Но не только Зак и Палома нуждаются в защите. Награда назначена и за другие головы, следовало помнить о списке имен.

— Тебе нужно выставить дополнительную охрану в приюте для Салли и Паломы, — напомнила я. — И убедись, что Ксандера хорошо охраняют во время прогулок к целовальному дубу.

Инспектор фыркнул.

— Я организовал караульные посты на всех дорогах и патрули на мили вокруг. В полях, черт побери, есть фермеры, торговцы тоже не пропали. Мы пока не в осаде. Единственная причина, по которой я вообще дал Ксандеру охрану — чтобы он не ушел и не заблудился. Я не стану приставлять к нему больше солдат только из-за того, что он так настойчиво рвется каждый день на прогулку в лес.

Как я могла объяснить Инспектору, что творится в голове у Ксандера, у провидца, живущего под гнетом уверенности во взрыве?

— Он делает только то, что ему необходимо, — ответила я.

— Ему необходимо, — подхватил Инспектор. — А я делаю то, что необходимо нам всем. Мне нужно защищать и кормить целый город. Готовиться к походу. Телеги и те еще не доделаны. У меня куда больше забот, чем бесполезный мальчишка, который и двух слов связать не в состоянии. — Он посмотрел на мою перевязанную ногу. — И моя работа была бы проще, если бы ты не влезала. — Он смолк на миг. — Ты пошла на неприемлемый риск.

— Ты же сам пытался нажать на Зака.

Он кивнул, но выражение лица осталось суровым.

— Я поопытнее в пытках, чем ты.

— Не сомневаюсь, — сказала я, встречаясь с ним взглядом.

Он отвернулся первым.

        * ΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩ *

Мне не пришлось говорить Заку, куда мы едем.

— Подрывную машину из Блэквуда давно увезли, — бросил он, пока я засовывала вещи в рюкзак. — И вас там будут ждать. Воительница предполагала, что вы будете меня пытать. Она знает пределы ваших моральных принципов.

— Значит, ей известны и пределы твоего мужества, — заключила я, задувая свечу.

И оставила его в темноте, прикованным к стене.

Палома, Зои, Салли и Эльза собрались во дворике, чтобы попрощаться.

— Возвращайся живой, — наказала мне Эльза.

Это был приказ, так что я отдала ей честь, и впервые с момента моего самоистязания она коротко улыбнулась.

У парадной двери я крепко пожала Паломе руку перед тем, как забраться в седло.

— Будь там поосторожнее, — попросила она.

Палома казалась особенно прозрачной, я видела тонкие вены под кожей ее лица. Мне не хватило храбрости сказать ей, что внутри городских стен тоже опасно — и что в Нью-Хобарте, как и вне его, могут найтись предатели. За ее голову тоже назначена награда: «Бледная женщина из Далекого края». За воротом ее рубашки темнел кожаный шнурок, на котором висел кулон с ядом. Слабое, но все-таки утешение.

Зои легко положила руку на плечо Паломы. Она взглянула прямо на меня и медленно кивнула. Даже сомневаясь в остальных, я могла довериться ее бдительности.

Салли также вела себя тихо. Встав рядом с моей лошадью, она потянулась вверх и сжала мою ногу неожиданно сильными пальцами.

— Будь настороже, — прошептала она слышимо только для меня. — Привези его домой. — Она указала на Дудочника, который сидел в седле и ждал.

Он был ребенком, когда они с Зои разыскали Салли. По тому, как она сейчас смотрела на него, и по цепкой хватке ее пальцев на моем колене, мне стало ясно, что для Салли он навсегда останется прежним: мальчишкой, нуждающимся в помощи. Я открыла рот, чтобы сказать что-нибудь, но она уже шаркала прочь, не оглядываясь.

Выехав за стены, наш маленький отряд направился на юг. Через остатки леса. Мимо караульного поста, где патруль готовился к выходу при свете факелов. К востоку продолжалась валка деревьев, звук топора вторил топоту копыт. Свернув на запад, мы добрались до болота. Каждый рывок вязнущей лошади тревожил мою раненую ногу, кровь просачивалась через повязки.

Когда в конце ночного перехода мы остановились на отдых, Дудочник поглядел на юго-запад и спросил у меня:

— Что-нибудь чувствуешь?

За его спиной Саймон, Таша и Криспин притворялись, будто не пялятся на меня. Я изо всех сил постаралась этого не замечать и сосредоточила внимание на юго-западе, где находился Блэквуд. Я ощущала впереди иссякающие болота, иссыхающую и каменеющую землю, и далее предгорья Позвоночного хребта. И сгущение ночи там, где рос Блэквудский лес. Еще дальше к западу и северу я почувствовала даже Ковчег, ныне всего лишь извилистый речной карман. Но ни следа подрывной машины. Ни искорки назойливых языков пламени, которые осаждали мои видения в Ковчеге — месте, где машина хранилась веками.

— Ничего, — сказала я.

Саймон шевельнулся в седле; я не поняла, разочарование мелькнуло в его глазах или облегчение.

На рассвете после второго ночного перехода мы достигли склонов, с которых просматривался Блэквуд. Его удачно назвали: расположенный в глубокой долине между холмов густой лес, где деревья росли так плотно, что, казалось, солнечный свет туда никогда не проникает. Не зная, что искать, мы бы ни за что не заметили поляну. Но Зак сказал правду: она располагалась возле западного края леса — проплешина в чаще, едва заметная с нашего наблюдательного пункта. От поляны к южному краю леса шла просека — линия пропусков среди верхушек деревьев.

Дудочник заставил нас обогнуть лес с севера, чтобы подъехать к дороге и поляне с запада.

— Если они нас поджидают, то с востока, со стороны Нью-Хобарта, — пояснил он.

Еще до того, как деревья обступили нас со всех сторон, пришло видение взрыва. Все мое тело напряглось, лошадь напугалась и перешла на неровную рысь. Но довольно быстро взрыв лишился своей обычной мощи — пламя выглядело сероватым, а не ослепительно белым, как бесконечный кошмар в Ковчеге. Это был всего лишь остаток: искра, которая ярко вспыхнула и упорхнула прочь.

Вскоре ехать верхом стало невозможно: деревья теснились друг к другу, а подлесок зарос густым кустарником. Где-то за пределами Блэквуда наступило утро, но лес не пропускал солнечных лучей, и мы пробирались через плотные тени, высматривая в полумраке следы засады. Когда Дудочник вычислил, что до поляны рукой подать, мы стреножили лошадей, не расседлывая, на случай, если понадобится быстро убегать. Среди высоких папоротников лошади боязливо переступали с ноги на ногу и фыркали. Этот лес угнетал и настораживал. Такой тишины я не помнила со времен мертвых земель. Птиц совсем не слышно и не видно.

Мы подошли к обочине дороги, где свету наконец было позволено достигнуть земли. Широкая полоса, изрезанная колесами телег. Дудочник осторожно выбрался из укрытия и пригнулся к земле. На колеях выросла молодая трава, а с боков подступали папоротники. Ни одна телега не проезжала этим путем по крайней мере несколько недель.

В тишине, прячась за деревьями, мы прошли вдоль дороги до поляны. Она была больше, чем выглядела сверху — островок света посреди лесного сумрака. Здесь не осталось строений — даже руин. Все разобрали по кирпичику. Подобравшись поближе, нам удалось найти, только силуэт на земле от какого-то здания. Папоротники и мох уже начали отвоевывать поляну, но на бетонном фундаменте пока не росло ничего.

На краю поляны я подумала о Ковчеге, о его извилистых глубинах. Встав на колени, я прижалась руками и щекой к земле. Там ничего не было: ни скрытых туннелей, ни глубоких проходов. Только почва, взбудораженная весной, только жажда новых ростков, ищущих путь наверх. Я подняла голову, встретила вопрошающий взгляд Дудочника и покачала головой. Давно увезли, сказал Зак. Он был прав.

— Здесь ничего для нас нет, — подытожил Дудочник.

Не совсем. В тишине этого заброшенного места что-то двигалось. Я ощутила нёбом вкус железа, крови и мечей, проливших ее. А потом другой, еще более сильный запах чего-то горящего, едкого заставил сжаться горло.

Я мгновенно развернулась, оглядывая поляну.

— Прячьтесь, — прошептала я, устремляясь к деревьям. — Сюда идут.