Глава 24

Дэниел

Николь молчала ровно тридцать минут. Это не только рекорд, но это также следует занести в книгу «предупреждающих знаков».

Сначала я сделал вид, что совершенно и полностью увлечен своим Айпадом — несмотря на то, что ничего с ним не делаю. Затем бросил взгляд на чертову палочку от леденца, которой позволил упасть на пол, и тихо спросил объект: какого черта ты сделал, чтобы испортить ей настроение?

Может, тебе стоит спросить себя, приятель, тихо ответил он.

А может, это был демоноподобный ангел, раскачивающийся на моем плече.

Наконец, я позволил Айпаду лечь на колени и направил взгляд на ее телефон, на котором она зациклилась, будто это ее новый любовник. Каковы шансы, что я смогу поменяться местами с этим телефоном в следующие три секунды?

Я прочищаю горло, но она даже не подает вида, что признает меня, и правильно.

Дело в том, что я, возможно, был гребаным мудаком с тех пор, как она излила мне свое сердце, и это полностью связано с тем, что я понятия не имею, как, блядь, я должен к ней относиться. Если бы я смягчился, это было бы ничем иным, как жалостью к ней, а мы оба этого не хотим.

Так что я разыграл карту мудака. Признаться, не самая лучшая моя карта, но единственная, которую я умею разыгрывать так хорошо.

Но сейчас мне кажется необходимым стряхнуть это мрачное облако, висящее, между нами.

Я обыскиваю наше окружение и вскоре нахожу способ прервать ее роман с телефоном.

— Джей спит в неудобной позе.

Это успешно привлекает ее внимание, и она откладывает телефон в сторону, прежде чем выпрямить его, а затем накрыть одеялом из Миньонов, которое он настоял взять с собой.

Он хнычет, и это заставляет меня улыбаться, представляя его хнычущим и раздраженным Миньоном.

— Похоже, он крепко спит, — говорю я, когда она снова берет телефон, вероятно, намереваясь игнорировать меня до конца полета.

— К счастью, — говорит она беззвучно.

— Он всегда был упрямым?

Она переключает свое внимание с этого чертова телефона и тупо смотрит на меня.

— Почему ты спрашиваешь?

— Я пытаюсь завязать разговор, чтобы тебе не было скучно весь полет.

— Мы оба знаем, что это неправда, так что либо скажи мне настоящую причину, либо вернись к своему образу мудака и оставь меня в покое.

— Я просто хочу поговорить с тобой. — я вздыхаю. — Теперь ты счастлива?

Клянусь, ее губы дергаются в почти улыбке, но она не показывает этого.

— Это было не так сложно сказать, не так ли?

Я хмыкаю в ответ, и на этот раз она действительно улыбается. И обнаруживаю, что закрываю рот, чтобы не захлебнуться слюной, как гребаная собака.

Господи.

Николь красива в обычных обстоятельствах, но когда она улыбается, все ее лицо светлеет, и вселенная замирает.

По крайней мере, моя.

Она кладет телефон рядом с собой и наклоняется вперед, уделяя мне все свое внимание.

— О чем ты хочешь поговорить?

— Обо всем. О чем угодно.

— Например, о чем?

— Например... о одиннадцати лет назад.

Ее губы дрожат, и она сжимает чехол телефона, рассеянно ковыряясь в нем ногтями.

— Я уже говорила тебе...

— Я не это имел в виду. Меня интересует все, что было до этого.

— Что ты имеешь в виду?

— Та Николь... стервозная, ужасная особа, которая заставляла людей чувствовать себя ниже грязи, была не настоящей, не так ли?

Она смотрит на Джея, на окно, на свои колени — куда угодно, только не на меня.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ты точно знаешь, о чем я говорю. Прежняя Николь была личностью, своего рода защитным механизмом.

Ее длинные ресницы порхают по щекам, прежде чем она поднимает взгляд.

— Так что, если это так? Теперь меня простят и дадут золотую медаль?

— Нет, ты все еще была сукой, и твои действия причинили боль многим людям, в частности, Астрид.

И мне. Но я держу это при себе, потому что эмоциональность мне не к лицу.

— Я знаю это, поэтому и не предлагаю оправданий. То, что я сделала, было неправильно, и точка.

— Но мне нужны эти оправдания.

— Зачем?

— Как ты думаешь, зачем? Потому что я хочу понять тебя.

Она сглатывает, ее нежное горло двигается вверх-вниз, и она весело смотрит на меня. Словно я другой Дэниел, не тот, к которому она привыкла. Возможно, так оно и есть. Мое представление о ней так же переменчиво, как солнце в Англии, и так же неясно.

С тех пор как она рассказала мне о прошлом, я не имею ни малейшего понятия, куда ее теперь девать. Мои причины для мести недействительны. Потребность прикоснуться к ней сейчас кажется мне чертовски неправильной. Что касается моих чувств... блядь.

Я не имею ни малейшего представления о том, что я сейчас испытываю.

Но одно я знаю точно. Николь единственная девушка-личность, одного присутствия которой достаточно, чтобы вызвать во мне самые безрассудные, страстные чувства. Я полностью ожидаю, что она проигнорирует меня, но она шепчет:

— Меня с ранних лет научили никогда не показывать эмоции. Они слабость, помеха и приведут меня к гибели. Папа был эмоциональным человеком, и это не завело его далеко в жизни, поэтому я решила, что запечатать все в себе самый правильный путь.

— Дай угадаю. Твоя мать?

Она поджимает губы и кивает.

— Иногда я ненавидела ее за это, но в других случаях я не могла ее винить. Только так она научилась выживать.

— Ты серьезно защищаешь ее, когда из-за нее ты до смерти боялась идти против Криса? Когда она оказалась психопаткой?

— Она все еще была моей матерью. — ее голос дрожит. — Да, она разлучила дядю Генри с его первой женой, играя на чувствах его родителей, и играла с тормозами, намереваясь убить ее. Но это было потому, что дядя Генри намеревался нас бросить. Мама ощутила угрозу, и, по ее мнению, избавиться от проблемы было правильным решением. Я, естественно, не согласна с ней, ее методами или тем, что она сделала с Астрид, но я могу понять, откуда это пришло. Она не была психопаткой; психопатке было бы все равно, а она переживала. Она любила меня по-своему, по-своему испорчено, и я предпочитаю держаться за эти моменты, а не за те, когда я видела, как ее арестовывали.

— Ты говорила, что не навещала ее в тюрьме.

— Потому, что я отказывалась видеть ее такой. Точно так же, как ты отказался сесть и поговорить с отцом после того, как узнал о любовницах.

— Каким бы отвратительным ни был мой отец, он не дошел до убийства.

— Он все равно сформировал тебя, Дэниел. Так же, как моя мать сформировала меня. Я достаточно напориста, чтобы признать это.

Я делаю паузу, наблюдая за светом в ее глазах — он тусклый, но он есть. И в этот момент я знаю, что он никогда не исчезнет. Что бы ни случилось с этой девушкой, она достаточно сильна, чтобы стряхнуть пыль со своих плеч, встать и начать все сначала.

Однажды ей удалось переделать все, и она сделает это снова, если понадобится.

— Ты повзрослела, Николь.

Больше, чем я когда-либо.

— Я должна была. — она смотрит на Джейдена и улыбается. — Когда мне пришлось растить такого упрямого, невероятно умного и астматичного ребенка, как Джейден, мне пришлось оставить всю наивность и привилегии позади и посвятить ему свою жизнь.

— Полагаю, это не всегда было легко.

— В первые годы. Особенно в финансовом плане. Я с трудом могла найти доступную няню и постоянно думала о том, что он заслуживает лучшего образования, которое я, вероятно, никогда не смогу ему дать. Но больше всего мне повезло, что он у меня есть. Без него я бы не смогла так долго продержаться.

Мой кулак сжимается на брюках, но больше всего от ненависти к себе. От осознания того, что я мог бы предотвратить все это, если бы мог вернуться в прошлое.

— Джей даже верит в мои мечты больше, чем я.

Я поднимаю бровь.

— Как так?

— Он сказал, что когда вырастет, то поможет мне открыть собственный ресторан.

— Ты хочешь это? Ресторан?

— Я только думала, что люблю готовить, но я также обнаружила, что мне нравится приносить людям радость через это. Так что да, наверное. Но не сейчас. Наверное, когда я буду не так нужна Джею.

Информация свежа, но не удивительна. У нее есть талант, чтобы иметь не только ресторан, но и дюжину таких ресторанов. А я, возможно, придумываю миллион разных способов отрезать язык каждому человеку, который будет есть ее еду.

— Что насчет тебя? — мягко спрашивает она.

— Что насчет меня?

— Ты прожил жизнь, о которой мечтал с тех пор, как стал игроком в средней школе?

— Все было нормально.

Просто, пусто и чертовски бессмысленно, но у меня хватает порядочности держать неудобные подробности при себе.

— Стоило ли ради этого бросать мать и брата?

— В тысячный раз повторяю: я их не бросал. Нора Стерлинг пристрастилась к слезам, драме и вину — именно в таком порядке. Мое имя не входит в список ее приоритетов. Что касается Зака... это он меня бросил.

И я мог бы быть более горьким из-за этого, чем проигравший на президентских выборах.

Она смотрит на меня таким же строгим взглядом, как когда ругает Джея за домашнее задание.

— Это ты не пришел на похороны отца и сказал матери, чтобы она не связывалась с тобой.

— Я не передавал ему приглашение, но он все равно его принял.

Иногда мне кажется, что я вне семьи. Зак первенец, святой мессия фамилии Стерлинг, и единственное, что им нужно, чтобы продолжать продавать наши души дьяволу на распродаже «купи-получи-бесплатно».

Даже мой отец иногда заботился о нем, но никогда обо мне. Моя мать всегда ходила плакаться ему на плечо. Признаться, я никогда не допускал такого богохульства, но все равно.

Однако мы с Заком отличались от остальных членов нашей семьи. Мы были близки. Пока это не прекратилось.

— Уверена, что это не то, что ты думаешь, — говорит мне Николь с улыбкой.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю. Не все такие циничные, как ты.

— Я циничен?

— Эй? Ты смотришь на себя в зеркало?

— Каждый день. Я слишком красив, чтобы этого не делать.

— Твоё высокомерие поражает.

— Я приму это как комплимент, учитывая твой статус бывшей королевы красоты.

— Ты мне не даешь покоя.

— Не могу не согласиться. Ты ходила так, будто у тебя на голове корона, которую никому нельзя трогать.