Если она вспомнит, это будет прямой угрозой ее жизни.

И все же ей нужно убраться с радара детектива Дэниелса.

Он знает ее не так хорошо, как я, поэтому понятия не имеет, что у нее абсолютно нет того, что нужно, чтобы покончить с жизнью. Она делает это только издалека, как в случае с Ари.

Для того, чтобы покончить с жизнью, требуется нечто большее, чем мужество и решимость. Для этого нужно черное сердце и опустошенная душа.

К моему гребаному разочарованию, в новой Рейне этого нет.

Я останавливаюсь у входа и включаю фонарик. Рейна полу на земле в позе эмбриона, глаза закрыты, лицо скрыто волосами.

Мое дыхание замирает, когда я жду, как поднимется и опустится ее плечо — для доказательства того, что она жива.

Когда оно действительно движется, мои ноги бегут сами по себе, как в тот день, когда все, о чем я думал, это ее безопасность.

Еще раз повторяю, это все, о чем я думаю.

Я пытаюсь сказать своему пульсу, чтобы он, черт возьми, оставался спокойным, но он меня не слушает. Я направляю свет на ее лицо, присаживаясь перед ней на корточки.

— Рейна?

Мои движения медленны, когда я убираю прядь светлых волос с ее лица.

Ее брови нахмурены, рот искривлен в агонии. Ее глаза закрыты так крепко, что это кажется болезненным.

Что-то обрывается у меня в груди, чувство, которое я никогда не хотел испытывать после тех лет в средней школе.

Когда я думал, что она была единственной для меня.

— Открой свои проклятые глаза, Рейна.

Она что-то бормочет себе под нос.

Я наклоняюсь, чтобы услышать ее, но в этом нет смысла. Она говорит на иностранном языке.

По-русски?

— Р-Рай... Рай...

Кто, черт возьми, такой Рай?

Рейна и ее бесконечные секреты просто продолжают расти с годами.

Я кладу руку под ее бледные голые бедра, а другую обнимаю за спину, чтобы нести ее на руках.

Она устроилась так идеально, будто создана для моих рук. Она была создана для меня.

Я наблюдаю, как она хмурит брови, когда ее голова опускается мне на грудь. Сейчас она выглядит такой хрупкой, мягкой, как та девочка, которую я впервые увидел после того, как она исчезла, когда нам было двенадцать. Это был первый раз, когда я решил, что мне она нравится, первый раз, когда я подумал о том, чтобы поцеловать девочку.

Она была единственной дочерью Гарета, так что я встречал ее раньше, но никогда не испытывал такой потребности сблизиться с ней, как тогда, когда она вернулась. В ней что-то изменилось. Что-то более экзотическое, грубое и... сломанное.

Теперь я это понимаю. Меня привлекла ее сломанная сторона еще до того, как я понял, что это, черт возьми, было.

Когда Александр сказал, что мы должны быть помолвлены, я подумал, что сорвал джекпот.

Если бы не ее холодная, отчужденная реакция.

Я наклоняю голову и втягиваю ее нижнюю губу в рот, как делал в двенадцать, когда она спала в нашем гостевом доме.

Дрожь пробегает по ее телу, когда я в последний раз прикасаюсь губами к ее губам.

— Ты никогда не убежишь от меня, мой ужасный монстр.