– Ты сегодня очень хорошо поработал, Генри. — Рид говорил со мной, да и, думаю, со всеми своими клиентами так, словно я был единственным человеком в зале. — В течение следующих двух дней устрой себе пешие прогулки в спокойном темпе и выполняй легкие растяжки. Мышцы сильно не нагружай, но двигаться постарайся побольше. И до встречи в воскресенье, в восемь, договорились?

Я кивнул.

— Ага. Если выживу.

— Я напишу завтра, чтобы узнать, как у тебя дела. Можно?

— Конечно. Но разве завтра у тебя не выходной?

Рид кивнул.

— Да. Я свободен по средам и пятницам. Но мне не трудно. — Он оживился и шутливо отсалютовал. — Это моя прямая обязанность, как твоего личного тренера.

Я поймал себя на том, что улыбаюсь.

— Конечно. Мне уже пора. Нужно заскочить домой принять душ. Мне к девяти на работу.

— Здесь есть душ.

Я побледнел. Никогда в жизни не стал бы принимать душ в таком месте, где любой может войти и увидеть меня.

— Э-э, нет, спасибо.

К счастью, Рид не стал настаивать. Может, заметил испуг на моем лице? Рид посмотрел на часы.

— Черт, уже почти восемь.

— Десять минут до дома, двадцать, чтобы принять душ и побриться, и пятнадцать минут на дорогу до офиса. И поверь, большую часть времени займет путь от лифта до стола. — И я, словно ржавый железный человек (тут даже притворяться не пришлось) поковылял на выход из спортзала.

Когда я плюхнулся в офисное кресло, меня сразила уже знакомая, отдающаяся при каждом движении, но все еще вызывающая удивление мышечная боль.

* * * *

В пятницу вечером я ужинал курицей на гриле и салатом, а мечтал о пицце, о том, чтобы не было этой чертовой боли, и расставания с Грэмом тоже бы не было. В субботу утром я едва мог двигаться, но потихоньку бродил по квартире и собирал остатки вещей Грэма. Хотя все, что находилось ниже колен, черт побери, пусть бы там и оставалось. Потому что я не мог так сильно наклоняться.

К одиннадцати часам на обеденном столе образовалась небольшая кучка из его вещей. Любимые кофейные кружки; приобретенная на рынке королевы Виктории во время одной из наших многочисленных поездок в Мельбурн красная глазированная миска; стопка DVD-дисков, которые Грэм явно забыл; аккуратно сложенная одежда — большую часть я для него покупал; несколько старых книг, зонтик, ботинки и еще куча всякой всячины из шкафчика в ванной.

Когда Грэм ко мне переехал, у него не было столько вещей. Только одежда и личные вещи, а еще коробка с кухонной утварью и стремные тарелки с чашками. Свою старую разномастную мебель он оставил соседу, посчитав, что у меня есть все необходимое.

Но теперь, спустя восемь лет, по всей квартире там, где раньше стояли его вещи, отчетливо выделялись проплешины. Изогнутый дизайнерский шезлонг, за который Грэм заплатил целое состояние; торшер, всегда казавшийся мне похожим на гигантскую анальную пробку; картина со стены в холле, ваза в центре стола…

В моей жизни тоже образовались очень заметные пустоты. Восемь лет — достаточно большой срок для совместной жизни с одним человеком. В основном, круги нашего общения не пересекались, но общие друзья тоже имелись. Интересно, кто с кем останется при нашем разрыве? На этой неделе с большинством наших самых близких друзей я уже разговаривал. Кто-то был шокирован новостью, а кое-кого, казалось, это совсем не удивило. Например Колина с Джеймсом. По их реакции я понял, они давно были в курсе такого исхода. По всей видимости, Грэм поделился с ними задолго до того, как сообщил об уходе мне. И скорее всего, когда после разрыва все устаканится, парни останутся с Грэмом. Ну и ладно. Конечно, они отличные ребята, но всегда были ближе Грэму.

С этой мыслью я выудил из кармана телефон, прокрутил список последних звонков и набрал Анику. Подруга ответила после второго гудка.

— Привет.

— Привет!

— Как ты сегодня?

— Перебираю вещи Грэма.

— Ох! Хочешь, приеду?

— Нет, я в порядке.

— Собираешься продать все на eBay? Или устроить церемониальный костер?

— Да нет, я собирался ему позвонить.

— О, Генри, — тихо произнесла она. — Не надо над собой издеваться. Сжечь все к черту будет лучшей терапией. Если хочешь, могу притащить бензин?

— Я ничего не собираюсь сжигать.

— Тогда просто напиши ему.

— Почему нельзя позвонить? Мы восемь лет были вместе. Конечно же, я могу ему позвонить.

— А если он не ответит? — мягко спросила Аника. Затем, помолчав немного, добавила: — А что, если ответит?

Я вздохнул и плюхнулся на диван.

— Ой. Блин, вот гадство. Постоянно забываю, что у меня все болит.

— Я преклоняюсь перед твоим стремлением к здоровому образу жизни, — сказала Аника. — Но, черт, звучит больно.

— Так и есть.

— У тебя несчастный голос. Хочешь, угощу тебя ланчем?

Должно быть на какой-то момент я окунулся в пучину боли и страданий.

— А паста будет?

— А ты хочешь?

— Ты еще спроси голубое ли небо!

— Простого «да» было бы достаточно.

— Тогда «да», черт возьми!

— Хорошо, через двадцать минут мы за тобой заедем.

— Да благословит Господь твою душу.

Аника рассмеялась и отключилась. Двадцать минут спустя машина подруги стояла напротив моей входной двери, а я пытался умоститься на заднем сиденье. Шон, парень Аники, развернулся ко мне.

— Ты в порядке?

— Нет. Я тут погуглил. И мне кажется, что я умираю от какой-то редкой болезни. Хотя тренер уверяет, что это всего лишь мышечная боль.

На лице Шона отразилось удивление пополам с сочувствием.

— Представляю.

Шон мне нравился. Они с Аникой начали встречаться несколько лет назад, и он сразу вписался в нашу жизнь. Он понимал, что мы с подругой шли комплектом. И не возникал, когда мы почти каждый день болтали с ней по телефону.

Когда Грэм меня бросил, я позвонил Анике и они тут же приехали. Именно Шон купил нам вино и еду. Он крепко меня обнял. И пока я, сидя на полу, рыдал и изливал душу, Шон вместе с Аникой внимательно меня слушал. И вот теперь, спустя десять дней, вопреки всем моим ожиданиям, жалости в его взгляде не было. Шон просто тепло улыбнулся.

— Так понимаю, на повестке дня сегодня паста. — Потом глянул на Анику. — Я слышал много хороших отзывов о новом местечке на Нортон-стрит. Проверим?

Нортон-Стрит ассоциировалась с итальянской кухней. Улицу не просто так прозвали маленькой Италией.

— Звучит идеально, — не то, чтобы меня спрашивали. Аника уже направлялась в сторону Лейххардта.

Поездка туда казалась прекрасным решением. Приятный разговор на отвлеченные темы, смена обстановки и общение позволили снова почувствовать себя почти человеком. Я даже вместо привычного сливочного соуса с беконом заказал томатный с овощами и отказался от чесночного хлеба.

Аника и Шон уставились так, словно в меня демон вселился, причем демон, сидящий на диете.

— Что? — парировал я. — Вы хоть представляете, сколько времени нужно провести на беговой дорожке, чтобы сжечь всего двадцать калорий?

— О господи, Генри, ты же не станешь одним из ТЕХ САМЫХ ЛЮДЕЙ, правда? — спросила Аника.

— Каких людей?

— Таких приставучих личностей, помешанных на здоровом образе жизни и вечно читающих нотации. Как, например, бывшие курильщики. Ну, знаешь, сначала полжизни дымят как паровоз, а бросив, превращаются в проповедников, вещающих направо и налево насколько отвратительно курение.

— Настолько сильно я не изменюсь, — успокоил подругу. — Потому что, поверь мне, когда эти спагетти соберутся наружу, углеводам я не дам пропасть, всосу все до единого, уж что-что, а сосать я умею.

Шон поперхнулся, а Аника подняла бокал в мою честь.

— Моя ж ты прелесть!

* * * *

Мы поболтали о работе Аники, о семье Шона и о том, как они души не чают в Анике. Потом поговорили о моей сестре, о новой программе тренировок и, конечно же, о моем персональном тренере.

Мне следовало догадаться, что Аника зацепится за эту тему.

— А что за фамилия такая — Хенске?

Я растерялся.

— Обычная, из шести букв.

Подруга закатила глаза.

— Немецкая?

— Откуда, черт возьми, мне знать?

— У него есть акцент?

— Нет.

— Он гей?

— Понятия не имею.

— Как это ты не знаешь?

— Потому что не спрашивал его об этом. — Нашу с ним беседу о баклажанах и смазке я намеренно не стал упоминать.

— А может стоило?

— Мне не интересно, — сказал я. — Вообще-то, мне даже все равно. Если бы существовал какой островок безразличия, я бы там уже поселился.

Аника мои слова пропустила мимо ушей.

— Он симпатичный?

Я вздохнул.

— Ага. Большой, как холодильник, улыбка, как в рекламе Колгейт, а фигура, как у модели из каталога спортивной одежды.

— Так, он великолепен?

— Понятия не имею. Я все еще на островке безразличия и останусь там на веки вечные.

Внезапно подруга стала серьезной.

— Ну, уж нет. Может быть сейчас, но не вечно же. — Взгляд Аники смягчился. — Ты уже написал Грэму?

— Нет. Я все еще не могу понять, почему нельзя просто взять и позвонить?

— Потому что сейчас тебе не стоит его слышать, — ответила Аника. — И тем более видеть.

— Почему?

Ответил Шон:

— Потому, что Аника не хочет, чтобы тебе снова причинили боль. И она права. Тебе нужно время, чтоб прийти в себя.

— Мне ОН нужен, — прошептал я.

— Нет, не нужен, — ответили они в унисон.

Аника улыбнулась и добавила:

— Прошло десять дней, и не знаю заметил или нет, но ты уже начал двигаться вперед.

— Нет, не начал.

— Еще как начал! Ходишь в тренажерный зал, пересмотрел свой рацион. Ты меняешь свою жизнь!

— Ради него, — сбивчиво добавил я. — Я делаю это ради Грэма.

Аника медленно покачала головой.

— Ты делаешь это ради себя. Потому что не хочешь быть тем, кого увидел в зеркале десять дней назад.

На это у меня ответа не нашлось.

А Шон добавил:

— И как бы то ни было, не пошел бы он на хуй.

Мы с Аникой на него уставились.

— Извини, — сказал Шон, на самом деле нисколько не сожалея, и пожал плечами. — То, что Аника сказала тебе в день его ухода — правда. Если Грэм не любил тебя в худшей твоей форме, то и в лучшей любить не заслуживает.

Аника посмотрела на Шона и растаяла от нежности. И поцеловала его в щеку.