— Да, я знаю, — шепчу я, уставившись на своего брата. — Я должна смотреть.

Лицо Антуана темное и застывшее. — Вы с Эйвери обкурились, повеселились, — говорит он Коннору. — Ты показал ей потайную лестницу, и она частично обрушилась на вас обоих. Сейчас вы чувствуете себя немного глупо, потому что знаете, что в подвале нет ничего интересного и что лестница опасна, поэтому после сегодняшнего дня ты закроешь лестницу и никогда больше не откроешь книжный шкаф, не подойдёшь к нему и не упомянешь об этом никому, никогда. Мы с Джереми случайно проделали дыру в туннель, но мы починим это сегодня, и тебе не придется беспокоиться об этом. Ты никогда больше не подумаешь о том, чтобы сунуться в какой-нибудь из туннелей.

Он смотрит на меня через плечо Коннора. Когда его глаза медленно скользят по моему разорванному платью и окровавленной коже, последний намек на огонь в них исчезает, и грифельная тень возвращается, мрачная и неприступная. — Ты никогда не слышал об изумруде Мариньи.

Он обращается к Коннору, но эти слова для меня, и они разбивают мне сердце. — Кольцо на руке твоей сестры — семейная реликвия, которую она носит в честь своей матери.

Он смотрит на меня через плечо Коннора, на тихие слезы, катящиеся по моим щекам. Мрачная тень застывает в строгих, холодных линиях. — Ты не будешь узнавать обо мне так или иначе, — говорит он категорично. — Иногда ты заглядываешь к Джереми в дом у озера. Вы знаете меня только как родственника, который иногда заезжает, возможно, раз в несколько лет, не чаще.

Я чувствую, как Джереми напрягается рядом со мной. — Нет, — бормочет он, уставившись на Антуана. — Не делай этого.

Но безжалостный голос Антуана продолжает безжалостно терзать мое существо, разрывая меня на части так же сильно, как и то, как он стирает память Коннора. — Ты меня почти совсем не помнишь, — тихо говорит он. — И после сегодняшнего вечера тебе больше никогда не придется меня видеть.