Глава 13

МЭТТ

Я опаздываю. Очень-очень опаздываю. Когда добираюсь до дома Ноа, он уже при полном параде и готов к выходу в свет.

— Сучьи пробки, — жалуюсь я, заходя внутрь. — Нарисовались новые покупатели, хотели посмотреть квартиру, но опоздали и сбили мне весь график

Я бросаю спортивную сумку на пол, спеша поцеловать Ноа.

— Эй! — Ноа отшатывается до того, как я коснусь его губ. — Твоя борода... которой нет...

Я пожимаю плечами.

— Подумал, надо выглядеть респектабельно, или чего-то там. — Мои щеки как будто голые, но при виде Ноа в смокинге, их заливает жаром.

Так бы и трахнул этого парня.

Я толкаю его к стене у лестницы и засовываю ему в рот язык.

— У нас нет времени, — выдыхает Ноа, не переставая целоваться.

— Придурки, — ворчу я, — даже не купили квартиру. Дай мне хоть что-то, чтобы не слететь с катушек. Целую вечность тебя не видел.

Три дня — это же вечность, верно?

— Уверен, тебе удастся продержаться несколько часов, не прикасаясь ко мне.

— А я вот не уверен. — Блядь, я был бы рад просто отсосать ему прямо здесь, в коридоре.

— Что ж, придется постараться, потому что с минуты на минуту...

За спиной раздается стук, и я делаю шаг назад. И как раз вовремя, потому что в дверь входят Дэймон и Мэддокс, оба в смокингах. Неудивительно, что Дэймон тоже приглашен. Хотя затрудняюсь сказать наверняка, что именно является причиной его присутствия — тот факт, что он мой агент и должен быть на виду почти столько же, сколько и я, или его уверенность в необходимости присматривать за мной и Ноа. Скорее, последнее. Если мы с Ноа облажаемся, пострадает не только моя карьера, но и карьера Дэймона. А еще в этом случае под угрозу будет поставлена кампания отца Ноа.

Никакого давления.

— Вы еще не готовы? — спрашивает Дэймон.

— Как ты догадался, капитан Очевидность? — язвит Ноа.

— Дайте десять минут, — выдаю я и бегу вверх по лестнице. — Где мой костюм? — кричу я на ходу.

— В моей комнате, — отвечает Ноа.

Интересно, отреагирует ли на это Дэймон?

Через пятнадцать минут мы выходим. Всю дорогу до «Плазы» желудок скручивает от нервов и страха. Мне нужно быть сегодня «на коне», и это заставляет меня психовать. Я должен притворяться, что моя репутация не спущена в унитаз; что я абсолютно счастлив, и мне не светит пугающий до усрачки конец футбольной карьеры.

Я провожу по бедру взмокшей ладонью, но Ноа ее перехватывает и молча проводит по ней большим пальцем. Этого простого жеста достаточно, чтобы я знал, что Ноа здесь, со мной. В его обязанности не входит утешать и успокаивать, тем не менее, именно это он и делает.

Едва ступив на красную дорожку, Ноа общается с прессой так, будто для него обычное дело. Он ведет себя непринужденно, очаровательная улыбка не сходит с лица. В то время как я, уверен, похож на оленя в свете фар. На этот раз мы имеем дело не с папарацци. Это — профессиональные журналисты.

Мои ладони все еще влажные, но Ноа не обращает на это внимания. Он крепче сжимает мою руку, и я успокаиваюсь.

Мы заходим внутрь, и Дэймон подводит меня к пиарщику из команды. Тот знакомит меня с какими-то людьми, которых я, видимо, должен знать, но понятия не имею, кто они. Они смотрят на меня так, будто я самый неправильный гей в мире. Один из них, Нил, является главой Национальной Сети ЛГБТК — организатора мероприятия, — так что, по идее, я должен бы его знать.

— Мы так рады, что вы смогли приехать сегодня, — говорит он. — То, что вы здесь, поддерживаете нас...

— Спасибо, что пригласили. — Знаю, это большая честь, что меня ценят и признают в подобном месте, но вокруг постепенно собирается толпа, и мне становится не по себе.

— Каково это — быть первым открытым геем в НФЛ? — задает вопрос какая-то женщина.

— Хм, не знаю. Технически я сейчас не состою в Лиге.

Все в унисон поджимают губы. На лицах отчетливо читается одна и та же мысль о вопиющей несправедливости происходящего.

— Как по-вашему, тот факт, что вы гей, повлияет на шансы снова играть в футбол? — спрашивает Нил, но его вопрос звучит не так навязчиво, как у журналистки.

Нил выглядит очень обеспокоенным, но, вместе с тем, каким-то угрожающим. Такое впечатление, что получи он мое согласие, в тот же миг натравит на Лигу гей-мафию. От одной этой мысли хочется рассмеяться, но серьезность вопроса отрезвляет.

— Существуют законы против дискриминации, так что не должен влиять, — дипломатично отзываюсь я.

— Но ведь это не значит, что и не будет, — вклинивается еще один мужчина.

Я тянусь к галстуку-бабочке, который внезапно начинает слишком стягивать горло.

— Мой каминг-аут был не совсем... эм... изящным. Меня уволили по пункту об этическом поведении.

Раздается несколько неловких смешков. Я убеждаю себя, что уж лучше пусть эти люди смеются надо мной, чем думают так же, как «Бульдоги» — что я заслужил быть вышвырнутым за произошедшее в клубе.

— А чего еще может ожидать общество, если человек вынужден скрывать, кто он есть, — возмущенно замечает Нил, и я решаю, что, несмотря на неловкость всей ситуации, он мне нравится.

— Если бы все просто открылись, никто бы не стал раздувать из этого проблему, — разглагольствует женщина, и я стискиваю зубы.

Полагаю, она подразумевает спортсменов, но уточнять совсем не хочется.

Я вижу Ноа, но не могу до него дотянуться. Пытаюсь телепатически передать ему, что нуждаюсь в спасении, но, очевидно, за последнюю пару часов подобных сверхспособностей у меня не развилось.

Да блин!

По мере того, как рвущихся со мной пообщаться становится все больше, и меня знакомят с новыми и новыми людьми, присутствие Ноа так близко и в то же время так далеко, становится мучительным. У нас совсем не остается времени побыть вместе. Мы проходим мимо многочисленных представителей высшей элиты. Все хотят пообщаться с Ноа, поговорить о его отце, а меня засыпают очередными вопросами о том, каково быть открывшимся геем в футболе.

В конце концов, понимаю, что произошло именно то, чего я так боялся, когда опубликовали те фотографии. Меня не воспринимают, как Джэксона-футболиста. Я для них футболист-гей Джэксон. Никого из моих товарищей по команде никогда не представляли общественности как «женатого футболиста» или «футболиста-натурала».

Я продолжаю следить взглядом за Ноа, как он передвигается по залу от одной большой и важной шишки к другой, побольше и поважнее. Обнаженный Ноа — это нечто. Но Ноа в смокинге? Он мне почти больше нравится.

Почти.

После того, как меня в десятый раз останавливает совершенно незнакомый человек и заставляет рассказать о том, как я публично открылся, у меня появляется непреодолимое искушение надраться до потери пульса. Однако в глазах прессы это будет выглядеть не очень хорошо, поэтому я остаюсь трезвым как стеклышко, ненавидя каждую минуту этого фарса.

Единственным утешением является осознание того, что ночью я окажусь в постели Ноа и буду творить с ним всякие непотребства. Или он со мной. На самом деле, без разницы. Мне все равно. Я думал, после нашей секс-сессии по Скайпу, Ноа будет рваться оказаться внутри меня. Но, даже проехав два часа до Фили, чтобы меня трахнуть, он струсил. Не то чтобы я сильно протестовал. Боялся, что если нажму слишком сильно, то оба останемся ни с чем.

Я наконец-то отрываюсь от толпы под предлогом, что мне нужно в туалет, и прячусь в углу, где меня и находит Мэддокс.

— Как ты? Держишься? — спрашивает он.

— Все пытаюсь отыскать твоего бойфренда, чтобы отпроситься и убраться, наконец, домой.

— С какой бы радостью я с тобой уехал. Дэймон там, активно общается.

Я бросаю взгляд на шипящий темный напиток, не спрашивая, вырываю его из рук Мэддокса и залпом выпиваю. Кривясь, я смотрю на пустой бокал:

— Просто кола?

— Не хотел напиваться, пока Дэймон тут налаживает связи.

— Как думаешь, если пригрожу, что наклюкаюсь, он отпустит меня домой?

Мэддокс смеется.

— Можешь попытаться.

Наконец мне удается добраться до Дэймона. Всего пара угроз, — совершенно пустых, о чем Дэймон прекрасно осведомлен, — и мне наконец-то дают вольную. Так бы и расцеловал. Но не буду. Вместо этого отправлюсь домой к Ноа и зацелую нахрен его.

От одной этой мысли в штанах становится тесно.

Но сегодня явно не мой день. Пробки снова просто сучьи. Так что, когда мы наконец, спустя сто лет, добираемся до дома, возбуждение сменяет безумная усталость. Я плюхаюсь на кровать лицом вниз, даже не потрудившись снять пингвиний костюм.

— Слава богу, все закончилось.

— Да ладно, все было не так уж и плохо.

— Ну, не ужасно, но мне пришлось общаться с кучей народу. Как же это сложно.

Ноа смеется:

— В этом и есть весь смысл благотворительных вечеров.

— Ты привык к этому трепу. А я обычно хмуро смотрю на людей, и они оставляют меня в покое.

— Ты отлично общаешься с поклонниками.

— Потому что должен. Если бы мне платили доллар за каждый раз, когда пришлось выслушивать, как важно, чтобы все геи-спортсмены совершили каминг-аут, я бы уже был богаче тебя.

Я зарываюсь головой в подушку Ноа и чувствую, как на меня опускается тяжесть.

— Знаю, эта часть твоей работы — отстой, и паршиво, что тебя сделали эдаким гей-идолом, но в чем-то эти люди сегодня были правы. Ты же не будешь утверждать, что в НФЛ кроме тебя геев нет. Так же как и Дэймон не был единственным геем-бейсболистом. Чем больше спортсменов откроются, тем легче будет всем.

— Но почему именно я должен быть тем самым парнем? — Как же жалко звучит мой голос.

Меня беспокоит не только то, что я стал первым открытым геем в футболе. Что, если ничего не выйдет? Что, если я получу новый контракт, а потом вылечу? Какой урок из этого извлекут пацаны, которые хотят играть в футбол? Что мы недостаточно хороши? Что не можем быть лучшими?

Есть причина, по которой никто не хочет «выходить из шкафа». Моя карьера рухнула из-за вынужденного раскрытия, и теперь я должен бороться за возвращение. Тем, кто не побывал в моей шкуре, легко говорить о повальном каминг-ауте. Они понятия не имеют, каково это — заходить в общую раздевалку.