы не бесконечны, а уходить нам будет некуда. Есть, правда, другие реальности, но вряд ли мы сможем в них попасть, просто не успеем.

– Но ведь ты что-то имел в виду, когда говорил о спасении мира? Пусть наша страна не развалится и вырвется вперёд, вряд ли мы сможем управлять остальными.

– Можно попробовать, – сказал я. – Есть способы. В крайнем случае попытаемся спасти только своих. Сейчас рано об этом говорить. Боюсь, что такие люди, как Суслов, не только не захотят меня слушать, но сделают всё, чтобы не услышали другие.

– Зря у тебя сложилось такое мнение о Михаиле Андреевиче, – не согласился Брежнев. – Он замечательный человек и прекрасно к тебе относится.

– Я не сомневаюсь в его человеческих качествах. Просто у таких, как вы, личные симпатии к людям влияют на оценку их деятельности, а у таких, как он, чётко разграничено, что для домашнего употребления, а что для работы. Ваша позиция более приятная, его – более жизненная. Только на многие вещи мы с ним смотрим по-разному.

– На него сильно подействовал ваш последний разговор. Он не думал, что останется в памяти людей держимордой.

– Важны не намерения, а дела, – возразил я. – В чём-то он был прав, в чём-то – нет. Я рассказал всё, что знал, захочет – сделает выводы. Только меняться в таком возрасте...

– Ты просил насчёт экстерната. Я поговорил с Елютиным, он не возражает.

Ещё бы он возражал!

– Зря вы, Леонид Ильич, вышли на министра, – сказал я. – Мы уже засветились по полной программе с визитами к вам. Сплетен будет... Наверняка и Вика растрезвонила знакомым. И машина эта...

– Машина отвезла, высадила, и всё. Не вы одни такие. Думаешь, привлечёшь меньше внимания с толпой телохранителей? А без охраны вас никто отпускать не станет. Есть намерение заняться тобой всерьёз. Если получится, опеку можно будет уменьшить, но присматривать за вами будут долго. А слухи... Вы всё равно не останетесь в тени. Пусть это считают моей слабостью к молодым талантам. Чем думаешь заняться после окончания школы?

– Мы хотим поступить на актёрский факультет ВГИКа.

– Почему туда? – удивился Брежнев. – Вот уж не ожидал. Захотелось славы? Может, задействовать тебя в программе? Для начала поработаешь в ЦК комсомола, потом вступишь в партию. Переведём в аппарат ЦК и...

– Леонид Ильич, извините за то, что перебил. Я не отказываюсь ни от партийной работы, ни от политики, но не сейчас. Я ведь тогда всё-таки устал от жизни. Не вообще, а от той, какая у меня была. Я ничего не захотел повторять. У меня была хорошая работа и прекрасная семья, но жизнь – это не старая интересная книга, которую хочется снять с полки и перечитать. Вот мне и захотелось попробовать себя в кино. По сути, для меня это будет отдых. Техническое образование у меня есть, даже два, теперь будет гуманитарное, а потом, может быть, закончу Высшую партийную школу. И писательство я пока не собираюсь бросать, и песни. Жизнь впереди длинная, если кто-нибудь не укоротит, так что хватит времени всё попробовать.

– Да, завидую, – сказал он мне. – Жаль, что не дотяну до прихода вашей девчонки, я не отказался бы прожить жизнь второй раз.

В гостях у генсека были до самого вечера. Вика опять принесла гитару, и мы спели новые песни.

– Ты говорил Михаилу Андреевичу о Высоцком, – сказал Брежнев. – Несколько раз о нём слышал, но не слушал ни одной песни. Можешь что-нибудь исполнить?

– В следующем году должен выйти фильм «Вертикаль» с его участием. Он будет петь в нём несколько песен об альпинистах. А я разучил пока только одну. Она из моих самых любимых. Владимир напишет её только к концу жизни для фильма о Робин Гуде. Я не собираюсь красть у него песни и эту разучил только для своих. Вам спою.

Вика с Викторией Петровной были на кухне, и я мог говорить свободно.

– Лестно попасть в число «своих», – хмыкнул Леонид Ильич. – Люся, позови моих с кухни, пусть тоже послушают.

–Предупреждаю, что песня не моя и говорить о ней никому нельзя,– сказал я женской части семьи Брежнева. – Вика, это в первую очередь касается тебя. Раззвонишь – и мы с тобой незнакомы. Доступно? Вот и хорошо. Называется она «Баллада о борьбе». Средь оплывших свечей и вечерних молитв, средь военных трофеев и мирных костров жили книжные дети, не знавшие битв, изнывая от мелких своих катастроф...

Я вкладывал в пение душу, но до Высоцкого было далеко.

– Липли волосы нам на вспотевшие лбы, и сосало под ложечкой сладко от фраз, и кружил наши головы запах борьбы, со страниц пожелтевших слетая на нас.

– Непривычно написана, – сказал Брежнев, когда я закончил петь, – но цепляет. Я выскажу Суслову своё мнение, думаю, что у автора больше не будет сложностей с выступлениями.

Вскоре мы попрощались и уехали домой. А во вторник, на большой перемене, меня вызвали к директору.