Поскольку стены в этом здании тонкие, я слышу, как они препираются из-за моющего средства и прочего.

Я ловлю себя на том, что ухмыляюсь, когда вода капает на меня, и хватаюсь за кулон из белого золота. Кулон точно такого же цвета, как мои глаза. Он изящной овальной формы и покрыт эмалью изумрудного цвета по золоту. Это самая ценная вещь, которой я владею, или, скорее, единственное, что я сохранила из своей прошлой жизни, вместе с шкатулкой, в которой она лежала.

И хотя я ношу кулон с тех пор, как впервые мне его подарили, я с неохотой снимаю его и тщательно прячу в полотенце. Позже я положу его в шкатулку.

Дэниел не должен его увидеть, иначе у него появятся идеи.

Идеи, которые даже мне не нужны.

В итоге я долго принимаю душ, позволяя мышцам тела расслабиться.

Закончив, я накидываю хлопковый халат, вытираю волосы полотенцем и выхожу из ванной.

В квартире царит жуткое спокойствие, и я подозреваю, что Дэниелу надоели выходки моего брата и он ушел.

Но это не так.

Джей спит на диване, его конечности свисают во все стороны.

Дэниел лежит на полу перед ним, рукава его рубашки задраны до локтей, обнажая сильные предплечья. Его пиджак, который, должно быть, стоил пару тысяч долларов, Лолли сейчас использует в качестве подушки. Кажется, его не волнует, что пиджак покрыт волосами, потому что он слишком сосредоточен на учебнике Джея.

Я видела его таким сосредоточенным только на рабочих вещах. Наверное, я зашумела, потому что он начал поднимать голову.

— Что это за чушь, которой учат детей в наши дни... — он прерывается, когда его взгляд падает на меня.

Он осматривает меня с ног до головы, медленно проводит взглядом по талии и животу, затем задерживается на груди, прежде чем его глаза встречаются с моими.

Они темно-синие — опасные синие, которые заставляют меня вздрагивать, чего я не делала уже более десяти лет.

— Наша система образования отличается от американской, — говорю я в безнадежной попытке рассеять его внимание. — Здесь все по-другому, больше, громче и менее заносчиво, чем в Лондоне.

— Я все еще скучаю по нему. По Лондону.

Не знаю, почему я это говорю, и я сопротивляюсь необходимости ерзать под его пристальным взглядом.

— Почему ты тогда уехала?

Мой взгляд молча переходит на Джея.

— Верно. Ты убегала и, видимо, все еще убегаешь.

Не зная, что ответить, я иду на кухню, беру два пива и предлагаю одно Дэниелу.

— Я полагаю, у тебя здесь нет премиального виски, — говорит он, с отвращением рассматривая банку пива.

— Ты должен быть благодарен, что здесь вообще есть пиво. — я сажусь напротив него, подогнув под себя ноги.

— Так жалко?

— Не надо меня жалеть.

— У меня много извращенных эмоций по отношению к тебе, но поверь, жалость не входит в этот список.

Я заглатываю полный рот пива, впиваясь ногтями в банку. Я хочу спросить его, что это за чувства, но не могу.

Не после того, как я сказала то, что сказала на балконе.

— Я не смогла вырастить Джея в Англии, — шепчу я, возвращая тему к брату. — Его... отец пренебрегал им, вплоть до жестокого обращения. Он заболел астмой из-за условий, в которых его содержали. Поэтому, когда социальные службы постучали в мою дверь, я не смогла отказать. Ему тогда было несколько месяцев.

— Вот почему ты бросила Кембридж.

Это не вопрос, а заявление.

— Мне пришлось использовать остаток трастового фонда, чтобы вырастить Джея, поэтому я больше не могла позволить себе Кембридж.

— Ты могла бы попросить дядю Генри о помощи.

Шар размером с мой кулак забивает мою дыхательную трубку.

— Дядя Генри ненавидел маму больше, чем дьявола.

— Но он не ненавидел тебя.

— Да. Он даже не мог смотреть на меня после ее ареста. Я напоминала ему о ней, и это причиняло ему боль. Вот почему я избегала его. Я не могла просто попросить его о помощи, чтобы вырастить еще одного ребенка, которого родила моя мать.

Я смотрю на Джея, радуясь, что он крепко спит.

Дэниел толкает банку пива, затем делает маленький глоток.

— Ты знала, что я был в Нью-Йорке до того, как приехала?

— Нет. Если бы знала, я бы сюда не приехала.

Садистская улыбка трогает его губы.

— Я никогда не считал тебя трусихой, которая убегает от своего прошлого.

— Я не трусиха. Просто не люблю ненужные конфронтации.

— Значит, теперь я ненужный? Не очень хорошая попытка вернуть мою благосклонность.

— А такое место вообще существует?

— Что?

— Твоя благосклонность.

— Существует.

— Шокирующая новость, учитывая, что ты разборчивее королевской особы.

— Я могу быть разумным.

— Нет, даже если тебя ударили по голове этим словом.

Он слегка улыбается, или, скорее, ухмыляется, прежде чем сделать еще один глоток пива.

Между нами воцаряется тишина, тяжелая от невысказанных слов и мстительных мыслей.

Мы так много говорили друг другу, что этот маленький момент покоя кажется неправильным.

Но я не нарушаю его.

Не пытаюсь заполнить.

Возможно, меня привлекала его обаятельная сторона, но я наслаждалась молчанием Дэниела не меньше, чем его словами.

Что мне не нравилось, так это его действия. Каждое из них.

Он наблюдает за мной, будто обдумывает лучший способ заставить меня согласиться на его менее чем деликатное предложение.

Проблема в том, что я тоже не могу перестать думать об этом.

Несмотря на то, что я полностью закрылась от этой стороны себя.

Но я никогда не смогла бы закрыться от Дэниела.