Глава 4 Отец

Пайк подъезжает к известному кирпичному зданию, которое возвышается над маленьким городком, словно спаситель. Я знаю, что это не так. Это проклятое место, где люди думают, что очищаются от грехов, тогда как все, что они делают, это прикрывают скверну, преследующую их разум.

Я хихикаю.

— Ты в порядке, малышка? — спрашивает Пайк, сжимая своей рукой мое бедро, отчего я хнычу от нужды.

Он трахнул меня сегодня утром, ровно два часа назад. Я смотрела на часы на нашей прикроватной тумбочке, когда скакала на его толстом пирсингованном члене, заботясь о том, чтобы, когда мы приедем сюда, он был готов к еще одному хорошему жесткому траху.

У него такое выражение лица и эта грешная ухмылка.

— Я никогда не была так счастлива, папочка, — мурлычу я, используя данное ему прозвище.

Несмотря на то, что мы не должны делать то, что делаем, я не могу не жаждать его прикосновений, того, как он заставляет меня кричать и стонать.

— Хорошая девочка. А теперь пойдем, — говорит он.

Пайк выходит из машины и оставляет меня смотреть на его задницу, обтянутую темными джинсами. Открыв мою дверь, он предлагает мне свою татуированную руку, и я скольжу в его ладонь своими пальцами. Солнце все еще стоит высоко в небе, когда мы входим в тускло освещенное свечами здание.

Витражи на окнах делают его еще темнее, чем оно есть на самом деле, но осколки яркого света, которые следуют за нами, когда мы заходим внутрь, создают прекрасную радугу. Я люблю радугу.

— Маленькая Молли потеряла Долли, — говорю я с надутым видом. — Она сидит на стуле и ножками болтает. Ходить не любит в церковь — та Молли обижает.

Я смеюсь, когда Пайк, глядя на меня, качает головой на мой стишок.

Знаю, что в действительности ему это нравится. Он любит меня. Я помню тот день, когда он впервые потянулся ко мне. Когда скользнул в постель и обнял меня. Его тело было укрыто розовым одеялом, которым моя мама всегда заставляла меня пользоваться.

— Малышка, — предупреждает Пайк. — Мы должны сесть и помолиться, прежде чем ты сможешь петь.

Его тон настолько серьезен, что, уверена, теперь он пытается быть для меня настоящим папой. Но все нормально, ему нравится быть главным. Ему нравится делать из меня хорошую девочку.

— Знаю.

Пожимаю плечами, пока мы бродим по безлюдному зданию. Я вижу свечи, горящие на алтаре, их пламя танцует, даря тусклый свет. Пайк, неторопливо подойдя к одной из скамеек, устраивается на ней, а затем поворачивается ко мне.

— Почему бы тебе не пойти туда и не поиграть для меня, малышка? — указывает он на орган, расположенный в правом углу, рядом с которым стоит стул пастора.

Подбежав к инструменту, я усаживаюсь на скамеечку и кладу Джиджи — свой нож — рядом с собой. Мои пальцы скользят по клавишам из черного дерева и слоновой кости, а затем я закрываю глаза и играю по памяти.

Легко вспомнить мелодию, которую я выучила в детстве. Мы с Пайком играли в прятки, и всегда было весело, когда он меня находил. Он прижимал меня к своему твердому телу и говорил, какая я красивая. Он был единственным мальчиком, которого я любила. Он украл мое сердце в тот момент, когда украл поцелуй.

Я играю песню, которую он напевает. Ничего особенного, просто что-то между мной и мужчиной, которого я люблю. Мой папочка. Пайк.

— Кто вы?

Из-за моей спины доносится грубый голос, прерывающий мою игру. Мое тело в ярости от вторжения. Пайк перестает напевать, а мои пальцы все еще лежат на клавишах.

— Маленькая Молли потеряла Долли, сейчас ей хочется играть, но все успели убежать.

Мои веселые стишки заставляют мое сердце трепетать и успокаивают разум. В голове, в ушах всегда шум. Только Пайк знает, как мне помочь. Он сказал, что я особенная девушка, что мне суждено иметь больше любви, чем другим. Не знаю, что он имел в виду, но папочка меня очень любит. Мне нравится то, как сильно он меня любит и заставляет мое тело летать.

— Мне придется попросить вас обоих уйти.

Мужчина в черной длинной рясе смотрит на нас со страхом и гневом, сливающимися вместе, как узор на леденце.

— Я не хочу уходить. Мне здесь нравится.

Я нажимаю на клавиши органа, заполняя большое пространство эхом труб.

— Пожалуйста, мисс, это не игрушка.

— Игрушки для парней, а куклы для девчат. А вот моя Джиджи тут хочет поиграть. Хотите ее имя на своей груди? А мои ручки будут по локоток в крови.

Встав, я подхожу к нему, крепко сжимая Джиджи в руке, и подаюсь вперед к лицу старика, не сводя глаз с морщин на его бледной коже.

— Старики меня злят. Они вызывают у меня ярость. Я люблю резать и препарировать, а ты всего лишь насекомое.

— Милая Молли, — доносится до меня голос Пайка, который сидит на скамье и смотрит на меня своими большими голубыми глазами. Их взгляд держит меня мгновение в заложниках, прежде чем он одаривает меня своей кривой ухмылкой и озорным подмигиванием. — Развлекайся, моя милая девочка.

Вытащив сигарету из пачки, он засовывает ее в рот, и я наблюдаю, как Пайк ее поджигает. Пастор бормочет что-то о детях дьявола, и я невольно хихикаю.

Лицо старика — картина. На нем написан страх и душевная боль, и я не могу перестать хихикать, когда он пытается удрать. Пайк достает пистолет из куртки.

— Если ты хочешь жить, то вернешься сюда, — говорит он старику, взводя курок, как настоящий герой.

Пастор останавливается как вкопанный и разворачивается. Его глаза расширяются, когда он видит оружие в руке Пайка. Той самой руке, которая заставила меня истекать на нее сегодня утром за завтраком, а затем он слизал со своих пальцев все мои соки, сказав, что я его любимая конфета.

— Пожалуйста, просто уходите. Я не буду звонить в полицию.

Его мольба только заставляет меня хихикать еще больше. Тело старика трясется от страха, и я упиваюсь этим. Словно наркотиком, утоляющим мой голод, улыбаюсь я. Поднеся Джиджи к своему языку, я медленно облизываю лезвие.

— Не плачь и не беги, а монашке все расскажи.

Вращая нож, я подхожу к нему и, вцепившись в черную рясу, притягиваю его к себе. Приблизив к нему свое лицо, я провожу губами по его старой морщинистой коже.

— Ты вложил свой старый член в монахиню, отец? — спрашиваю я, смеясь, когда он вздрагивает.

Отец. Какое странное слово. Я предпочитаю использовать слово «папочка», потому что Пайк мой, и он добр ко мне. Мой биологический сломал меня. Сделал меня чокнутой, и теперь я делаю то, чего не делают другие люди. Я прижимаю кончик ножа к его тонкой как бумага плоти.

— Отцы должны страдать. Отцы должны рыдать. Они грешат извечно, и ложь их бесконечна. Не вымыв свои пальцы по самые-то яйца, он трахал мои дырочки. Текли мои слезиночки, а папочка смеялся, шутил и улыбался, но лишь пока не сдох.

Глаза старика расширились в шоке от моих слов, от стихотворения, которое я сочинила специально для него. Толкнув его вниз, я заставляю его встать на четвереньки. Он пытается отползти, но я быстрее. Мой тяжелый черный ботинок достигает его щиколотки, и я со всей силы давлю на нее, словно раздавливаю жука. Громкий треск вместе с резонирующим от стен криком агонии — музыка для моих ушей.

— Убирайтесь. Уходите сейчас же, — хрипит старик. Библия, которую он держал в руках, лежит на полу рядом с ним. — Вы дети дьявола.

Он встречается со мной взглядом, и я захожусь в диком хохоте, от которого пастор ахает. Я снимаю свою майку через голову и улыбаюсь.

— Слушай, у него стояк на мои сиськи, — говорю я папочке. Глаза старика широко раскрываются, когда руки Пайка сжимают мои соски через мягкий материал бюстгальтера, и я не могу перестать хныкать, когда он дразнит мои затвердевшие бутоны.

— Думаю, ты права, милая Молли, — усмехается Пайк позади меня. — Думаю, он будет следить за нами.

Он скользит между моих ног, поднимая розовую мини-юбку на мне и находя мокрые трусики. Пальцы Пайка играют с моим клитором, кружат на нем, пока старик наблюдает, не в силах отвести от нас своего грязного взора.

— Я думаю, ему нужно поучиться, папочка, — шепчу, опуская голову на плечо Пайка, пока он продолжает свое служение.

— Убирайтесь! — кричит старик, и я бросаю на него свой взгляд.

— Послушайте, отец, — говорит Пайк, отпуская меня и направляя пистолет в сторону священника. — Моя малышка хочет поиграть, а когда она чего-то хочет, я слежу за тем, чтобы она это получила.

Папочка целится в колено морщинистого старого говнюка и нажимает на спусковой крючок, позволяя громкому выстрелу разноситься сквозь пространство.

Старик кричит от боли, и я, хихикая, набрасываюсь на него, садясь на него сверху. Мои бедра яростно крутятся, когда я трусь о него. Он больной. Они говорили мне, что я сломлена, но даже в агонии этот засранец не может обуздать свой член.

— Маленькая Молли любит поиграть. Маленькая Молли любит убивать. Ей нравится звучанье крика твоего. Покуда это делает счастливого его. По полу растекается лужа из крови, когда она прихватит малюточку Джиджи. Маленькая Молли ранит чуть сильнее, чтобы кровь повсюду, ну, и чуть быстрее.

Взяв покрепче свой гладкий серебряный клинок, я рассекаю его морщинистую плоть, улыбаясь тому, как прекрасен красный цвет его крови, капающей с его бледной кожи. Со счастливым видом я прижимаю кончик к его губам и широко улыбаюсь старому отцу, который выглядит слишком грустным.

Его крики и вопли заставляют меня чувствовать покалывание в том особенном месте, которое Пайк вылизывал и прикасался, зная, что не должен этого делать. И даже теперь, когда Пайк засовывает в меня свой член и рассказывает мне о вещах, которые мы собираемся делать вместе, я знаю, что люди назовут нас грешниками, но мне все равно, Пайк — единственный, кто меня понимает.

Ножом я вырезаю на лбу отца большую букву «М». Его тело вздрагивает подо мной, пока я убеждаюсь, что буква идеально выписана на его бледной коже. Пайк потянулся ко мне, испачканной кровью злого человека.