Я подключил провод цветопалочки к своему запястью.

«Миллен», — сказала она. «Байрон проинструктировал меня спросить: Вы предпочитаете рисовать меня одетой или голой?»

Моё горло сжалось так, что я едва смог заговорить. «А вам будет удобно голой? День прохладный».

«Не для меня. Диапазон моего удобства шире, чем вашего». Она встала и расстегнула на плечах застежки кафтана, так что он упал к её ногам. Под ним на ней ничего не было. Она подняла кафтан и положила его поперёк скамейки.

Крохотным уголком своего разума я подумал: Она знала, что это может произойти, поэтому она надела одежду, которая не оставила следов на её коже.

Но по большей части я пристально всматривался, пустой в это мгновение ото всего, кроме восхищения. Я говорил, что большинство здоровых молодых женщин обладает прекрасными телами, но, глядя на Мэделен, я начал сомневаться, уже не был ли я абсурдно недискриминационным.

Она стояла ко мне лицом, руки по бокам, совершенно непринуждённая и без тени кокетства. Тем не менее, по мне прошла почти нестерпимая пульсация вожделения, и я был признателен мольберту и его странице мультипамяти, которые скрыли от неё некоторую очевидность — хотя я уверен, что моё лицо кричало без слов.

Я искал, чтобы сказать такого безобидного, и, конечно же, не нашёл. «Какие ещё», — спросил я — «инструкции отдал ваш муж, относительно меня?»

Она грациозно села. «Он сказал, что я должна предоставить вам всё, что вы захотите».

«Всё?» — глупо спросил я, затаив дыхание в предчувствии.

«Да. Пока вы не попросите от меня того, что пойдёт в разрез с другими его инструкциями».

«Какими же», сказал я, ощущая необычную панику, как ребёнок, которому предложили конфетку только для того, чтобы снова её спрятать.

Она вздохнула. «Я должна ходить в загон, я должна сохранять своё человеческое тело, часть каждой ночи я должна жить здесь, в нашем доме».

«А что-то ещё, что-то, что не мешает этому?» Я лишь смутно осознавал, как это могло звучать со стороны.

Она вовсе не казалась обиженной. «Всё, что угодно, Миллен».

У меня закружилась голова. Я посмотрел на её великолепное тело и больше всего на свете захотел попросить её лечь на скамью. Позволить мне трогать её везде, чтобы почувствовать её всеми моими чувствами — а не только глазами. Попробовать её на вкус, исследовать текстуру её кожи, услышать звуки, которые она может издать. Присоединить себя к её совершенству.

Но я не попросил. Возможно я испугался, что действительность может не оправдать моих ожиданий. Или что это может быть принуждением, вроде изнасилования. Или что, по крайней мере, я могу совершить какой-то низменный поступок самообмана, ничем не отличимый от покупки услуг одной из тех имитаций сильфид, которые продают себя в барах Крондиэма.

Нет. Ничего такого не нужно. Что я действительно чувствовал, так это надежду, что если я заставлю себя подождать, она может прийти ко мне по своей воле.

А если нет… будут другие дни, другие ночи.

Мне стало стыдно от этой последней мысли, поэтому, я встряхнул головой и включил палочку.

«Какую позу мне принять?» — спросила она.

«Сядьте удобно», — сказал я.

Она так и сделала, а я нарисовал её. Я всё ещё помню почти каждую деталь. Она сидит, спина прямая, плечи отведены назад, груди выставлены, длинные красивые руки лежат на ровных бёдрах, ноги немного раздвинуты, ступни прочно стоят на кирпичах, на лице — лёгкая улыбка. Голова чуть склонена набок, так что её открытая шея приобрела нежный изгиб. Она смотрит на меня с любопытной напряжённостью, хотя, возможно, это было лишь отражение моего собственного пылкого внимания.

К тому времени, когда свет потускнел, я добился картинки красивой женщины, которая в каждой детали походила на Мэделен д'Осимри. Но не была ей.

Я был удручён и настолько полон разочарования, что хотел разбить свой мольберт.

Она подошла и встала рядом со мной, ещё голая. Её выражение невинного любопытства было настолько сильным, что на секунду я забыл вожделеть её.

«Прекрасная работа, Миллен. Ты на самом деле видишь меня так?» Она говорила с явным искренним восхищением. У неё был точно такой же сладкий запах, как дыхание Ока, и моя голова слегка закружилась.

«Нет», — ответил я. «Ты — гораздо более красива, чем это. Я потерпел неудачу».

Она похлопала меня по руке и пошла надеть свой кафтан.

Пока я смотрел, как она одевается, вернулась моя похоть, горячее, чем прежде. Смотреть, как одевается женщина, это гораздо более интимный акт, чем смотреть, как она раздевается. Когда женщина одевается перед вами, это подразумевает, что вы были с ней, когда она была голой, и что бы ни произошло между вами, это оставило ей чувство уюта по отношению к вам.

Хотя в случае с Мэделен, я не думаю, что она когда-нибудь испытывала какую-либо неловкость, когда была голой. Возможно, это было из-за её совершенства, неопровержимой красоты — или, возможно, это было подтверждением её инопланетного происхождения.

Она настояла, чтобы я поужинал во дворце, я так и сделал. Её повар не приложил никаких особых усилий, чтобы порадовать меня; мясо было пережарено, а салат — жухлым. Но я был странно счастлив сидеть напротив Мэделен за огромным эбеновым столом, жевать безвкусную еду и смотреть, как она прихлёбывает из кубка бледную жидкость, принесённую свежей и холодной из Опалового Ока.

Вечер был как в волшебной сказке, словно я обедал с прекрасной принцессой, может быть, недавно освобождённой из неволи от жестокого волшебника. Это мгновение, казалось, содержало в себе весь эксцентричный вычурный блеск подобных историй. Я несомненно признал, что нахожусь в месте, которое никогда себе не представлял, в компании таинственного существа. Я почувствовал роящиеся вокруг меня возможности — всякое может произойти.

Это необычное удовлетворение удержало меня от разговора во время еды, и она, казалось, не возражала против моего молчания.

Позже она пригласила меня на террасу. Служанка принесла обитую скамью, шерстяное покрывало и серебряный кубок горячего, сдобренного специями, вина.

Мы вместе сели на скамью, почти касаясь друг друга, отвернувшись от Ока и глядя на чёрные высоты кольцевой стены позади Крондиэма. Покрывало мы расстелили на коленях.

Я отхлебнул вина, держа тёплый кубок обеими руками.

Прошло несколько минут. Затем над кольцевой стеной взошла, блистая, Светлячковая Луна.

Это была одна из тех достопримечательностей, посмотреть которые я приехал на Ноктайл. Несколько сотен лет назад консорциум Ноктайлцев построил на единственном спутнике планеты роботизированную плавильную печь и электромагнитную катапульту, которая с тех пор запустила несколько миллионов огромных отражательных дисков из фольги по неупорядоченной эксцентрической орбите вокруг луны.

«Она прелестна, не так ли?» — спросила Мэделен.

Луна плыла в блестящем розовом облаке. «Да», — сказал я. Она была прелестна — но не более, чем прелестна. У неё не было разрывающей сердце непреодолимой красоты Ока. Или Мэделен.

Немного позже она заговорил снова. «Помнишь, когда ты в первый раз пришёл меня рисовать? Ты сказал, что у тебя есть много вопросов ко мне».

«Ну, да, было. Есть».

«Спрашивай», — сказала она. «Всё, что угодно».

Я подумал о той ночи и её глазах, когда она вернулась ко мне после смерти её мужа. «Ты?.. Это ужасно спрашивать, но… ты любила своего мужа?»

«О, да», — сказала она без колебания. Её рот задрожал.

«Значит, он был хороший человек?»

«Я не знаю, на самом деле. Он был очень хорошим по отношению ко мне, но с сильфидами и их мужьями так случается почти всегда». Она улыбнулась. «Люди могут плохо обходиться со своими любимыми, или могут плохо обходиться с самими собой. Сильфиды делают и то, и другое, в некотором смысле. Кажется, чтобы сохранить нашу безопасность. В любом случае, Байрон никогда не говорил о своём прошлом. Он всегда говорил, что его жизнь началась, когда я вышла из Ока». Лицо её было ласковое, мягкое от воспоминания — и я почувствовал внезапный резкий укол необоснованной ревности.

Отчасти, чтобы сменить тему, отчасти, я полагаю, чтобы быть жестоким, я сказал: «Я недавно посмотрел симпозиум, по контуру в моём номере. Они спорили об истоках происхождения и целях Ока. Что ты об этом думаешь?» Как только я это произнёс, я пожалел о своих словах.

Она медленно повернулась ко мне, её улыбка пропала. «У меня нет точных сведений. Но я могу высказать предположение, если хочешь. Я — паразит. Но для какой цели? Вот в чём вопрос, не так ли?»

«Прости», — сказал я. «Мне, правда, очень жаль, Мэделен».

«Ты не должен извиняться», — сказала она. «Нет, я расскажу тебе, что я думаю. Я думаю, что я — артефакт, сделанный теми же, кто сделал Око. Органическая машина. Помещённая сюда, чтобы собирать благородные души — хотя зачем, зачем — я не знаю. Представить себе не могу». Её огромные глаза были печальны и она не отворачивалась, и я подумал, что умру от стыда.

«Миллен», — сказала она. «Почему ты не можешь перестать размышлять обо всём этом?» Она обняла меня, словно я был тем, кому требовалось утешение.

Её близость прогнала прочь все мысли. Я почти перестал дышать, настолько сильным была моя погружённость в восприятие этого момента. Она положила руку мне на грудь и сказала: «Притормози своё сердце, Миллен. Я не хочу быть ответственной за то, что оно разорвётся».

Я поднял дрожащую руку и дотронулся кончиками пальцев до ложбинки между её грудей. Её кожа была тёплой, а её инопланетное сердце билось в медленном замысловатом ритме.

Она поцеловала меня, её губы были мягкие и слегка липкие, её дыхание пахло ароматом Ока. Она настойчиво подергала пуговицы моей рубашки.

Неважно, сколько я проживу, неважно, что со мной произойдёт, я никогда не забуду часы, что мы провели вместе. На дворцовой террасе, выходящей на Опаловое Око. Под Светлячковой Луной.