Я удовлетворил всё своё любопытство. Я узнал все текстуры, вкусы, и запахи её чудесного тела. Полагаю, что я доставил ей удовольствие — хотя, конечно, я, возможно, не смог доставить ей удовольствия столько же, сколько она доставила мне.

Её улыбка вернулась и она засмеялась. Её смех был именно таким прекрасным звуком, какой я всегда надеялся услышать.

Рассвет брезжил над кольцевой стеной. Мы прижались друг к другу под покрывалом; я был поразительно уставшим и в той же самой мере удивительно счастливым.

«Пойдём в мою комнату, Миллен», — сказала она, потираясь лицом о моё плечо. «Она в самой высокой башне дворца. Оттуда прекрасный вид на Око. Мы можем проспать весь день в моей постели, если хочешь».

«Хорошо», — сказал я.

Она потянула меня, чтобы я встал на ноги, обернула вокруг меня покрывало. «Носи это. Служанка принесён нашу одежду позже». Она пошла рядом со мной, голая и грациозная, и провела меня по дворцу.

В маленькой комнатке в основании её башни находился стеклянный контейнер, в котором был её грааль. Мне следовало заметить, как она проигнорировала его, как отвергала его существование, пока проходила мимо, но я был сонный. Глупый от избытка радости.

«Это твой?» — спросил я, останавливаясь у контейнера.

Она с неохотой остановилась, вернулась и встала рядом со мной. «Да», — ответила она тихим тусклым голосом.

«Красивый», — сказал я. В кварцевом шаре находился синтезатор, скрывавший механизм за огранкой настолько сложной, настолько искусной, что кристалл, казалось, колебался на грани растворения в чистый свет.

«Не для меня», — сказала она более решительно.

Наконец я заметил. И всё же глупо продолжил. «Ты не хочешь быть вдовой?»

«Как ты мог так подумать?» — сказала она немного бурно. «Кто бы не захотел провести свои дни, плавая во вдовьем загоне, всасывая консерванты? Кто бы не захотел провести бесконечную жизнь в этом дворце, в одиночестве, никогда не изменяясь, никогда не излечиваясь от, от…» Она остановилась и слезы побежали по её щекам. Я увидел, что они были такими же прозрачными, как слезы любой человеческой женщины.

«Одной?» — сказал я. «Я не уйду, пока ты не скажешь мне уйти».

Её лицо пришло в уныние. «О. О милый. Как бы мне объяснить тебе. Ты — прекрасный человек, Миллен, но ты никогда не сможешь стать Байроном Осимри».

«Нет, конечно, нет…»

Она перебила. «Можно я расскажу тебе, что я думаю о зле? Пожалуйста? Ну тогда… Я подозреваю, что Байрон когда-то был жестоким человеком, который совершал ужасные вещи, чтобы приобрести своё богатство. Перед тем, как приехал на Ноктайл и я вышла к нему.

Я думаю, зло — это вот что: это результат неуравновешенности в душе. Жестокий человек подавляет сострадание и отпускает поводья жестокости. Полные ненависти люди выпускают ненависть во вселенную и держат любовь в заточении. Но на самом дне каждой души, неважно насколько жестокой и злобной, любовь и сострадание выживают, закованные в цепи.

Я узнала душу Байрона до самого дна, во всём её блеске и красоте — потому что он отдал её мне. Я никогда не смогу в такой же мере узнать твою, хотя я уверена, что твоя душа точно так же прекрасна. Или даже более прекрасна… это не имеет значения».

«О», — сказал я онемело.

Она вытерла глаза. «Ты был очень добр, Миллен. Я благодарна; ты был нужен мне и на некоторое время ты облегчил моё сердце. Но ты не Байрон, ты не мой дорогой, который не намеревался быть жестоким». Она посмотрела на грааль с ненавистью такой сильной, что я отступил назад.

Затем она повернулась обратно ко мне и её глаза были пусты ото всего. «Он отдал мне свою душу. А потом я его убила».

Я положил ей руку на плечо, но она сбросила её. «Я думаю, мои создатели намеревались быть жестокими. Никакая машина, даже машина из плоти и крови, не должна чувствовать подобной боли только из-за того, что сделала свою работу.

Я знаю, почему мы сделаны подобным образом. Знаю, но это всё равно неправильно. Боль нужна, чтобы гнать нас обратно в Око. Назад к забвению, обретаемому в Оке». Она сделала паузу и с содроганием вдохнула. «Мои создатели недооценили человеческую талантливость, не так ли?»

Я не смог ответить.

В конце концов она взяла меня за руку и повела меня вверх по спиральной лестнице в свою маленькую комнату на вершине башни.

Там было только одно окно, такое же узкое, как в моём гостиничном номере. Она потянула меня к нему. Я посмотрел вниз на Око и увидел, что вдовий загон был прямо под нами.

Прекрасные женщины, волоча ноги, устало спускались по ступеням в белую жидкость загона, держа свои граали в заботливых руках.

Мэделен издала сдавленный звук боли и прижалась лицом к моему плечу. Я обнял её руками; это всё, что я смог сделать.

Мы спали в её кровати, но это больше не был сон радостного изнеможения, каким бы он мог быть.

Мне снилось, что мы лежим вместе в очень небольшом пространстве, при тусклом меняющемся свете, на жёсткой узкой кровати. Повернувшись на бок, я смотрю на неё со своей обычной желанной сосредоточенностью, пока она спит.

Слезы просочились из под её век и увлажнили изгибы её щёк. Я вынужден перевести взгляд и, поэтому, смотрю на её груди — разумное отвлечение внимания.

Но затем её смотрящие вверх соски стали выделять белые капельки — молоко с благоуханием Ока. Молоко сбежало вниз по её бокам и образовало под ней лужу. Её соски зажурчали как родники и с нелогичной плавностью сна я обнаружил себя плавающим в сладкой белизне.

Мэделен исчезла, её сущность истаяла в жидкость, которая удерживала меня. Некоторое время я чувствовал удовлетворение, но потом я осознал, что уже долгое время я не дышу. Я открыл рот и попробовал молоко, и понял, что тону в молоке печали.

Я проснулся без метаний, вытолкнутый из сна плавно и внезапно.

Я поднялся, не потревожив Мэделен, и закутался в халат из хлопка. Долгое время я стоял рядом с её кроватью и смотрел на неё, наполняя свои глаза стольким количеством её красоты, сколько они смогут вместить.

Она спала на животе, правая рука согнута под головой. Одна длинная нога выскользнула из под одеяла.

Я наклонился по-ближе и рассмотрел, как её аметистовые ресницы ласкают бледную кожу под ними.

Думаю, я надеялся, что она проснётся. Но она не проснулась.

Я спустился по спиральной лестнице. Эгоизм и грусть кричали на меня, но я игнорировал их голоса и ни о чём не думал, вообще ни о чём, и не держал внутри себя ничего, кроме хрупкого слащавого порыва, который выгнал меня из её постели.

Когда я добрался до комнаты, где ожидал её грааль, я поднял кадку из плавленного камня и разбил контейнер.

Я раздолбил грааль, колотил по нему, пока его шар не сломался и не рассыпал все свои драгоценные внутренности. Тонкая струйка коричневой жидкости закапала на плинтус. Она резко пахла гнилью.

Я бросил кадку как раз, когда в комнату вбежала Крондиэмская служанка.

Она остановилась как вкопанная, руки взметнулись ко рту.

«Я закончил», — сказал я.

Мэделен спустилась по лестнице. Выражение на её лице, когда она увидела разбитый грааль, было именно тем, на что я надеялся. Однако пока эта восхитительная улыбка изгибала её рот, она сказала служанке: «Вызови Туристическую Полицию».

Служанка порысила прочь.

«Спасибо тебе, Миллен», — сказала она. «Прощай. Прощай».

Я сумел лишь отрывисто кивнуть. Что я мог сказать? Она помахала рукой и вошла в зал. Я слышал мягкий топот — её босые ноги торопились прочь.

Через некоторое время я вышел на террасу. Я увидел, как она пробежала несколько последних шагов к волнолому. Когда она бросилась со стены в превосходном прыжке, было что-то незабываемо торжественное в изгибе её тела.

Око сомкнулось над ней и она исчезла.

Когда прибыла Туристическая Полиция, они, по-началу, не поняли, а потом пришли в холодную ярость. Они конфисковали мой мольберт и мультипамять, на которой были последние изображения Мэделен.

Они посадили меня на первый же отбывающий шатл и сказали, что на Ноктайле мне лучше больше никогда не появляться.

Я верю, что она сделала это, чтобы спасти меня, потому что знала, как я буду уязвим, когда она уйдёт. Туристическая Полиция заверила меня в скорейшем отбытии с Ноктайла.

Пока я смотрел, как уменьшается Ноктайл в кормовом иллюминаторе шатла, я чувствовал растущую уверенность в том, что мы обменялись некоторой степенью любви.

Дома я обнаружил курьерскую пластину с ранними набросками с Крондиэма. Со своими воспоминаниями о Мэделен и сделанным мной наброском Байрона Осимри, я создал картину, которая мне понравилась — хотя, конечно, на ней была лишь тень красоты Мэделен.

Одетая в своё чёрное платье, она стоит рядом со столом поддержания жизни Осимри. Её прекрасная рука нежно лежит на неприятной форме умирающего тела её мужа. Его маска — всего лишь отчасти человеческое грязное пятно в тени.

На её лице — могильная скорбь покорности.

Если вы посмотрите очень близко, то сможете увидеть отражённое в её чудесных глазах крохотное искажённое изображение мужчины у мольберта.